Воспоминания об охоте у меня связаны с детством.
Много охотничьих историй отец нам рассказывал долгими зимними вечерами. В
печной трубе завывал ветер, за окном мела позёмка, горела керосиновая лампа,
мама всегда до поздней ночи проверяла тетради, а отец нам рассказывал об охоте
на водоплавающую дичь, которая в изобилии водилась на многочисленных озёрах его
родины. Это были рассказы о стаях гусей, лебедей и уток, совершавших длительные
остановки при перелётах, но особенно интересно было слушать о том, как они в
акмолинских степях охотились на дроф. Дрофа очень чуткая и крупная степная птица, видимо
дальний родственник страуса, так как несколько на него похожа, близко охотника
не подпускает, всё время петух настороженно осматривает окрестности, пока его
подруги кормятся в степи. Летает дрофа мало, трудно ей держать своё тяжёлое
тело в воздухе, в основном она быстро передвигается по степи бегом, но когда ей
угрожает реальная опасность, дрофа взлетает, но далеко не летит, оставаясь в
поле зрения охотника, который стремиться подобраться к ней на расстояние
выстрела, часто безуспешно. Отец рассказывал, что на охоту собирались загодя,
снаряжали патроны крупной картечью, мелкая дробь не могла причинить вреда такой
мощной птице, а только застревала в густых и жёстких перьях. Не годились на
такой охоте ружья с малым калибром, нужен был мощный заряд пороха, чтобы
«достать» птицу с дальнего расстояния. Дрофа – птица очень осторожная, даже в те
времена, при значительной численности, дрофы никогда не жили вблизи селений,
добираться до мест обитания дроф нужно было долго, порой несколько суток.
Охотились осенью, когда дичь набирала много жира, была менее активна, а
температура воздуха, с первыми утренними заморозками, способствовала
возможности привезти убитую птицу свежей. На месте вероятного расположения птицы на телеге
монтировалась некое подобие наблюдательной вышки, которое изготавливали из
привезенных с собой материалов, в степи трудно найти необходимые жерди и палки.
С такой вышки, на ходу движения телеги, наиболее наблюдательный охотник с
отличным зрением, часто это были даже дети, осматривал степь. Когда наблюдатель
замечал скопление дичи, двигались уже по бездорожью, приближаясь к стаду. На
расстоянии, когда птица ещё «не волновалась», останавливались и разбивали стан. В дальнейшем использовались две разновидности такой
охоты. Одна из них, наиболее трудоёмкая, заключалась в том, чтобы скрытно
приблизиться к птицам на расстояние выстрела. Для этого телега разбиралась, её
«передок» с двумя колёсами маскировался привезёнными с собой ветками, либо
вениками из чилиги, срубленной по дороге. Два-три охотника толкая передок
впереди себя, потихоньку приближались к стаду и на оптимальном расстоянии,
когда уже можно было эффективно стрелять, начиналась собственно охота, успех
которой зависел от расстояния, на которое птица «подпустила» к себе,
характеристик ружей и меткости стрелков, так как, несмотря на кажущуюся
неуклюжесть птицы, «уходила» она, или улетала, довольно скоро и надо было
начинать всё сначала. Причём это стадо уже старались не преследовать, птица
здесь была уже «пуганная» и очень осторожная. Старались найти другое стадо. Второй способ использовали, когда охотники
оказывались уже в «цейтноте» времени, чаще всего тогда, когда уже возвращались
домой с убитой птицей, но по дороге попадалось перспективное стадо. Времени
было «в обрез», расстояние от посёлка большое, разделанная, выпотрошенная птица,
не смотря на то, что её, как правило, присаливали, могла «пропасть», но
упускать дополнительную добычу тоже не хотелось. В этом случае устраивалась,
так называемая, «засада» и использовались естественные повадки дроф. Как я уже отмечал, дрофа птица тяжёлая, взлетать ей
трудно и, с целью улучшения аэродинамики взлёта, она взлетает всегда против
ветра. Обнаружив пасущееся стадо, располагались с наветренной стороны, телеги
распрягались и «загонщики» на лошадях потихоньку «нагоняли» стадо на засаду, в
которой маскировались опытные стрелки. Тонкость здесь заключалась в том, чтобы
преждевременно не «поднять» стадо. Загонщики очень медленно, как бы нехотя,
начинали «барражировать» с одной стороны стада, всячески стараясь вызвать у
птиц своё стороннее и как бы случайное присутствие, однако настойчиво
оттесняющее стадо к засаде. Когда птица, обнаружив засаду, всё-таки вынуждена
была «подняться на крыло», то взлетала она, естественно против ветра, в сторону
засады, здесь всё зависело от того, успеет ли она подняться на недосягаемую для
охотников высоту, либо нет. Если всё складывалось удачно и высота полёта птиц
была приемлемой для охоты, то старались стрелять вслед улетающей птице.
