Каталог статей

Утро, детство

Утро! Наверное, нет такого человека, который не любил бы светлое раннее утро, его зарю, первые лучи солнца. Холодок и свежесть. Шуршание метлой дворника и птичье щебетанье. Как хорошо просыпаться на заре, встречать солнце и начинать жизнь каждый день заново!

Да, именно, заново. Потому что-то, что было вчера, уже прошло, а сегодня – только начинается. Может быть мы с мамой и бабушкой даже пойдём фотографироваться. Всё что вчера свершилось – уже факт из прошлого, а то, что будет сегодня – ещё не факт, а только возможность будущего! Хотя, конечно, она может быть и предсказуемой, и неотвратимой. 

Но, утро! Оно всегда дарило мне надежду, что всё лучшее ещё впереди, и оно обязательно сбудется. Что должно было произойти и как сложится моя судьба, пожалуй, никто, кроме Провидения, не знал. А впрочем, может, вот так же на заре мои родные – мама и папа, а может и бабуля, Ирина Ивановна, когда-нибудь думали-мечтали: «А хорошо бы, чтобы у нашей Любочки сложилась счастливая судьба!..» Может быть, потому у меня такое благоговейное отношение к утреннему солнышку, что я с детства верила, что все любят меня: и мама, и папа, и бабуля, и все мои многочисленные родственники. И мне нравился этот мир, тёплый и светлый, безмятежный и спокойный, красивый и интересный.

Только вот какую особенность подметила за собою ещё в раннем детстве. Родные порою сердились и  обвиняли меня в недогадливости, непослушании и самовольничестве за то, что я не знала, как надо вести себя правильно. Осознавая, что виновата, я плакала и переживала, стыдилась и жалела и тех, кого обидела, и себя. Но ничего невозможно было изменить. Либо повторяю то же самое, за что уже была наказана вчера, либо совершу что-то новое, ещё более ужасное, сегодня. И меня снова ругают, и опять я плачу, и чувствую себя тем человеком, который только портит жизнь и себе, и людям. Причём, осмысливая своё поведение, в момент совершения проступка, я не находила ничего предосудительного, считая себя послушной девочкой, спокойного и смирного нрава.

Впрочем, капризы у меня были всегда, и откреститься от них не удастся, как бы это ни было неприятно. Но мама с бабулей с этими капризами справлялись легко. А вот как поступить в том, или ином случае мне? Какое решение следует принять, чтобы оно не навредило другим? Как подумать за всех? Я не знала.

Справедливости ради, надо сказать, что по складу характера я не претендовала на лидерство, была малоподвижной и, в некотором смысле самодостаточной. Являясь единственным ребёнком у своей мамы, дома в основном я играла сама с собой. Взрослые всегда были заняты своими делами.

Домой мне подружек водить с улицы не разрешали и «по гостям» к подружкам не пускали лет до восьми. А после можно было приводить только одну и ту же подружку, если старшие (бабуля и мама) её одобряли. Взрослые не посвящали меня в свои трудности и, можно сказать, что я жила беззаботно.

Мне не ведомо, как совмещается в маленьких детях своеволие и послушание, капризность и доверчивость, независимость и миролюбие. Но всего этого было во мне полно уже в пять лет, и, может быть, ещё тогда зародилась одна из причин, по которой я не встретила множество рассветов, променяв утреннюю зарю на ночные чтения и бесконечные повседневные дела.

Это теперь я так думаю. А раньше мне нравилось поступать не так, как установлено законами Космоса и Природы – по солнышку жить и трудиться, а так, как мне хочется – продлять день своими делами и в ночной тишине, пока все спят и никто не отвлекает, жить и думать по своему, независимо от всех и вся. Только оказывается это не так-то просто: жить, как тебе хочется. И при этом даже мало того, что ты вроде бы никому не мешаешь. Но что-то ещё происходит в жизни сознания, проводящего бодрствование в темноте, при искусственном свете и без радости солнечного утра.

