Начало занятий в институте сильно запомнилось. Расписание занятий было вывешено в холле 1 этажа главного корпуса «А». Оно было очень мудрёно, по нашим понятиям, составлено. Трудно было поначалу определить, какие занятия, где и когда будут проводиться. Мы подолгу стояли под доской с расписание, ещё не знали друг-друга, консультировались у старшекурсников.
Зачислен я был в 118 группу. Первая цифра номера группы обозначала наш механический факультет, вторая цифра – курс. Таким образом, закончил я институт уже будучи студентом 168 группы. На факультете было три потока по три группы в каждом. Лекции обычно проводили для потока, то есть для трёх групп одновременно, хотя в институте было несколько лекционных аудиторий, в которых можно было проводить занятия и со всем курсом. Такие аудитории имели до 500 посадочных мест, занимали два этажа по высоте и с любого места было отлично слышно преподавателя и всё, что написано на доске. Причём, как правило, внимание преподавателей было направлено на задние, верхние ряды, которые тоже хорошо просматривались и спать на лекции на задних рядах было несколько рискованно.
Система нумерации аудиторий вначале тоже была не совсем понятной, только потом мы немного освоились в ней, а первое время, в перерывах между лекциями, толпы первокурсников с ошарашенным видом, в буквальном смысле «носились» по коридорам, в поисках нужной аудитории. Не разобравшись в этом, не зная своих однокурсников в лицо и стесняясь спросить, аудиторию своей первой лекции я определил неверно и слушал какой-то материал с «чужими» студентами, за что в своей группе получил прогул и стал «притчей во языцех» впоследствии, как пропустивший первую лекцию.
Только мы немного пообвыклись, поступило указание готовиться «на картошку». Поездки студентов осенью «на село» были тогда некой традицией, от двух недель, до месяца первого семестра студенты всего Союза работали на сельскохозяйственных полях, убирали картошку, капусту и свёклу. Морально мы были готовы к этому и сильно по этому поводу не комплексовали. Однако для меня судьба распорядилась по иному.
Заместителем декана механического факультета был некто Соколов. Это был довольно пожилой мужчина, судя по выправке он остался после расформирования военного училища дорабатывать до пенсии. Соколов занимался в основном всеми хозяйственными работами на факультете, имел в институте некоторый политический вес и, видимо по традиции, либо по распоряжению декана, вплотную занимался организацией учёбы и досуга первокурсников, то есть выступал в роли некоего куратора, воспитателя, старшины вчерашних абитуриентов. Он постоянно посещал общежития с проверкой, делал периодические доклады на собраниях первого курса по итогам учёбы, студенты второго и старших курсов его уже «не замечали», для нас же, первокурсников, это был некий авторитет, его уважали и побаивались.
Наше общежитие на "Лудзас 56” было только что отремонтировано, мы заселились в комнаты, в которых пахло свежей краской, на кухне стояли новые газовые плиты, была заменена вся сантехника. Видимо в процессе ремонта было безвозвратно утеряно оформление Ленинской комнаты. Соколов, видимо ознакомившись с личными делами первокурсников, набрал команду, которая за время отсутствия основной массы студентов, занятых на сельскохозяйственных работах, должна была оформить наглядную агитацию Ленинской комнаты. В бригаде, кроме меня, оказались четыре первокурсника, которые имели неосторожность в первоначальной беседе с деканом, проговориться, что неплохо рисуют. Как потом оказалось, рисовал хорошо только Толя Кривко, ныне начальник одного из ведущих отделов Выборгского авиационно-технического училища (теперь филиал Ленинградской авиационной академии) Для того, чтобы мы не «тыкались», как слепые котята в незнакомой обстановке, в бригаду нам назначили второкурсника, который тоже неплохо рисовал. Руководить бригадой было поручено мне. Меня назначили видимо потому, что медалист обязан был быть хорошим организатором, в чём командование конечно сильно ошибалось, организатор из меня до настоящего времени никакой, как говорит моя супруга «трём свиньям говна разделить не могу». Так уж повелось в моей жизни, что занимал должности, предполагающие наличие не просто зачатков, а совершеннейших организаторских способностей, чего у меня нет и никогда не было, то есть всю жизнь занимался не своим делом.