Стрелять ей «в лоб», несмотря на преимущество во времени и сокращающееся
расстояние до птицы, а не увеличивающееся, было малоэффективно, дробь часто не
могла пробить мощное и плотное оперение, в противном же случае, дробь «лезла
под перо», как говорили охотники, вероятность поражения усиливалась. Дома добытую птицу ощипывали, засаливали «как
следует», помещали в деревянные кадушки, сверху укладывали груз. Кадушки сразу
опускали в погреб, где вероятность сохранения птицы увеличивалась, из-за
пониженной температуры. Но всё равно, по рассказам отца, часто и много дичи,
всё-таки пропадало. Охота на водоплавающую дичь проводилась примерно в те
же сроки, со всеми вытекающими отсюда последствиями трудностей по сохранению
добычи. Осложнялась она тем, что к дальним озёрам, где такая охота была
наиболее эффективной, с собой приходилось брать ещё и лодку. В этой охоте
использовались специальные старинные одноствольные ружья, заряжавшиеся не
патронами, а специальными зарядами, прямо в дуло ствола. Калибр этих ружей был
фантастически большой, грубо говоря, это была своеобразная пушка. Говорят, что
применялся даже 4 калибр, не знаю, сколько это в миллиметрах, но в дуло такого
ружья пролезал кулак ребёнка. Заряд состоял из хорошей горсти пороха, а мелкая
дробь засыпалась стаканами. Ружьё устанавливалось в носу лодки на специальных
сошках. Такая охота носила хищнический характер. Охотники подплывали к стаду
птиц на расстояние выстрела, затем производился выстрел по кормящейся в воде
птице, потом нужно было быстро собрать птицу, причём, так называемые,
«подранки», а таких, как правило, было большинство, старались быстро спрятаться
в камышах, чтобы там бесполезно погибнуть. Повторный этап охоты мог быть
продолжен только после того, как разлетевшаяся птица успокаивалась и опять
«сплывалась» в районе месторасположения охотников. Подготовка к хранению птицы, добытой подобным
образом, ничем не отличалась от описанной мной ранее. Видимо «заразившись» в детстве, отец много охотился
до войны и в наших местах. Все предпосылки для охоты у нас есть. Пойма Урала
вся состоит из озёр и стариц, на которых гнездится водоплавающая птица в
больших количествах. Здесь много утки-кряквы, утки-чирка, весной и осенью
большое количество гуся-казарки отдыхают здесь при сезонных перелётах. Утку
бьют весной и осенью, никаких особенностей в методах охоты нет. Подходят к
очередному озеру, вспугивают дичь, стреляют вслед, «под перо», достают добычу
либо в болотных сапогах «по шею», либо, как я наблюдал у городских охотников, с
использованием собаки. Реже охотятся на лодке, спрятавшись в прибрежных камышах
на утренней или вечерней зорьке и подманивая утку специальным манком. Из глубокого детства в памяти остался один эпизод,
связанный с охотой на волков. Когда в
одну из зим волки окончательно осмелели и начали нападать по ночам на домашний
скот прямо в посёлке, мужики собрались в экспедицию, для охоты старым
классическим дедовским методом. Отец тогда работал директором школы в Иртеке. К
нему пришли за материалом для изготовления флажков, которые нанизывали на
длинную верёвку и окружали место наиболее вероятного расположения стаи. Отец
дал несколько старых лозунгов, которые раньше изготавливались к каждому
празднику, помню, что писали эти лозунги старшеклассники, зубным порошком,