Я пишу это не для того, чтобы обсуждать каверзы Эго-сознания, а только потому, чтобы обратить внимание, как некий человек может быть не посвящён не только в тайны тайн Мироздания, но и по простейшим вопросам, скажем, азам общепринятого поведения, совершает неверный выбор, другими словами, живёт неправильно. В конечном счёте, когда-то наступает момент, и он начинает понимать, что он не знает, как надо жить. И уже никто – «ни Бог, ни царь, и ни герой» - не кажутся ему убедительными, ничьи советы не помогают сознанию найти единственно верное решение для конкретной ситуации.  Разуверившись в своих возможностях,  человек из множества вариантов почему-то выбирает не лучшее решение. Сознание его всегда не знает, как надо поступить, чтобы было хорошо и ему, и окружающим людям.

Как-то я спросила у мамы:
– А ты всегда знаешь, как надо поступить?
– Я знаю как надо! – не раздумывая, ответила она.
– А если ты ошибаешься? Может, так не правильно получится и надо по-другому? – засомневалась я.
– Я не ошибаюсь. Я знаю – безапелляционно отрапортовала мама.

Её категоричность меня нисколько не убедила. И у других людей я встречала такую уверенность и знание того, как надо решить тот или иной вопрос. Для меня же любой выбор, решение, принятие ответственности на себя – неразрешимая задача. Пока я взвешиваю все за и против, – либо эту задачу уже решили другие, либо отпала необходимость вообще принимать решение. Люди не уважают такие качества, и не доверяют «незнайкам», считая их хитрецами. Им трудно поверить, что такой нерешительный человек и в самом деле в этот момент может не знать, как поступить правильно. В таких случаях первым аргументом служит: «Раз я могу, то и ты можешь (что-либо сделать или принять решение), а не делаешь – значит, не хочешь».

По своей жизни я заметила, что это далеко не так. Во всяком случае, не всегда однозначно так. Не все люди одинаковы. У некоторых способности хорошо развиты и возможностей, поэтому, больше. А у других способности ограничены, и возможностей, следовательно, поменьше. У каких-то людей отсутствие одних способностей подменяются другими, а некоторым, и компенсировать нечем, так малы их задатки от природы и воспитания. Так и живут эти люди с ограниченными возможностями, кто, осознавая их, и пытаясь развиваться, а кто и не осознавая своей человеческой несостоятельности.

Хроника одного утра 

Утро. Сквозь ветки тополя солнце пробирается своими лучами в нашу угловую комнатку обычной коммунальной квартиры на втором этаже кирпичного дома времён сталинской застройки.

– Люба, одевайся - слышу я мамин голос, вставая с постели. Вот моя одежда на табуретке, чтобы я не мешала маме застилать кровать. Надо собираться в детский сад. Одежду кладу себе на колени и устраиваюсь поудобнее. – Сейчас, – сидя на табуретке, подтягиваю ногу. Мысли ещё не здесь, никак не могу проснуться внутри себя, с трудом собираю их в пучок: «Сначала чулки».

Солнце гуляет зайчиками по комнате, просвечивая листья. Вот и новый день! Немного отворачиваюсь от окна, а то слепит глаза. Смотрю перед собой.   Никелированная мамина кровать широкая, полутороспальная с изогнутыми прутиками  и кружочками-шишечками на боковых стенках. Вчера вечером я просунула ноги между прутиками и  качалась, стоя на перекладине изголовья. Хорошо!

Мама покрывает кровать сначала белым, накрахмаленным подзорником с выбитыми по краю рядами цветов и листьев, так что вещи, сложенные под кроватью, совсем не видно. А сверху стелет тканевое покрывало голубого цвета с всевозможными узорами. Белые подушки сочетаются своими выбивками с покрывалом. Кровать стоит в комнате, как царица среди других вещей. На неё нельзя садиться сверху, когда она убрана, иначе мама рассердится.

