 Родилась я через три года после окончания войны, в Белоруссии, в Могилёвской области, в деревне с достаточно странным названием «Курбаки». Всегда, когда приходится оформлять какие-то документы, меня переспрашивают, что означает это слово, к сожалению, до настоящего времени, я этого не знаю, несмотря на то, что «перерыла» много соответствующей литературы.
О родителях своих знаю совсем немного. Со стороны отца знаю, что моего деда звали Тузов Илья Парменович. До революции семья занималась земледелием и отхожим промыслом в виде перевозки грузов гужевым транспортом, то есть на своих лошадях. Попутно с этим изготавливали сбрую для лошадей. Дед мой Илья ещё и отличился тем, что тачал самые лучшие сапоги в округе. Семья прадеда Пармена была большая, было несколько женатых и не женатых сыновей. Все мужчины были здоровыми и крепкими. Воевали в Первую мировую войну, а потом и в Гражданскую (за «красных»).
После революции, когда крестьянам раздали землю, семья «Тузков» (так их по уличному называли в деревне), в связи с её многочисленностью, получила достаточно большой надел (землю давали на каждого члена семьи мужского пола). На семейном совете мой дед получил из этого надела угодья под пасеку, так как в этом деле был большой «дока». Так они стали строить социализм.
 Старшие братья работали день и ночь, по местным понятиям разбогатели. Построили хорошие дома – «пятистенки», кто-то построил мельницу, кто-то маслобойку. Мой дед тоже построил дом, родилось у них с бабушкой семеро детей. Дед летом занимался пасекой, а зимой ездил на заработки в Донбасс. В 1927 году дед погиб во время тушения пожара в своей деревне, на него упала тяжёлая балка перекрытия дома, из которого он выносил пострадавших. Удар был сильным, по дороге в больницу он помер. Моему отцу в то время исполнилась всего неделя от роду. Пелагея Макаровна (моя бабушка, в девичестве Колпакова) с горя слегла. У неё пропало молоко, отец остался в живых только благодаря многочисленной родне и соседям. Плакали они, горевали, пытались свести «концы с концами».
И тут грянула коллективизация. Получилось так, что всех родственников со стороны отца раскулачили и отправили в Сибирь. Рассеялись они неизвестно где и только спустя много лет, уже в восьмидесятые годы отыскался один родственник, почему-то в Херсонской области. Когда проводили коллективизацию, то часть отобранного у кулаков имущества, раздавали самым бедным. Была одна семья по фамилии «Хомкины», жили они очень бедно, дети побирались по дворам. Даже на выделенной земле не могли они вырваться из нищеты. Ну тогда «комбед» выделил им кое-какую одежду и поросёнка. Сначала они порадовались, а через три дня не выдержали, поросёнка зарезали и съели. Когда односельчане спрашивали, что же вы его хоть немного не подкормили, Хомка сказала, что поросёнок уже три раза похлебал помоев и на нём наросло сало, сколько же можно ждать. Так в деревне появилась новая приговорка: «Хомчинкин поросёнок». Это означало, что затеяно какое-то бестолковое и бесполезное дело.
Другой случай периода коллективизации породил приговорку: «Отдай мою часть мотора». Перед войной колхоз в Курбаках получил от государства машину «полуторку». В воскресенье колхозники собрались ехать на базар, загрузились в кузов со своими мешками и курами. Поместились с большим трудом, ехать пришлось стоя. Машина тронулась и тут появился один из колхозников, который к отъезду опоздал. Он бежал вслед за машиной и кричал, чтобы остановились. Но водитель, видимо, не слышал, а пассажиры никак не были заинтересованы в этом, было и так очень тесно, даже стоя. Тогда он из последних сил закричал: «Отдайте мою часть мотора». Это вообще пассажиров развеселило, как это можно от такой железяки отделить часть, она же потом не поедет, хотя теоретически требование опоздавшего было относительно законным, ведь колхозное имущество было общим, значит и часть машины принадлежала опоздавшему. Этот человек в нищенской самотканой одежде ещё долго бежал за машиной, потом упал на пыльную дорогу и заплакал. Вот такие унизительные сцены приходилось наблюдать детям в начале жизни, не всем и далеко не всегда можно было пользоваться общим имуществом.