разведённым на каком-то растворителе. Сам процесс охоты я из-за малолетства, конечно,
наблюдать не мог, однако отец много рассказывал об этом и, самое главное, я
видел результаты, убитых волков. Технология здесь достаточно проста, часть мужиков и
старших ребят – «загонщики», вооружённые только шумоизвергающими средствами
(тазики, железки, какие-то трещотки), заходили с одной стороны леса, с другой
же стороны, в специально оборудованных местах стояли охотники. Наиболее
вероятные направления, которые могли использовать волки для бегства, были
огорожены верёвкой с флажками, перепрыгнуть которые волки не могли, в силу
своей осторожности и боязни непривычных предметов. Таким образом, испуганная
«загонщиками» стая направлялась к одному месту, где её и ждали охотники. Во
время охоты шум был слышен даже из посёлка, несмотря на значительную
удалённость. Потом стали раздаваться и редкие одиночные выстрелы. Уже ближе к вечеру охотники возвращались в посёлок,
мы их ждали целый день, позамёрзли все, но вскоре колонна из нескольких
запряжённых саней, показалась на дороге из леса. Остановились прямо в центре
посёлка, смотреть собрались все, кто не участвовал в охоте непосредственно,
старики, женщины и, конечно же, дети. Все убитые волки, их было голов 6-8, были
нагружены на одни сани. Мы с опаской подходили смотреть, наиболее смелые тыкали
в них палками. Я тоже расхрабрился, начал каким-то прутиком водить по морде
волка и, о ужас, волк приоткрыл мутный глаз и, как мне показалось, зрачком стал
следить за кончиком палки, я страшно завизжал, а какой-то мужик, посмеиваясь,
стукнул волка по голове прикладом ружья. За шкуру убитого волка в районной заготконторе
платили 300 рублей и давали две овцы, потом стали платить 500 рублей, но овец
не давали, всё это я хорошо помню. Первые мои воспоминания об охоте, связаны с наличием
у отца ружья. Причём ружьё было уникальное, привёз его отец с войны. Оно было
очень красивое, все металлические части покрыты резьбой на темы охоты.
Бескурковая двустволка 16 калибра знаменитой бельгийской оружейной фирмы «Зауер
три кольца», с полупистолетной ложей и красивым прикладом, видимо из дерева
редких пород. Отец им очень гордился, пока не попытался применить его
непосредственно на охоте, когда оказалось, что ружьё не стреляет. То есть
стреляет, но совсем недалеко, использовать его по прямому назначению было
невозможно. Ружьё затем смотрели несколько местных специалистов, заключение их
было однозначно, ружьё, за время своей эксплуатации полностью выработало свой
ресурс. Дело в том, что после каждого выстрела, дуло ствола увеличивается в
диаметре на незначительную величину. Когда таких выстрелов производится
достаточно большое количество, диаметр ствола увеличивается настолько, что это
начинается сказываться на дальности выстрела. Такое ружьё можно использовать
только как музейный экспонат. Отец долго не хотел расставаться с этим ружьём,
оно ему было дорого, как память о войне, но всё-таки, при неожиданном случае,
когда ружьём заинтересовался один любитель из района, продал его за 300 рублей
(в то время это была стоимость одной овцы). Надо сказать, что к тому времени отец уже плохо видел
и стрелял плохо, в связи с чем, видимо, и не охотился. Но в доме длительное
время была малокалиберная винтовка ТОЗ-16, которую отец, будучи директором
Иртекской семилетный школы не сдал вместе с остальными, когда в эпоху