Все ребята уехали «на картошку», в комнате я остался один. В первый день мы собрались, поговорили, что можно сделать. Нашего консультанта-второкурсника найти не смогли, он жил в другом общежитии. Материалов тоже не было, я стал переживать, но поделать ничего не мог. Так прошла неделя, я уже видел себя выгнанным из института, когда с проверкой хода оформления красного уголка пришёл Соколов. Когда он увидел, что ничего не сделано, он выразил своё недоумение и возмущение. Забрал меня с собой, мы пошли в библиотеку, там он пытался набрать какой-то материал, но ничего подходящего не было, кроме журналов «Гражданская авиация», в которых были красивые картинки самолётов, но использовать их для оформления комнаты было невозможно из-за их малых размеров.
Я сильно простыл в первые дни учёбы, сказывался сырой, непривычный для меня климат. В библиотеке, пока Соколов, листая журналы, делал мне нравоучения, я хлюпал носом и было трудно понять, плачу я, или болею. Если прибавить к этой ситуации мой неказистый внешний вид из-за совсем обветшавшего обмундирования и несуразной причёски, то на ум приходит известная картина «Опять двойка». Пожилая библиотекарша сочувственно качала головой, приговаривая: «Ребёнок есть ребёнок», что нисколько не расслабило Соколова, но на меня подействовало совсем уничтожающе, я был готов в лучшем случае собирать чемодан для отъезда домой, а в худшем случае помереть прямо здесь, чтобы не чувствовать такой обиды и унижения.
После того, как мы ничего мы не нашли, да и не могли найти, Соколов принял решение посетить нашего куратора-второкурсника. Нашли мы его спящим в пустой комнате, все ребята были «на картошке». Проснувшись, он нисколько не растерялся, как я уже упоминал, Соколов для второкурсников был уже не «авторитет». Особых оправданий не было, он просто потребовал обеспечить фронт работ материалами. Пошли на кафедру графики, дали нам ватман, краски. В мастерской выбрали несколько реек, взяли гвозди, после чего Соколов отпустил нас, велел активизировать работу, оставалась неделя до приезда остальных студентов, к этому времени Ленинская комната должна была быть оформлена.
Наутро наш второкурсник не пришёл, когда мы уже сами, без Соколова его разыскали, он был «мертвецки» пьян. С горем пополам стали что-то изображать сами. Подобными вещами я занимался в первый и последний раз в своей жизни. На третий день «появился» второкурсник, у него была хватка художника-оформителя районного масштаба. Кое-какие склонности к изобразительному искусству у него присутствовали, но, судя по его виду и состоянию, можно было легко предположить, что ещё в большей мере у него развиты склонности к употреблению спиртных напитков. С собой он принёс несколько журналов с цветными фотографиями самолётов.
Мы сильно спешили, ограниченные отпущенным для реабилитации временем, наш друг-второкурсник спешил не менее нас, но он стремился побыстрее закончить всю эту «тягомотину», времени для относительно «свободной» жизни оставалось мало, с приездом студентов начнутся занятия и тогда «расслабиться» будет значительно сложнее. По его проекту мы «сколотили», в полном смысле этого слова, несколько стендов и обтянули их ватманом. На одном из стендов приклеили вырезки самолётов, мои товарищи по несчастью оформили гуашью заголовок: «Самолёты страны». На другом стенде, плакатным пером, громадным шрифтом был выписан «Кодекс строителя коммунизма», благо, что текст его был в любом периодическом издании на первой странице. В отдельной рамке красовался сам Владимир Ильич в кепке, его присутствие должно было оправдать название и предназначение комнаты. В углу вывесили переходящий вымпел за лучшее содержание комнаты общежития, которым с нами поделилась комендантша общежития, Нина Кононовна её звали. В комнате явно чего-то не хватало. Тогда мы из реек собрали некий стенд, причём оформили его в абстрактном стиле, не прямоугольным, а таким угловатым, издалека напоминающим еврейскую звезду, только сильно вытянутую по горизонтали. На этой звезде, выкрашенной в небесно-голубой цвет, наш куратор изобразил самолёт Ил-18, причём очень, на мой взгляд, качественно и, самое главное в очень короткие сроки. Мы развесили наши «поделки» по стенам, получилось очень даже прилично, Соколов одобрил.
Прибыли студенты с «картошки», начались занятия, я даже позабыл о неприятном инциденте, но однажды, перед октябрьскими праздниками, в общежитие пожаловала комиссия института, которая оценивала качество оформления Ленинских комнат всех общежитий института. Результаты комиссии были оглашены позднее, наша комната заняла второе место по институту, первыми были радисты. Наша институтская газета, информировавшая об итогах проведенного конкурса, отметила правильное направление тематики нашего оформления, в качестве недостатка был приведен следующий аргумент, привожу дословно: «мания гигантизма» у оформителей. Я был доволен, что всё так хорошо закончилось. Видимо по результатам этого конкурса, мою кандидатуру предложили на общественную должность председателя совета общежития, которую я занимал года два.