 А мою бабушку с таким большим семейством из избы выселили в баню, предварительно отобрав «лишние вещи», заготовленные продукты и домашнюю живность. Хата был одна из лучших в деревне, поэтому её «приспособили» под сельский совет. Бабушка и её старший сын Борис, которому в это время было 16-17 лет, стали работать в колхозе. Работа на свиноферме, даже по деревенским понятиям, была просто каторжная. Потом по деревне прошла какая-то инфекционная болезнь, видимо, скарлатина («глотошная» её называли), болели дети. Из детей остались только мой отец, которому в то время было 2-3 года и брат Василий, который был старше его на один год. Борис не заразился, потому что был уже достаточно взрослым, он женился, но брак вскоре распался (не знаю почему) и Борис уехал работать на шахту в Кривой Рог.
О родителях бабушки мне не известно ни чего. Они были земледельцами и во времена, когда я стала осознавать себя, в живых была только её старшая сестра Соня, которая, кстати, была соседкой моей бабушки по матери. Муж тёти Сони был репрессирован и вернулся домой только после войны.
 Борис так и жил в Кривом Роге, но домой не приезжал никогда, только присылал иногда посылки или деньги. Это происходило, видимо, из боязни общаться с «кулаками», что вполне объяснимо, к началу войны он был уже каким-то, по нашим понятиям «большим» начальником.
Брат отца, дядя Борис уехал из Курбаков где-то в 30 или в 31 году. Дело в том, что бабушка Пелагея, стараясь как-то укрепить вновь созданную семью, сосватала ему жену. Ей казалось, что получится крепкая семья старшего сына и она подсобит воспитывать сестёр и братьев, оставшихся сиротами после гибели нашего деда Ильи на пожаре. Надо сказать, что она хотела, чтобы все жили в одной семье, чтила патриархальные устои.
Но тут опять ничего хорошего не получилось. Дядя Борис буквально «удрал» от жены с ребёнком, а две девочки и один мальчик умерли от какой-то болезни. Бабушка впоследствии горевала и рассказывала про её сына Павлика, который был уже большеньким и когда сильно заболел, чтобы вылечиться, сам затопил баню и пошёл париться. Он думал таким образом победить болезнь. Бабушка всё время приговаривала, что мальчик был самым умным в классе, очень рассудительным.
 Другой брат отца Василий после окончания войны домой вернулся только в 1948 году. И не в Курбаки, а сначала на Украину, по месту жительства своей жены. Они познакомились в Польше, когда там устанавливали «новую власть». Воевали с теми поляками, которые эту власть принимать не хотели. Как говорил дядя Вася, эта война была не менее страшной, бывали такие моменты, когда волосы на голове становились дыбом. Про войну он никогда не рассказывал, говорил, что лучше об этом не вспоминать. Почему он из артиллерии попал в другие войска, нам тоже ничего не известно. На Украине он жил в селе, работал бригадиром в колхозе, жена его работала директором школы. От войны она получила туберкулёз, долго болела и умерла в 1955 году, оставив сиротой дочку Ларису. Дядя тоже «расплатился» за победу осколком под сердцем, да ещё в таком месте, что оперировать было невозможно, но благодаря «могучему» здоровью выжил, родилась дочь, долго ухаживал за больной женой. Дядя Вася приезжал в Курбаки после похорон дяди Бориса в 1953 году.
Тёща дяди Васи уговорила его оставить дочку жить с ней. После войны у неё никого не осталось из родных, кроме внучки Ларисы. Она сказала, что после такой страшной войны много достойных женщин были свободными, а жену уже не вернуть. Надо начинать строить новую семью, а внучка пусть подрастёт, а потом сама решить, с кем ей жить.
Потом дядя Вася приехал к своему младшему брату Андрею в Бурлин, один год он работал бригадиром в здешнем колхозе. Здесь и познакомился со своей будущей женой, звали её Зина, она была разведена, с дочкой ушла от мужа, который «загулял». Этот брак оказался сплочённым, прожили они вместе 40 лет, жили в Алма-Ате. Растили Ольгу, дочь тёти Зины от первого брака. У них родилась и своя дочка – Тамара. Свою первую дочь дядя Вася тоже посещал на Украине, пока она была маленькой, посылали ей посылки, в основном одежду, кое-какие деньги. Лариса приезжала к нам на школьные каникулы погостить.