«Хрущёвской оттепели», в школах отменили первоначальную военную подготовку. С
этой винтовкой охотился мой старший брат Володя, который приезжал в течении
нескольких лет летом на каникулы. Я уже немного рассказывал об этом где-то
ранее. Володя был охотником заядлым и удачливым, приносил по мешку уток,
которых мама потом всю ночь ощипывала и свежевала. Помню один случай из глубокого детства. Мы заготавливали
дрова в лесу на берегу Урала, где был разбит небольшой стан. Ночевали,
смеркалось, ужинали банальным пшённым кулешом с кусками тут же пойманного и
довольно большого, как я помню, жереха. Кто-то из взрослых заметил на другом
берегу Урала, на песчаной отмели, стадо гусей, был период осеннего перелёта и,
видимо, гуси заночевали в этом месте. Винтовку в лес отец брал всегда. Будучи
абсолютно уверенными, что убитого гуся всё равно было недостать, выпившие
мужики начали поочерёдно по ним стрелять. «Мелкашка» стреляет тихо, да и ширина
реки в этом месте довольно большая. Выстрелы не вызывали у отдыхающих гусей
никакой реакции. Я тогда ещё в школе не учился, было мне, наверное, 5
лет. Однако мне тоже дали стрельнуть. Конечно, оптики на винтовке не было, но
был какой-то, как я это теперь понимаю, диоптрический прицел, который позволял
довольно точно прицелиться. Я стрелял несколько раз, в один из которых моё
детское, обострённое зрение позволило отметить, что после выстрела, гусь в которого
я прицеливался, как-то странно дёрнулся и устремил свой взгляд, как мне
показалось, в другую сторону. Было ощущение, что пуля, не причиняя ему вреда,
прошла где-то рядом с ним и он обернулся на шум, который вызвала пуля при попадании
в песок, траву или дерево. Когда я перешёл в седьмой класс, отец подарил мне
ружьё. Это была тульская курковая одностволка 20 калибра. Отличалось оно
довольно длинным, по сравнению с самыми распространёнными в то время
двустволками 16 калибра, несоизмеримо длинным стволом. Ружьё, в силу его
технических характеристик, предназначалось для охоты на зверя, имело большую
дальность выстрела и сильную кучность, вследствии чего стрелять по уткам с него
было затруднительно, попадал редко. Тем не менее, в период весенней и осенней
охоты, я всё-таки умудрился с его помощью «добыть» несколько экземпляров,
стреляя не в лёт, как это делают профессионалы, а из засады на берегу, по
плавающим птицам. Дома, тем не менее, как настоящий охотник, говорил, что бил
«влёт». Частые промахи привели к тому, что я начал беречь патроны. Об этой
стадии, которую проходят все начинающие охотники, отец меня предупреждал. Если
её не преодолеть, то настоящим охотником не станешь никогда, будешь постоянно
бояться и, соответственно, «мазать». Наверное, так и случилось, заядлым
охотником я не стал. Что касается охоты на зайцев, которая тоже была
распространена в то время в Бурлине, то здесь, с моим «зверовым» ружьём, я был
более удачлив. У нас в соседях, через два дома, «в шабрах», как у
нас говорят, жил Илья Иванович Можаев. Он был довольно известный охотник.
Поскольку отец был уже достаточно стар и мало интересовался этим, я
«напросился» к нему в напарники. В нашей местности в то время практиковались
два вида добычи этого зверя. Первый и наиболее эффективный способ охоты был
связан с наличием вокруг Бурлина большого количества «Сталинских лесополос».