Была ещё одна традиция в институте, ежегодно, в конце сентября, силами первокурсников проводился концерт художественной самодеятельности. Когда я, после прибытия в институт, впервые беседовал с деканом нашего факультета Курносовым, то в целях повышения своего имиджа, проговорился, что закончил курс музыкальной подготовки по классу баяна, я не мог предполагать, что это может иметь какие-то последствия и даже не задумался, когда декан сделал отметку в своих записях. Только закончилась моя многострадальная эпопея с Ленинской комнатой, как начались новые мучения. Тот же Соколов вызвал несколько человек с нашего курса в деканат. По прибытии мы узнали, что через две недели состоится концерт художественной самодеятельности и мы должны его организовать. Руководителем был назначен студент нашей группы Шевченко, он довольно прилично играл на гитаре и кларнете. Провели несколько репетиций, у меня была подготовлена одна довольно приличная вещь под названием «Карусель». Пьеска была написана для аккордеона, но она мне понравилась и в старших классах я её выучил по нотам, терпения разобрать её как следует не было, поэтому в некоторых трудных местах я «мазал», темп пьесы был очень быстрый, поэтому для непрофессионала это было, на мой взгляд, незаметно. В клубе института баян был уже не в моде, но инструмент мне нашли, на нём можно было сносно играть.
Репетировал я каждый день по несколько часов, всё равно получалось «не очень», не играл давно и даже не думал, что придётся играть. Наши ребята за время подготовки «сколотили» некое подобие вокально-инструментального ансамбля. Был пианист, Виталий Крюков играл на аккордеоне и фортепиано, уже не помню исполнителей, но были контрабас и ударники, Шевченко играл на гитаре и кларнете. В качестве солиста выступал тоже парень с нашего курса, но я уже не помню кто, пел он какие-то полублатные куплеты.
Перед такой аудиторией я никогда не выступал, страшно волновался и переживал. После объявления моего номера занавес не открывали, было задумано, что я буду играть стоя, на краю сцены. Когда я вышел, то мои волнения только усилились. Зал был абсолютно полон, девицы стояли даже в проходах. В зале было непривычно темно, так как сцена была закрыта занавесом. Я от неимоверного волнения даже решил пошутить и приложил ладонь ко лбу, всматриваясь и пытаясь разглядеть зал, это сгладило напряжённость, люди заулыбались, зашумели, что придало мне некоторые силы.
«Карусель» вещь довольно эффектная для того, кто слабо разбирается в музыке. Очень быстрый темп и наличие простенькой и понятной гармонии, всегда положительно действуют на зрителей. Я не подавал виду, когда сбивался, за счёт темпа это было практически не заметно для дилетанта, ушёл со сцены под довольно продолжительные аплодисменты.
Конечно, сам по себе концерт не мог получиться качественным, трудно предположить, что среди студентов, которые для себя выбрали технический ВУЗ, могли быть профессионалы, либо одарённые музыканты. Наши преподаватели, обсуждая концерт на занятиях, говорили о слабой его подготовке, однако наша любимица Мария Николаевна Макурина, преподаватель немецкого языка, сказала, что мой номер был, пожалуй, самым эффектным. Некоторое время после концерта студенты узнавали меня в коридорах института и улыбались.
На нашем факультете, на курс старше нас, учились несколько ребят, которые создали ансамбль, под названием «Крылья». Не помню, да и не знал по фамилиям я этих ребят, но помню, что руководил ими некто Котов. Все ребята в своё время окончили курсы музыкальных школ, играли очень даже «ничего», все пели. Правда, их репертуар полностью повторял репертуар «Биттлз», больше ничего они не пели принципиально, но пели мастерски. По моему, даже профессионал не мог отличить их магнитофонные записи от записей «Биттлз», тем более, что качество записей на катушечных магнитофонах было соответствующее.
«Крылья», или, как их ласково называли все «Крылышки», по вечерам официально работали на речном вокзале. Однажды я их слушал, как-то ребята меня «вытащили» на танцы. Конечно, это было очень эффектно. Я слушал и грустил, ощущая себя музыкальным невежей и провинциалом, в публику, которая посещала это заведение я не «вписывался», ни по внешности, ни по поведению и манерам. Даже изрядное количество спиртного, которое я «принял» «для храбрости», не могло меня привести в душевное равновесие, я сильно стеснялся, презирая себя и чувствовал себя пьяным идиотом. По мимолётным взглядам разнаряженной окружающей публики я понимал, что мои умозаключения недалеки от истины, привлекательности во мне было мало.