 На этой фотографии человек, которого у нас называли Алесь Тузов. В честь его моему младшему брату дали такое имя. Почему в документах потом он стал Алексеем, не знаю, в Белоруссии, когда он был маленьким, все его звали Алесь. Алесь Тузов был двоюродным братом отца, несколько раз он приезжал в Курбаки к родственникам, все говорили, что он лётчик. В связи с этим наш Алексей всегда в детстве мечтал стать лётчиком. Ребёнок рос очень подвижным, способным, никто и не сомневался, что всё так и будет. Но уже в школе ему пришлось носить очки, от усиленных тренировок по тяжёлой атлетике (штанга) «посадил» сердце, а потом выяснилось, что он ещё и дальтоник. Детская мечта не сбылась, пошёл он сначала в музыканты, а потом переучился на электрика. Теперь его уже нет.
Дочка дяди Бориса, её звали Анна, тоже училась на одни пятёрки, она дружила с моей матерью, которая ходила в школу из Малиновки в Курбаки. Потом, когда отец и мать поженились, она стала и родственницей своей лучшей подруги. Анна свою бабушку навещала, несмотря на то, что её отец Борис с семьи ушёл. Когда родилась я, Анна меня приходила нянчить. К сожалению, Бог ей не дал долго жить, она часто жаловалась на головные боли и неожиданно скончалась в 18 лет. Дядя Борис присылал с Украины какую-то материальную помощь, по рассказам родственников, вроде бы для Анны. Почему он её ни разу не навестил, какая там была тайна, теперь уже и не узнать. В школьном журнале эта девочка была записана как Анна Тузова.
Всё это, видимо, было связано с какими-то особенностями жизни или работы дяди Бориса. Потому, что Пелагее Макаровне сразу после войны была назначена пенсия, когда ей было 50-55 лет. Колхозникам, как я знаю, пенсий тогда не назначали. Официально пенсия была назначена за убитого на войне второго мужа – Помазова, который, по возрасту, уже служил нестроевым, в обозе. Ну пусть у него остались трое его детей, двое из которых были уже совершеннолетними, а один был подростком 12 – 13 лет. Вполне обоснованно можно предположить, что здесь не обошлось без помощи и содействия со стороны дяди Бориса, который занимал, как говорили, уже довольно высокий пост. До конца с дядей Борисом тоже не всё ясно. Вроде бы руководил подпольем во время оккупации, потом оказался в плену у немцев, потом в Сталинских лагерях, где «подхватил» туберкулёз, от которого, вскоре после возвращения и умер.
Старшие дети пошли в армию, младшего, самого хулиганистого, бабушка Пелагея через сельсовет отправила в ФЗУ, где готовили шахтёров. Потом все братья работали на шахтах. Связей не поддерживали, на праздники не поздравляли, в гости не приезжали и не приглашали, хотя она их растила, как могла, будучи не только мачехой, но, так уж полчилось и родной тёткой. Свои то дети получается скитались по чужим дворам, потому что отчим это далеко не родной отец. Он был моложе бабушки, «погуливал», да и выпить был «не дурак». Так этот второй брак ни принёс ничего хорошего, как для бабушки, так и для её родных детей.
Осталась одна из сестёр деда Ильи - Соня. Видимо их семья под раскулачивание не попала. Эта женщина занималась лечением людей травами и заговорами. Она, ещё до войны, вылечила мою тётку по матери – Лизу от «падучей» (эпилепсия). К ней ехали со всех близлежащих сёл и деревень, к ней направляли даже с больницы. А сам дед Илья тоже обладал какими-то способностями, видимо, гипнозом. Мог, например, смотреть на женщину, идущую по дороге за водой, которая начинала снимать обувь и задирать подол, чтобы перейти воду, хотя дорога была сухой. При покупке чего-либо, деду давали сдачи больше, чем положено, он смеялся и всегда отдавал разницу. Об этом рассказывали не только мои родители, но и единственный наш земляк, с которым мы потом жили в Бурлине, дядя Гриша Ковалёв, якобы он сам был очевидцем этого.