Так они назывались, потому что своему появлению были обязаны одному из начинаний
нашего вождя, связанного с озеленением степных, полупустынных и пустынных
областей нашей обширной Родины. Лесополосы простирались вдоль шоссейных и
железных дорог от Москвы до Алма-Аты и Ташкента. В 50-60 годах это направление
развивалось очень интенсивно и приносило свои результаты. Выполняя функции
снегозадержания, эти полосы значительно сократили затраты с чисткой дорог,
громадные деньги экономились на эксплуатации железнодорожных путей в зимнее
время, отпала необходимость в сооружении значительных по объёму
снегозадерживающих щитов вдоль дорог, полосы служили некими зелёными оазисами в
нашей степи и стали пристанищем множества птиц и зверей. Зайца в лесополосах было несметное количество. Зимой
они собирались на ночь со всей степи. Охотиться на них было довольно просто, но
обязательно вдвоём, либо с хорошо выдрессированной собакой. Как я уже сказал,
полосы простирались вдоль дорог. Так вот, рано утром, когда ещё не проехал
автобус в район и не спугнул зайцев, со стороны дороги, впереди, на расстоянии
50-100 метров,
шёл один охотник. Со стороны степи, с другой стороны лесополосы, несколько
отставая, двигался другой. Заяц животное хитрое, чтобы обмануть охотника, он,
встревоженный впереди идущим, перебегал лесополосу и устремлялся естественно, с
целью увеличения расстояния с существом, его потревожившим и прикрываясь
лесополосой, назад, то есть навстречу другому охотнику. Вы бы видели его испуг,
когда он «нос к носу» обнаруживал опасность в виде другого охотника. Уже набрав
приличную скорость, убегая с места его вынужденного пробуждения от сна, он
тормозил всеми лапами, не в состоянии изменить направления движения. В этот
момент его, практически неподвижного, преодолевая жалость, но, тем не менее, хладнокровно расстреливали, практически в
упор. Выстрел из моего «зверового» ружья не оставлял от него «живого» места.
Метод считался браконьерским, был уделом новичков, или людей, которые охотились
на зайцев с целью «прокорма» многочисленной семьи и получения некоторого побочного
от работы в колхозе, дохода но, тем не менее, очень эффективным. За несколько
километров такой охоты вдоль лесополосы, можно было убить по несколько зайцев
на каждого охотящегося. Часто мы приходили с моим наставником с полными
рюкзаками зайцев за спиной. Заяц у нас породы русак, большой и даже зимой
никогда не бывает белым. Он какой-то всегда с желтовато-серыми подпалинами на
брюхе. Много зайцев не унесёшь, поэтому охота заканчивалась ещё до обеда. Второй способ охоты мне нравился больше, несмотря на
явно меньшую его эффективность и большую трудоёмкость. Это был классический
способ выслеживания зайца по следам. Но если первым способом можно было
охотиться практически каждый зимний день, то для охоты по следам нужны были
особые метеорологические условия. Весь лес, прибрежные кусты и луга около
посёлка буквально усеяны следами зайцев и в этой массе следов никто из
охотников, несмотря на профессионализм и многолетний опыт, не сможет отыскать
свежие, а ходить по старым следам, даже прекрасно сохранившимся, можно сколько
угодно долго, без всякого результата. За одну ночь заяц делает столько следов и
дорожек, что создаётся впечатление, что здесь их побывало не менее сотни, а
представляете, как это выглядит в натуре, если последние дни не выпадал снег.
Поэтому предпосылками для подобной охоты являются те дни, когда всю ночь шёл
снег, не было ветра, который в считанные минуты следы заметает, и такой снег
прекратился в первой половине ночи. Дело в том, что заяц бодрствует ночью, ночью он
кормится в лесу, объедая кору молодых деревьев и кустов, причём ночь должна
быть тихая, без ветра. Заяц сильный трус, он всего боится и выходит на кормёжку
только в тихое время, опасаясь постороннего шума и движения веток деревьев.
Днём же заяц отсыпается, оборудовав небольшое углубление в снегу. Если снег
прекращает выпадать в первой половине ночи, то заяц обязательно выйдет
кормится, оставляя на свежевыпавшем снеге отчётливые, свежие следы. Однако на
самом месте кормёжки нечего понять нельзя, всё очень сильно затоптано. Охотник
обходит предполагаемое место кормёжки вокруг, при этом обязательно присутствуют
входящий и выходящий следы, распознать которые очень легко, по их характерному
расположению задних и передних ног при движении. Важно их не спутать, потому
что по входящему следу можно ещё очень долго «плутать» по кустам. Выходящий же
след прямолинейный и ведёт прямо к очередному нехитрому дневному укрытию зайца.