К сожалению «Крылья» погубил, погубил в моём понимании, их потрясающий и ошеломительный успех, которого они достигли. Ребятам некогда было учиться, они играли и пели. К третьему курсу они всем своим коллективом «остались на второй год» и теперь учились уже на нашем курсе. Что стало с «Крылышками» я не знаю, но, по моему, никто из них не доучился до диплома, а может быть, я ошибаюсь, просто не помню.
Уже на втором-третьем курсе, наши ребята восхищённо рассказывали, что в кафе «Луна» (в этом названии, почему-то ударение ставилось на первый слог и слово считалось латышским), очень хорошо играет один аккордеонист. Я стеснялся ходить по таким заведениям из-за своего незавидного внешнего вида, однако захотел послушать, как «профессионал». Действительно, в этом кафе на главной улице в Риге, в самом её центре, играл очень, на первый взгляд незатейливые, но своеобразные и очень оригинальные мелодии, один, не очень трезвый музыкант. Эта музыка обволакивала, успокаивала и, самое главное, резко отличалась от всего, ранее слышанного мной. Было очень трудно сформулировать эти отличия, но ничего подобного я раньше не слышал. Мелодии бесконечно перерастали из одной в другую, были явной импровизацией, но ничего общего не имели ни с джазом, ни с другими музыкальными жанрами, мелодии шли «от души» и ни в коем разе не повторяли известные в то время мелодии.
Мне кажется, что тогда я не знал имени исполнителя, до некоторого времени он для всех нас оставался музыкантом из кафе «Луна». Услышал эти мелодии я некоторое время спустя, в семидесятых, начале восьмидесятых годов. Был пик популярности Аллы Борисовны Пугачёвой и с её первых хитов, я ловил себя на мысли, что всё это я уже слышал. Была какая-то мистика в том, что слушая впервые очередной хит Аллы Борисовны, я уже знал мелодию припева. Сначала я думал, что все её песни являются некоторой обработкой народных мелодий и их узнаваемость объясняется именно этим, но потом меня как озарило, мелодии явно напоминали Ригу и я вспомнил про аккордеониста из «Луны», конечно же это был Раймонд Паулс.
Два раза в год, осенью, в самом начале занятий и весной, перед сессией, в институте проводился традиционный кросс. Участие в нём было обязательно для всех студентов, не помогали никакие справки и освобождения, просто студентов, которые в кроссе участия не принимали, не допускали к сессии. Поначалу мы просто посмеялись, в начале занятий и так была непомерная нагрузка и в запланированное время на кросс не явились, не думали, что это так строго. Те ребята, которые всё-таки пробежали кросс, сказали, что бегут даже шестикурсники, мы призадумались. Кросс пришлось пробежать под сильным давлением куратора курса.
Организация проведения кросса была отработана, видимо ещё в бытность, когда наш институт был военным. Каждому студенту надевался на грудь и спину номер, старт отмечался в специальном журнале. Кросс проводился в течении двух-трёх недель. Пробежать можно было в любое время, с самого раннего утра и до поздней ночи. Все преподаватели кафедры физкультуры в это время буквально «жили» на трассе. Трасса длиной около трёх километров была проложена недалеко от института, на окраине города и была отмечена флажками. На наиболее вероятных местах, где можно было «спрямить» маршрут, стояли преподаватели, контролировали и отмечали номера «самых умных», которые через кусты пытались «сэкономить» несколько сот метров. Такие «умники» бежали кросс дважды, зачёт по спрямлённому маршруту не засчитывался. Время, хотя и фиксировали, но не нормировали, важно было отметиться в начале старта и прибежать к финишу в этот же день. Старшекурсники и аспиранты бежали лёгкой трусцой, читая учебники или конспекты на ходу. Таким образом, в институте я пробежал десять кроссов, на шестом курсе, во время проведения кросса мы были ещё на эксплуатационной практике, а защищали диплом в феврале, так что разъехались до весеннего кросса.
Запомнилось ещё одно культурно-массовое мероприятие, участие в показательных спортивных выступлениях в период проведения демонстрации в честь пятидесятилетия Великой Октябрьской социалистической революции. Вымотало нас это мероприятие порядком. Ежедневные тренировки проводились со средины сентября и вплоть до праздников. Специально приглашённый режиссёр из Москвы ставил этот «спектакль». Под музыку оркестра мы ходили по площади, где потом проводилась демонстрация и выполняли всевозможные фигуры и пассажи. Кульминацией была наша перестройка в громадную цифру «50», состоящую из нескольких сот студентов. Посещение тренировок строго контролировалось, композиция была настолько сложна и запутана, что каждый знал только свои действия, готовить резерв было бессмысленно, поэтому наши кураторы последнюю неделю жили чуть ли не в общежитии с нами, сорвать мероприятие было невозможно, в санчасти даже дали указание, чтобы до праздников никому освобождения не давали, вне зависимости от диагноза. Некоторые студенты, проживающие невдалеке от Риги, слёзно просили освобождения, все стремились попасть на праздники домой, однако никого и ни под каким предлогом не отпустили.