– Люба, давай быстрее – просит мама. Ах, да… Чулки. Надевать их очень нудное дело. Это всегда долго и неудобно. Во-первых, их ещё надо вывернуть. Определить, где лицо, а где изнанка. А тут ещё другая одежда в руках мешает. Во-вторых, надо посмотреть, нет ли где дырки, а то потом придётся снимать, и надевать другие. И всё нужно будет переделывать. Начинаю натягивать чулок. Вспоминаю: что-то видела сегодня во сне очень приятное. Что?… Чулок не тянется. Вчера в детском саду мы ходили в парк. Может, и сегодня пойдём? На зелёной лужайке, в тенёчке под большим деревом мы плели венки из жёлтых одуванчиков, перемежая их с какими-то листочками …

–Ты долго ещё будешь сидеть? – неожиданно совсем рядом раздаётся голос мамы. Она поворачивает меня спиной к окну и начинает расчёсывать мои волосы. Затем делит их на две части и, подбирая прядочки одна к другой, волосинка к волосинке начинает плести косички. Сама я ни за что не смогла бы заплести так, как мама. Она ведёт их, чуть ли не от самого лба до шеи, с обеих сторон головы, чтобы они за день не растрепались. Я радуюсь перерыву в одевании, потому что во время заплетания кос, чулки  уж никак не наденешь. И можно ещё немного спокойно подумать.

Передо мной посередине комнаты – круглый стол, покрытый вышитой скатертью. Как-то я, тайком от мамы, была в гостях у одной подружки в соседнем доме, так у них прямо на столе стоит ваза, сплетённая из желтого металла, полная шоколадных конфет, как в магазине. У нас так никогда не стояла. А жаль…

Рядом с кроватью, слева от двери в комнату, стоит книжный шкаф. Через  стеклянные дверки видны большие, толстые книги, а внизу лежит целая кипа моих книжек и детских журналов. А там – и про «котеньку-кота», и про «лисичку-сестричку», и про «колобка». А ещё – про «дядю Стёпу» и «Что такое хорошо?..». Нравятся мне и журналы – «Весёлые картинки», и, особенно «Мурзилка». Некоторые давно уже без обложек. Куда только они деваются? Почти все прочитаны по нескольку раз, но я всё равно люблю их, и каждый вечер прошу маму перечитывать заново, чтобы снова попасть в состояние сказки, которое испытала прежде.

У стены напротив, стоит мой диван. Я люблю прыгать на нём, потому что он отпружинивает меня и помогает подпрыгнуть высоко. Только мне очень редко разрешают. Верхняя часть его оформлена деревянной полочкой с резным украшением. На полочку можно ставить игрушки и играть в магазин или в дом. Красиво! К верхней части мягкой стенки дивана прикреплена белая прямоугольная салфетка с вышивкой разноцветными цветочками по краям.

В углу стоит швейная машинка бабули. Черная, чугунная,  покрытая лаком станина представляет собою ажурную вязь, а в середине написано буквами – «zinger». Я люблю играть  под машинкой и кататься на её подножке.

С другой стороны у дивана стоит трёхстворчатый шифоньер светлого цвета с зеркалом. Уголки шифоньера, также украшены резьбой. В одном из ящиков его, внизу, лежат мои игрушки: бутыльки из-под одеколона «Кармен» и «Красная Москва», стекляшки от посуды с красивыми цветочками, блестящие фантики от конфет. Есть у меня и куклы. Одна – большая, пластмассовая – Кларой зовут. Другая, тоже пластмассовая, маленькая  – Катя. А третья – среднего размера, одета в синее платьице с белым горошком – Оля. Она у меня самая любимая, потому что самая первая. Тело у неё из материи и опилок, а голова, руки и ноги – из глины. Мама хотела выбросить мою любимушку, потому что она уже состарилась –  откололся нос, побились ноги и руки – но я плакала, не хотела с ней расставаться и уговорила маму оставить игрушку. Ещё у меня есть две пластмассовые уточки, лодочка, матрёшки деревянные и чёрный цигейковый мишка с белыми глазами-пуговками. Бабуля мне его сама сшила. И все платьица для кукол мне бабуля сшила…

На вбитом в шифоньер гвозде висит ремень. Это –  чтобы меня пороть, когда я не слушаюсь. На самом деле, я уже не помню, когда меня били им последний раз, но если я вела себя плохо, то мама или бабуля говорили: «Раз ты не слушаешься, тогда неси ремень, будем тебя пороть». Я сначала настырничаю, а когда они повышают голос, начинаю плакать и безропотно лезу на диван, снимаю с гвоздя ремень и несу его тому, кто будет наказывать. Меня сначала спрашивают «зачем я так поступаю» и «почему не слушаюсь старших». Мама приводит примеры из сказок, а бабуля из своей  жизни и обе стыдят меня. Как правило, в таких случаях я раскаиваюсь, и дело до порки не доходит. Мне позволяют отнести инструмент воспитания на место, и между нами воцаряется мир. Но всё-таки я ремня боюсь, потому что знаю: будет больно.