Двигаясь по нему можно легко зайца выследить, причём перед залеганием в
очередном месте, заяц делает, так называемую, петлю, то есть возвращается на
несколько метров, а порой и десятков метров, назад, что можно проследить по
удвоившимся следам, затем, таким образом «проверившись», он делает длинный,
порой многометровый прыжок перпендикулярно от своего следа и уже через
несколько метров залегает. Когда охотник наблюдает сдвоенный след, то
готовится, проверяет ружьё, снимает рукавицы, продвигается медленно, без шума,
осторожно, пристально осматривая все подозрительные, тёмные места, хорошо
просматриваемые на фоне выпавшего снега. Чем тише проходит это заключительный
этап, тем ближе заяц «подпускает» охотника к себе. Тем не менее, даже при
соблюдении всех правил предосторожности, как правило, заяц выскакивает всё-таки
неожиданно и здесь всё уже зависит от мастерства охотника, насколько быстро и
точно он произведёт выстрел. Если «промазал», то можно побегать за зайцем ещё
несколько километров, но без собаки это делать бесполезно, заяц бегает по
пересечённой местности гораздо быстрее человека на лыжах. Но и в этом случае
заяц ведёт себя таким образом, что его движение поддаётся прогнозу. Он,
проделав круг, порой многокилометровый, опять возвращается на свои старые следы
для того, чтобы с этого места начать очередной круг, но уже в другом
направлении. Охотники эти пользуются, пускают по следу за зайцем собаку,
которая его гонит к охотнику, расположившемуся в месте ответвления второго
круга. Иногда заяц подбегает вплотную. И опять всё зависит от мастерства
охотника. Такая вот увлекательная охота. С Ильёй Ивановичем мы так охотились
несколько раз, убили несколько зайцев, как правило, одного за охоту. Первого
зайца он отдавал мне, а убитого на следующей охоте, забирал сам. Пробовал
подобным образом охотиться я и самостоятельно, но без собаки это оказалось
бесполезной тратой времени и сил. Однажды, пробежав несколько километров по
следам подраненного мной зайца, я наткнулся на чужую собаку, которая моего
зайца доедала. Судя по ошейнику, это была охотничья собака, вскоре подошёл и он
сам, побил и поругал собаку, извинился, но ничего сделать уже было нельзя. Я
помазал кровью зайца приклад ружья, чтобы остались хоть кое-какие достоверные
улики, для оправдания перед домашними и в знак того, что я был близко к цели,
надо мной только посмеялись. С «добытых» мною зайцев мама мастерски снимала
шкурки, свежевала, немного мариновала и тушила с картошкой и большим
количеством лука, для нас, далеко не избалованных мясными продуктами, было это
очень вкусно. Всему этому мама обучилась с детства, потому что её отец был
страстным охотником и зайцы были в то время его обычной добычей. Нередко мама
даже плакала при этом, видимо вспоминая свою родину и близких. Про охоту на зайцев в Якутии мне рассказывал мой
однокурсник Аргунов. Ездили они охотиться довольно далеко от Якутска, где он
проживал. Охота была не чисто любительская, по объёмам добычи она была скорее
профессиональной и промысловой. В составе семьи, с отцом, братом и сестрой, они
за один раз привозили до сотни зайцев. Правда заяц там исключительно «беляк»,
он вдвое меньше нашего и зимой чисто белый. Стреляли они выскакивающих перед
ними зайцев, просто продвигаясь по лесу на лыжах. Не понаслышке зная охотников,
я думал, что он несколько «преувеличивает» масштабы, однако, вскоре зимой ему
стали приходить посылки с жареными зайцами. Всю зиму они приходили регулярно,
наедалась вся наша 118 группа и земляки Аргунова из других групп, и это
продолжалось каждую зиму, вплоть до окончания института. Вернувшись после института, я предполагал заняться
охотой, о которой грезил в Риге постоянно, но обстоятельства складывались так,
что это стало практически невозможным. Город есть город, вечером на охоту «не
смотаешься», а без транспорта вообще надо забыть обо всём этом. Ближе, чем за
150-200 километров
от города никто не охотился. Однажды меня взяли на охоту, когда я уже проработал
пару лет в аэропорту. У нас был старший инженер АТБ Болдырев Афанасий Терентьевич,
он был из местных и заядлый охотник и рыбак. Дело было в начале августа.