В день 7 ноября 1967 года в Риге шёл дождь. Подняли нас всех чуть ли не в 5 часов. Весь наш второй курс собрали на кафедре физкультуры. На специально изготовленных стеллажах лежали спортивные костюмы, по размерам. В дверях преподаватель оценивающе осматривал студента и направлял в соответствующую сторону. Спортивные костюмы были довольно хорошего качества и вскоре мы все стали одинаково выглядеть. Не знаю по чьей задумке, но нам приказали одеть и фуражки. Конечно аэрофлотовские фуражки красивые и хорошо смотрятся, но в голубом спортивном костюме, в кедах и военных фуражках, мы выглядели довольно нелепо, но фуражки снять не разрешили, так мы и маршировали, в трико и в фуражках. Что бы мы не «растащили» костюмы после демонстрации, нашу одежду оставили на стеллажах, где мы брали спортивные костюмы. Одежду отдавали только после сдачи костюма.
На демонстрации было холодно, сыпал мелкий осенний дождь, очень характерный для этого времени года. Мы все вымокли и замёрзли. Проведение самой демонстрации мы наблюдать не смогли, выступали мы одни из первых, побегали, попрыгали и строем пошли по набережной на улицу «Маскавас», Московскую. Вернуться и посмотреть возможности не было, всё было перекрыто, да и особого желания по такой погоде гулять, тоже не было. Транспорт не ходил, пешком дошли до института, получили свою форму и пошли в общежитие. Много студентов заболела, даже в течении недели были отменены несколько практических занятий.
 В 1968 или в 1969 году, уже не помню точно, в институте был организован праздник по поводу пятидесятилетия института. Мне кажется, что историю нашего института никто толком себе не представлял. Когда-то, на Украине, ни то в Киеве, ни то в Одессе, были организованы курсы по подготовке лётно-технического состава. Со слов одного из наших старейших преподавателей Кравца, на этих курсах преподавал француз, после короткого теоретического курса, он лично сам «вывозил» курсантов в небо на самолёте «Фарман». После посадки, он делал вывод о том, видит ли курсант землю, или не видит. Если земли «не видел», то его автоматически переводили в техники. Наш преподаватель кафедры эксплуатации, доцент, а потом и профессор Кравец, к сожалению, земли не видел, что, впоследствии и позволило сохранить ему жизнь, все курсанты-лётчики погибли в довоенный период и во время войны.
Потом эти курсы неоднократно переводились в разные города бывшего Союза, трансформировались и переименовывались, подозреваю, что и Киевский институт инженеров Гражданской авиации, тоже считал себя приемником этих курсов, но тем не менее, такой юбилей был назначен, приглашены гости, наметились какие-то мероприятия, а нам не придумали ничего нового и по старой армейской традиции, заставили готовиться к параду в честь этого, я считаю надуманного, юбилея.
В армии никто из нас не служил, ходить строевым шагом на военной кафедре не учили, поэтому нам было несколько дискомфортно проводить эти тренировки перед парадом. Два раза в неделю нас выводили на сохранившийся ещё с того времени, когда институт был военным, плац и мы ходили строевым шагом под команду преподавателей военной кафедры. Надо сказать, что несмотря на наличие у нас форменного обмундирования, зрелище это со стороны можно было расценить как некоторую карикатурную композицию. Мы всё вроде бы делали правильно, однако наш строй напоминал движение колонны матросов-анархистов из знаменитой пьесы «Оптимистическая трагедия». Не хватало только песни про «жареного цыплёнка». Преподаватели помоложе понимающе улыбались, «старики», выпучив глаза, выражали негодование, нам было всё равно, казаться лучше, чем есть, никому не хотелось, карьера военного никого не прельщала.
На юбилей приехал министр Гражданской авиации, было много армейских генералов и полковников. Под музыку духового оркестра мы честно прошли по короткому плацу, мимо импровизированной трибуны, на которой стояло наше командование и гости. Какова была дальнейшая программа, я не знаю, нас никуда не приглашали, и на этом для нас всё закончилось. |