Где-то в 37-38 году у бабушки Пелагеи умерла при родах младшая сестра, после чего, чтобы дети не остались сиротами, она вышла замуж за мужа сестры, по фамилии Помазов. Такие случаи в то время не были единичными, вдовы часто так поступали. Вдвоём они стали воспитывать мальчиков - трёх Помазовых и двоих Тузовых. В это время в Белоруссии вербовщики набирали людей на обезлюдившую после «голодомора» Украину. Так они попали в Снегирёвский район Николаевской области. Заселили в хату, где ещё сохранился кое-какой немудрящий домашний скарб. Казалось, что хозяева просто куда-то ненадолго ушли.
Пожили они там недолго, бабушка постоянно болела, говорили, что не подошёл тамошний климат. Во время работы «на бураках» (свёкла) в жару она падала в обморок, носом шла кровь. Всеми правдами и неправдами, с потерями и так скудного имущества, они перед самой войной вернулись домой, чуть ли не пешком.
Брату отца Василию исполнилось тогда 15-16 лет. Нищета была жуткая, шёл набор на выезд на Дальний Восток. Бабушка, в качестве взятки, отнесла старшине (председателю сельского совета) 10 куриных яиц, чтобы он «приписал» Борису один год. И Борис стал уже с 1924 года рождения. Направили учиться в ФЗО, для подготовки специалистов на авиастроительный завод. Только тут началась война и их ускоренными темпами переучили на артиллеристов. Он прошёл всю войну, от начала до конца в артиллерии. А после войны, как коммуниста, его ещё направили для установления новой власти в Польше. В этом безумии он служил до 1947 года и, как потом говорил, это было гораздо страшнее, чем в артиллерии.
Брат Борис во время войны был вроде бы руководителем подполья, в конце войны попал в плен, чудом остался жив, но заболел туберкулёзом и где-то в 52 году помер. Он так и жил в Кривом Роге, но, видимо, уже нигде не работал по причине инвалидности. Там у него остались жена и дочь, мы их никогда не видели, только некоторое время состояли в переписке. Когда Людмила, его дочь, вышла замуж, переписка прервалась.
Когда в 1944 году освободили территорию Белоруссии, где жили мои родители, все мужчины, пригодные для военной и даже нестроевой службе, были призваны. Отчим отца Помазов ушёл на фронт, дошёл до Берлина и по нелепой случайности, на радостях что пришла победа, выпил какой-то ядовитый спирт. Двое его сослуживцев, а они тоже были из одной деревни, ослепли, а отчим умер.
Отцу моему тогда исполнилось 17 лет (дата условная, так как бабушка за него тоже «просила» и относила яйца). Отца и ещё человек 20 собрали и отправили в райцентр Краснополье. Сначала они прошли начальную военную подготовку, а потом их стали учить работать на тракторах. Не успели выучить – новый приказ, на фронт. Погрузили их в эшелон, некоторым из них ещё и 17 лет не было. Долго стояли на запасных путях. Моего отца назначили старшим и он побежал с чайником набрать кипятку на станции. Поезд поехал, отец долго бежал за медленно уходящим составом, думал догонит, но не догнал. Плача от страха и ужаса побежал к начальнику вокзала, ожидая наказания за дезертирство, доложил, начальник долго ругался. Эшелон, оказывается, отправили ошибочно, он был укомплектован людьми, на которых распространялась броня, они должны были восстанавливать разрушенное войной хозяйство. По связи приказал эшелон вернуть назад. Но во время следования эшелон попал под бомбёжку, многие «сокурсники» отца погиблм, многие были ранены. Отец вернулся на эти курсы и доучился с другими ребятами.
Научили их водить трактор, они пахали и сеяли, предварительно проверяя поля с выделенным из центра сапёром. Жертвы всё равно были, невозможно было всё разминировать. Так и работали эти ребята в МТС как на войне. А саму войну переживали в оккупации, когда фашисты не только убивали и угоняли в рабство, но и сжигали жертвы в домах и сараях.