Болдырев только что приобрёл «по очереди» новый «Москвич», пригласил на охоту и
меня. Ездили на двух машинах в район озера «Челкар». В нескольких километрах от
города, подъезжая к совхозу «Зачаганский», машины свернули с трассы и
направились на зерновой ток одной из бригад совхоза, который был виден с
дороги. Подъехали, подготовили ружья, я с большим недоумением смотрел на эти приготовления.
На току никого не было, охотники зарядили ружья патронами с мелким бекасинником
и одновременно, дуплетом произвели выстрелы в направлении больших куч зерна.
Вынесли из машин вёдра и набрали ведра два воробьёв, которые до этого мирно
кормились на току. Отвечая на мой вопрос, Болдырев пояснил, что воробей это
деликатес, полагаться на случай, что сразу добудем дичь, не стоит, а воробьёв
для начала достаточно. Расположившись на месте, некоторые пошли в камыши на
вечернюю зорьку, вскоре оттуда послышались выстрелы. Мы же вскипятили два
полных ведра воды, ошпарили всех добытых воробьёв кипятком, что позволило очень
быстро их ощипать, в течении довольно длительного времени, аккуратно освежевали
каждую тушку, после чего сварили всю эту «биомассу» в вёдрах с большим
количеством лука. Наши охотники вечером ничего не принесли, все
надеялись на утреннюю, как правило более продуктивную, зорьку, которая, как
оказалось впоследствии, тоже не стала удачной, что было немудрено, если
посчитать все пустые бутылки, которые мы обнаружили утром около костра. Шулюм,
так называют местные суп из дичи на охоте, оказался очень вкусным,
действительно воробей, питающийся зерном, является экзотическим и, наверное,
деликатесным блюдом, однако ел я их с некоторой опаской и предубеждением,
вспоминая солдат Наполеона, которые в Москве съели всех ворон. Поохотиться на сайгаков и сурков мне приходилось,
когда я был в командировке в Кустанае, во время проведения
авиационно-химических работ. Охотой это назвать трудно, сайгу били цепями,
всякими железками и колёсами, сбрасывая их на убегающую от самолёта отару, а
затем, «подсев» на самолёте неподалёку, собирали и добивали раненых животных. А
мирно кормящихся недалеко от своих нор и ничего не подозревающих сурков,
техники забивали молотком прямо на полевом аэродроме, соревнуясь при этом, кто
из них, техник или сурок, первым подбежит к норе. Было много случаев, когда передвигаясь на своём
автомобиле ЗИЛ-130М ПАРМ (полевая авиационно-ремонтная машина) по дорогам между
полей, мы гоняли сайгаков, которые сначала очень резво убегали от машины, а
потом, устав, снижали скорость, не знали что делать, и почему-то боялись
отпрыгнуть с дороги в высоко стоящую пшеницу по её краям. Я всегда снижал
скорость, дав сайгаку убежать, было его жалко, был он беззащитен в этой
ситуации. В восторге от мяса сайгаков и сурков я не был. И если
сайгак всё-таки считается благородной дичью, что и можно было утверждать после
того, как мы его попробовали, то мясо сурка ничем не отличается от мяса
суслика, которое я ел неоднократно, когда мы жили в совхозе «Ташлинский». В тот период времени сайгаки для Кустанайских полей были настоящей
проблемой, в Кустанайской, Тургайской, на Мангышлаке и в Гурьеве, осенью
организовывались бригады по промышленной добыче сайгаков. Всю зиму в наших
магазинах продавалась эта диковинка по 1 рублю за килограмм. Учитывая довольно
«голодное» врем, брали сайгаков тушами, везли домой на санках, хранили на
балконах и длительное время питались полезной, калорийной, доброкачественной и
очень вкусной дичью. Потом сайгаков стало меньше, видно переусердствовали при
массовых отстрелах этих безобидных ровесников мамонта, в период перестройки в
магазинах уже этого мяса не было и оно стало действительно экзотическим
деликатесом, попробовать которое могли себе позволить далеко не все. А сколько воздушных судов малой авиации претерпело
авиационных происшествий, связанных с охотой. Мне приходилось принимать участие