Над диваном, такого же цвета дерева, как и шифоньер, на стене тикают часы. Блестящий маятник под стеклом отстукивает : тик – так, тик – так…

Мама уже заплела две косички и продела хвостик одной в основание второй, а хвостик второй – в основание первой. Потом завязала мне атласные ленточки бантиками. И я иду смотреть в зеркало, потому что если бантики завязаны криво, то я буду некрасивая, и надо будет всё переплетать. Но на этот раз всё сделано как надо.

Я пересаживаюсь на диван. Может быть там будет удобнее одеться? Мама тоже одевается, по пути убирая вещи, лежащие не на месте.

Пробую начать с другого чулка. Может этот лучше пойдёт. Думаю про маму. Вот она торопит, как будто эти чулки так легко натягивать. После стирки они все сжались и стали почти что малые. Мучайся с ними тут…

Ах! Наконец-то вспомнила! Во сне сегодня видела: Мы с подружкой… Её зовут Ниной. В жизни у меня такой подружки нет, и никогда не было. И у мамы моей нет подруги Нины. Разговариваем про своих женихов… Она рассказывала, как к ней приходил жених, и они поссорились. Ко мне тоже придёт жених. Он красивый и мне нравится больше, чем жених Нины. Мы встречались с ним у фонтана в городском саду. Мы – взрослые. И нравимся друг другу… Мы смотрели друг на друга и улыбались… Когда он придёт, мы будем разговаривать и смотреть друг другу в глаза …

– Ты будешь одеваться, или нет? – Я подпрыгиваю от испуга.
– Да одеваюсь же! – делая над собой усилие и кряхтя от неудобства – бурчу я себе под нос. Вот всегда так. Всё настроение испортит. Дала какие-то чулки...
– Быстро одевайся! Мы уже опаздываем! Скорее, скорее!

Я начинаю торопиться. Руки у меня перестают слушаться от напряжения. А резинки у чулок слабые, – замечаю про себя, – опять будут спадать… Но сказать уже ничего нельзя. Знаю, что мама будет только ругаться. Новые резинки сейчас делать некогда. Скорее, скорее… чуть ли не трясущимися руками я натягиваю рейтузы, платье, кофту. То в рукав не попаду, то наизнанку надену, то не на ту пуговицу застегну…

Мама суёт в рот мне какой-то кусок еды. Я отворачиваюсь, потому что мне не до этого. И кушать я вовсе не хочу. Лучше бы она не торопила меня, потому что перебила все мысли, и я уже не знаю, что мне дальше делать...

– Да обувайся же ты! – раздражительным тоном торопит мама. Ботинки уже стоят передо мной. А там ведь шнурки… Это когда я их теперь завяжу? Глаза наполняются слёзами. Конца всему этому, наверно, не будет.
– Да что же это такое? – теряет терпение мама и начинает зашнуровывать другой ботинок.

Ну вот, наконец-то. Шнурки завязаны мамой на бантики. Всё в порядке. Я одета, нарядна, и готова  к выходу. Но знаю наперёд, что это всего лишь передышка в череде суеты и беспокойства, когда всё время надо куда-то спешить, торопиться, успевать, и совсем нет времени подумать о своём, самом важном в жизни, о том, отчего было бы хорошо и спокойно. А впереди по дороге в детский сад, и спадающие чулки, и выглядывающие из-под платья рейтузы, над которыми дети в саду будут смеяться, и ссадины на коленях от падений в пути, и укоры за опоздания, и ещё всякие разные переживания и неудобства.

Слёзы на моих щеках ещё не высохли, когда я выдохнула тяжёлый вздох утреннего беззаботного детства.

Утро спустя 30 лет (страничка из дневника)

Утро. Встала по зову Лены. Состояние у меня – прибитое. А ведь я только проснулась, значит, отдохнула уже. Руки каменные, как будто устали нести тяжёлые мешки, так болят. Ощущение, что они сжаты и не могут расслабиться.