Сам Андрей однажды попал в облаву. Его признали евреем, был он темноволосый, волосы с курчявинкой, горбоносый – все внешние признаки еврея присутствовали. Поставили его вместе с пленными красноармейцами к стенке. Хорошо, что соседи прибежали к бабушке и она пошла его выручать. Упала перед фашистами на колени, заголосила, что он не еврей, а православный и крещёный. Староста подтвердил и отца отпустили, предварительно, правда, заставили снять штаны и сами убедились, что иудейских признаков у отца не было. Не знали, видимо, что незадолго до этого, этот пацан, вместе с друзьями, полностью разобрали немецкий самолёт, который почему-то вынужденно сел в болото и к нему была приставлена охрана, которая, как оказалось, бдительностью не отличалась, наверное, все просто перепились без контроля в лесу. Не найдя крана слива топлива, умудрились даже тонкими консервными баночками вытаскать бензин из баков в плоскостях. Бензин был хороший, авиационный, но в лампе гореть не хотел, взрывался, поэтому предварительно его сильно солили перед заправкой лампы. Изрезали ножами резиновые колёса, потом делали прекрасную обувь. Растащили все железки, что смогли отвернуть, остальное как-то умудрились утопить в болоте.
Когда фашисты вошли в деревню «Курбаки», жители сначала приняли их за «своих» и только услышав «чужую» речь поняли, что здесь что-то не так. Фома была непонятного, цвета, явно не наша. Они громко хохотали, когда увидели детей, одетых абсолютно одинаково в домотканые длинные до пола, рубахи. Отличить девочек можно было только по наличию косичек. Немцы бросали в пыль шоколадные конфеты и мыло. Мыло было розовое, хорошо пахло, некоторые дети начинали его есть. Дети, которые были постарше, в том числе и мой отец смотрели на фашистов со страхом. Солдаты были увешены оружием, стали стрелять по курам и шарили по погребам.
В сельском совете, то есть в бывшем доме Тузовых, они устроили столовую, развели огонь в печи, поставили большую сковороду и стали жарить яйца на «добытом» из погребов сале. На взгляд детей, вели они себя уж сильно вызывающе, Никто и никогда так откровенно не грабил. Сводные братья отца были «отпетыми» хулиганами, не отставал от них и Андрей. Скрытно они смогли залезть на крышу, помочиться через дымоход на сковороду с шипящим салом, а потом быстро и, самое главное, скрытно, убежать. Потом с гордостью рассказали об этом Пелагее, которая чуть не упала в обморок, ведь детей запросто могли перестрелять.
Когда война закончилась, отец так и работал в МТС. Тракторы и комбайны тогда по разнарядке райкома партии, или какого-нибудь другого органа, уж и не знаю, кто тогда ими командовал, направлялись в плановом порядке по колхозам. Поэтому трактористы дома практически и не жили. Летом были заняты на сельскохозяйственных работах, а зимой на ремонте техники. Людей в деревне, особенно мужчин, в деревне явно не хватало. Из каждого двора погибли по 2-3 человека, а то и вовсе с фронта никто не вернулся.
Мой отец, хоть и числился в Курбаках, чаще находился у своей тёти Сони в деревне «Малиновка». Муж тётки вернулся из лагерей инвалидом. Она работала в колхозе вместе с дочкой Любой. Потом Люба вышла замуж, мужа забрали в армию в июне 1941 года, на войне он погиб. Так они и жили, инвалид, две женщины и маленькая девочка Валя. Отец помогал им делать тяжёлую работу. В детстве он тоже частенько жил здесь, так как его отношения с отчимом были не самые хорошие, вообще его звали в деревне батраком, в родной семье оказался как бы лишним, мать его сильно увлеклась новым мужем, который был моложе её. С 3-4 лет Андрей уже пас гусей и, вообще, работал всё время у тёти Сони, либо у других людей по указанию тётки.
 Здесь он и познакомился со своей будущей женой и моей матерью Анютой Высоцкой. Они жили в соседях, в заборе была калитка. Андрей приносил нянчить Валю моей матери и её сестре, моей тётке, Лизе. Короче говоря, знакомы они были с детства, вообще они дружили, как родные. Соседи Соню недолюбливали, слишком прямая была и неуступчивая. Была она работящая и как все трудолюбивые люди не любила лентяев и лодырей.
Надежда Колесникова (Тузова), Уральск, январь 2015.
На снимках: Андрей Ильич Тузов, бабушка Пелагея уже с третьим мужем Раточкой, дядя Вася Тузов, дядя Борис Тузов с супругой, совсем молодые отец с матерью |