в расследовании нескольких таких случаев. Нет смысла их перечислять и
рассказывать подробно о каждом таком случае. Все они однотипны и причины их
возникновения связаны с инстинктом, заложенным природой в каждого мужчину,
который подсознательно осознаёт себя охотником. В наших местах наиболее распространены были случаи,
когда пилоты пытались «сбить» летящих гусей или лебедей. И, несмотря на то, что
каждый лётчик знает, что происходит с отдельными частями конструкции самолёта
Ан-2, после столкновения их с летящей птицей, всё равно случаи повторялись, и
довольно часто приходилось восстанавливать силовые элементы конструкции крыла и
его перкалевой полотняной обшивки. Даже воробей, попавший в переднюю кромку
крыла, вырывает из него 0,5
кв. м. алюминиевой обшивки, полотняная же обшивка
«раздевается» на ещё больших площадях. Как правило, пилоты объясняли происшествие
случайностью, хотя все прекрасно понимали, что в полёте и самолёт, если его
пилотирует дисциплинированный лётчик и, тем более, сама птица, стремятся
исключить взаимное пересечение траектории их полётов и такая случайность просто
невозможна на таких низкоскоростных воздушных судах как Ан-2, Ми-2 и т.п.,
когда времени для принятия решения достаточно много, по сравнению, например, с
самолётом-истребителем.
Был случай, когда пилот пытался «придавить» колесом
убегающую от преследующего, снижающегося самолёта, лисицу. На самолёте
оторвалась нога шасси, сам самолёт был разрушен до неремонтопригодного
состояния, пилоты чудом остались живы. Помню случай, когда пилот попытался «сбить» лебедя в
полёте лентой-расчалкой крыла. Когда, после обнаружения на земле на
лентах-расчалках и обшивке крыла следов крови и перьев и последующего осмотра
силовых узлов крепления крыла к фюзеляжу, были обнаружены трещины этих узлов,
самолёт требовал восстановления в условиях ремонтного завода. Массовыми эти случаи стали в первые годы «развала
Союза». Контроль за обеспечением безопасности полётов был утерян полностью,
громадный парк легкомоторной авиации был в полном смысле «разбазарен», малая авиация летала «как хотела», а не как
положено, начальник любого уровня стремился заполучить персональный самолёт и,
естественно, использовать его как он пожелает, без ограничений. Мы можем
располагать только официальными данными, то есть данными, которые уже нельзя
было скрыть, а сколько незаконно эксплуатируемых самолётов постигла подобная
участь, сейчас узнать не может никто. Даже мой хорошо знакомый пилот Евченко,
который теперь вынужденно, из-за отсутствия профильной работы по специальности,
работает в Казаэронавигации, зимой облётывал в Аксае новый, только что
приобретённый его другом-бизнесменом малый самолёт, не справился с управлением
незнакомой машины, претерпел авиационное происшествие, сломал самолёт, сильно
«поломался» сам, полгода провёл в больнице с многочисленными переломами. Случаи такие стали массовыми. Обычный человек
невольно ставит самолёт в один ряд с автомобилем, не обладая информацией об
особенностях его эксплуатации. Но автомобиль ездит по земле и, как правило, за
исключением редких случаев, может быть остановлен водителем, в случае
возникновения опасности. Летальный же аппарат летает по воздуху и в таких
случаях совместить его вынужденную остановку с благополучной посадкой не
всегда, я бы сказал, как правило, невозможно. Грубо говоря, и скорости не те и
дорога не везде ровная.
Подводя итоги вышеизложенному, теперь уже с полной
уверенностью, можно констатировать, что охотником я не стал, частично из-за
объективных, материальных ограничений (охота довольно затратных вид отдыха),
которые я испытывал на моей далеко не престижной инженерной должности, при этом
присутствовал, конечно, и субъективный фактор моей природной лени. А решил
написать я это всё только для того, чтобы как-то отобразить ещё одну, и далеко
не единственную, мою несбывшуюся мечту детства.
|