Подхожу к кровати дочери. Её положение даже описывать трудно, такое оно тяжелое… Вот уже два года она лежит в постели, не в силах ни повернуться, ни шевельнуть рукой или ногой. Мышечная дистрофия сковала всё её тело, представляющее собой кожу и кости. Леночке исполнилось недавно тридцать лет, а весу в ней тоже килограммов тридцать осталось.

Она просит меня повернуть её на другой бок. Поскольку эти повороты приходится делать всё чаще и чаще, из-за того, что тело отлёживается в одном положении, движения у нас с ней отработаны до деталей, и уже стали похожи на ритуал.

Сначала пододвигаю к кровати скамеечку. Подсаживаю Леночку на край кровати. Ноги на скамеечку. Сама она уже почти не держится, нужно одной рукой её придерживать, чтобы не пошатнулась и не упала вперёд на пол, или назад на стену. Голова у неё кружится от лежания.

Пою водичкой через трубочку из стакана, что всегда стоит на столике рядом с кроватью. Затем просовывая одну руку под ноги, а другою обнимая за плечи и, стараясь локтём своим поддерживать свисающую голову, поворачиваю Лену на другой бок. Она прислушивается к своим ощущениям и начинает подсказывать:

– Ноги пониже. Двигаю на столько, сколько можно разогнуть, согнутые под углом в девяносто градусов и неразгибающиеся коленочки.
– Голову вперёд. Нет. Чуть-чуть назад. Голова тяжёлая, большая и она не в силах повернуть её даже на несколько градусов, чтобы изменить место касания на подушке.
– Ухо завернулось. Поправь ещё голову. Поправляя, спрашиваю:
– Так?
– Руку нижнюю вверх. Чуть ниже. Нет. Подними.
– Так? – поднимаю тоненькую, словно ниточка бело-голубого цвета ручку.
– Верхнюю руку назад. Ладонью на бедро.
– Так?
– Бёдра приподними. Чуть вперёд.
– Так?
– Ноги пониже. Носки выдвини вперёд.
– Так?
– Спину назад отодвинь. Двигаю спину, при этом опять всё сдвигается в разные стороны. И мы начинаем всё сначала, несколько раз меняя положение то руки, то ноги, то головы.

На ногах, под коленями у меня начинается ноющая боль. Стоять приходится в согнутом состоянии продолжительное время, и от упирания в кровать коленками на них образовались натоптыши – мозоли. Стала подкладывать себе под коленки маленькую подушечку, чтобы не так больно было, а то, кроватная планка углом врезается в колени. Прошу Леночку:
– Полежи пока так. Мы же сменили уже положение. В другой раз подойду ещё поправлю. Ведь всё равно долго не вытерпишь.

Но она, как будто и не слышит меня. Просит ещё повернуть чуть-чуть вправо, чуть-чуть влево…(в который раз). Спина у меня застряла. Не могу никак разогнуться. Всё. Начинаю нервничать. Не могу больше.

Вышла на балкон, чтобы успокоиться. На улице пахнет свежестью. Пошёл дождь. Смотрю на людей. Бегут, занятые своими заботами: на работу, в магазин, «по делам»… Раньше, лет пятнадцать назад, и я так спешила. Хорошо!

Утро. Я нарядная, собранная, подтянутая бегу на работу. Там у меня  другая жизнь – производственно-социальная. Где я – не дочка, не жена, и не мама, а специалист по правоведению – юрисконсульт. Со мною считаются, уважают, консультируются. Там я «в качестве», «при исполнении», «в  смысле»! Здорово! Да…

А сейчас у меня уже давно другой образ жизни. И образ мыслей. Бывает, неделями не выхожу на улицу. Люди покупают нам продукты. Потребности мы минимизировали. Да у нас всё необходимое есть. Кушать мы уже не всё можем, а только легко переваривающуюся пищу – молоко, фрукты, овощи. Основное занятие у меня – быт в третьей степени. Другими словами – быт для себя, для мамы, для детей. С одной стороны –  я здесь, в своём доме, как титан – не заменима. Стою и держу над своей головою, и головами своих родных – Небо, обеспечивая им существование своей помощью. А с другой – иногда ощущаю себя хуже тряпки половой. Все от меня чего-то требуют, не считаясь ни с моими возможностями, ни с моим здоровьем. Все знают свои права, но не догадываются о моём праве, например на отдых, на отпуск. Да чего уж там, хотя бы одну ночь целиком поспать… и то нет никакой возможности.

Жалко себя… Значит, ум всё-таки работает. И он моей жизненной ситуацией неудовлетворён, заботится о самосохранении. Молодец! А раз я недовольна, значит, ещё слишком хорошо живу. А вот и примеры перед глазами: мама, Леночка, Андрюша. Какой вариант счастливее? Выбирай.

И всё становится на свои места. Совесть рисует картинку за картинкой, представляя себя то – на месте обиженной недостатком моего внимания мамы, то – на месте самого маленького в нашей семье Андрюши, то – совсем обессиленной, чуть живой Леночки. И все они ждут от меня только одного – любви и участия в их судьбе. Так что же я, не человек, что ли? Разве я их люблю меньше, чем себя?

Ситуация сейчас такова, что состояние моих близких (и моё в том числе) ухудшилось. И это, в принципе, естественно и закономерно, так как болезни проснулись уже давно, и прогрессируют.

У мамы после инсульта на фоне гипертонии и склероза развивается болезнь Альцгеймера (старческое слабоумие). Сознание её всё больше деградирует и она то – вспоминает, что она мама и значит, имеет право всех ругать, а ей обязаны оказывать почтение, то – становится маленькой девочкой, которая требует к себе внимания и заботы. Мы с Леночкой нашли к ней «ключик» и чтобы она не сердилась, по очереди играем с ней в игральные карты в «подкидного дурачка». Других игр она не знает, а эту очень любит. Мы пытались занять её сознание, предлагая читать, смотреть картинки в книгах, фотографии в альбомах, писать письма или воспоминания о своих родителях, братьях и сёстрах, но ей это быстро надоедало и только наше присутствие в совместной игре с нею приводит её в состояние удовлетворённости и благодушия.

Самое трудное в жизни Леночки: мытьё, туалет и переворачивание день и ночь. Но есть у неё и радости – это работа над новыми книгами стихов. Мы вычитываем по десятому кругу, изменяя и дополняя содержание стихов и поэтических циклов. Разговариваем, шутим, вспоминаем жизнь в Уральске, сравниваем с Ульяновском. Обсуждаем наши встречи с подружками, литературные вечера, недавнюю презентацию «Травы Рождения». Во многом наши мнения совпадают, но есть и свои точки зрения. Мы давно уже научились их принимать и не требовать друг от друга непременного согласия.

Андрей осенью 2004 года снял квартиру и устраивал там сначала молодёжные вечеринки. А после окончания института, в 2005 году – ушёл совсем жить на квартиру и приходит редко. Я недовольна его поведением, считая это предательством родных и малодушием. Но он видит в своём поступке смелость, самостоятельность и отвагу. Я хожу к нему менять бельё. А ребята, которые живут с ним вместе, моют его, помогают в обиходе и в быту, готовят еду, покупают продукты и, как считает сын ему с ними лучше, чем дома.

Если честно, мне его больше всех жалко, потому что на период его взросления (как бы сказали о здоровом человеке – расцвета) пришлись немочи всех его близких людей. Леночка, несмотря на такое же заболевание, получила больше помощи от родных. В период её активности у нас с мамой ещё были силы, и мы помогали ей, чем только могли. А у Андрея – перед глазами только озабоченные собою и своим здоровьем родные, и некому с ним заниматься тем, что могло бы доставить ему удовольствие. Ни в компьютерах мы не разбираемся в той степени, которая могла бы ему быть полезной, ни бизнесом не интересуемся, да и вообще – ни одна из нас никогда не была мужчиной…

Таким образом, у детей – идёт борьба с мышечной дистрофией за выживание. А у меня – пышным цветом растут бессонницы, скрытые депрессии, болезни суставов и пр.

Но всё это уже не имеет отношения к тому чудному августовскому утру, которое возродило ощущение себя человеком и осталось минутой радостного и печального самовоспоминания.

ДРУГИЕ  СТАТЬИ ->