Рыбалка, пожалуй, была единственной отдушиной в мало
весёлой и довольно прозаичной жизни в посёлке. Пока я не закончил школу и не
покинул Бурлин, я постоянно рыбачил. Летом и зимой, в любую погоду. Это было,
наверное, наследственное, отец тоже, практически до смерти, рыбачил, причём не
в промысловом смысле, а «для души». Мест для рыбалки в Бурлине было достаточно.
Посёлок стоит на Бурле, старице реки Урал. Летом вода в ней стоит, течения нет,
но весной, когда Урал разливается, на Бурле сильное течение, речка промывается,
в неё заходит много рыбы, причём Уральной рыбы, судака, леща, жереха, сазана,
сома. Карасей в Бурле тогда не было. Рыбачили примитивными удочками, сетями,
ставили перемёты, ловили рыбу и бреднем. Между Бурлой и Уралом расположены заливные луга.
Весной они затоплены, летом же высыхают, оставляя множество озёр, богатых
карасями и водоплавающей дичью. В первые годы Советской власти, при проведении
компании по борьбе с малярией, сеть пойменных озёр была соединена цепью
каналов, которые были вырыты лопатами вручную. Каналы из поймы впадали в Бурлу,
которая, даже в очень засушливое лето, связана с Уралом. Имелось ввиду, что
будут осушены озёра и болота, основное пристанище малярийного комара. Помогло
это, или искоренению малярии способствовали другие факторы, я не знаю, малярией
у нас никто не болел, только отец рассказывал, что будучи молодым, прихватывал
эту болезнь, горстями принимал лекарство – хинин, от которого желтела кожа, но
лихорадка прекращалась. В наше время этой болезни уже не было, но осушительные
каналы, обмельчавшие, заилившиеся, с берегами, покрытыми молодым лесом и
кустарниками, остались. Весной по ним шёл большой поток сначала отнерестившейся
в озёрах рыбы, затем, практически до осени, пока канал не пересыхал, по ним
сплавлялся малёк, которого мы дети ловили руками, майками и другими подручными
средствами. Все местные жители пользовались этим, перегораживали основной
канал, «канальчик», как его здесь называли, вентерями, сплетёнными из прутьев
«мордами», сетями и ловили много рыбы, засаливали её бочками. В холодном
погребе засолённая рыба стояла всё лето до осени, не пропадая. Лов рыбы
принимал хищнический характер, я наблюдал, как одна многодетная семья наловила
мелкой сеткой, изготовленной из куска тюля, бочку малька щуки нынешнего
года, величиной с палец, которым потом
некоторое время, пока рыба не протухла, кормили уток, пропавшую рыбу выбросили
здесь же в Бурлу. Сплавлявшийся по канальчику малёк привлекал хищников.
Против устья канала всегда плескалась рыба, здесь всё лето ставили сети и
рыбачили на блесну. Спиннингов ещё не было, блеснили ходя по берегу, с помощью
толстого удилища, на котором была привязана толстая капроновая леска с крупной
блесной. Сначала это были самодельные блёсна, чаще всего из алюминиевой ложки,
вскоре появились и заводские, вращающиеся и колеблющиеся блёсны. В начале
осени, за одно утро, можно было поймать несколько щук. Все рыбаки в Бурлине делились на любителей и
профессионалов. Любители рыбачили, в основном, щадящими снастями, как-то:
удочка, небольшой перемёт, короткая мелкоячеистая сеть и т.п. Взрослых мужиков
среди любителей было мало. В основном это были дети и старики, которые всю
жизнь рыбачили и уже не могли без этого существовать. Недалеко от нас жил один
такой старик по фамилии Скобёлкин. Когда мы приехали в Бурлин он был главным
инженером в колхозе, затем вскоре ушёл на пенсию. Просиживал он на речке целыми
днями. Были у него хорошие удочки с длинными вязовыми удилищами. Жили
Скобёлкины у реки, для выхода к речке нужно было только перейти через огород,
который примыкал к дому. На берегу, специально для рыбалки он соорудил мостик,
на котором было удобно сидеть на специальной лавочке. Рыбачил он тремя-четырьмя
удочками одновременно, устанавливая поплавок так, что крючок с наживкой
находился на дне. При таком положении мелкая плотва сильно не беспокоила, можно
было поймать рыбу по-крупнее. Место было «прикормлено», каждый день он бросал
вводу приманку, до полуведра распаренной дроблёнки. Мы старались подсесть
поближе, здесь очень хорошо клевало, но дед отгонял нас, мы «пужали» рыбу.
Суммарный улов за утро, как правило, не превышал нашего улова, на глубоком дне
клевало по-реже, хотя рыба была по-крупнее. Я же в детстве налавливал «сигушек»
за то же время значительно больше по весу, клевало очень хорошо, практически
ждать не приходилось. Став по-взрослее, я тоже постепенно увеличивал глубину,
иногда вылавливал полукилограммового сазанчика, но это было очень редко. Несмотря на то, что сазан ближайший родственник
карпа, который живёт и успешно размножается в непроточных прудах и в тине, его
дикий прародитель любит только очень чистую, проточную воду. В конце
пятидесятых, начале шестидесятых годов стала активно развиваться
сельскохозяйственная авиация. В детстве, я помню, полёты «кукурузников»,
которые рассыпали дуст. Работали дустом по лесу и в лесхозе, в один год на
вязах в прибрежной пойме Урала распространился короед. Его «дустили» с самолётов.
Благое намерение обернулось большой бедой. Весной, когда Урал разливается,
здесь всегда сильные ветры. В это же время сазан выходит на мелководье, уже
прогретое весенним солнышком и нереститься. Так вот, погибший от дуста короед,
в несметных количествах, ветром сдувало в вводу, голодный нерестящийся сазан
кормился отравленными насекомыми и, естественно, погибал. В тот год, после
схода воды, в начале лета, на песчаных отмелях обнаруживалась массовая гибель
рыбы, причём это был только сазан, ни судака, ни жереха, ни леща среди погибших
не было. На протяжении нескольких сот метров песчаного пляжа, в районе устья
реки Утвы, где она впадает в Урал, в несколько слоёв, лежали сазаньи скелеты.
Нельзя было наступить ногой, так их было много. Среди костей сновало несметное
количество жуков и другой живности, стоял нестерпимый запах гниющей рыбы. Я
никогда не мог предположить, каким по величине может вырасти сазан. Лежали
огромные, явно сазаньи скелеты, судя по их размерам, отдельные погибшие сазаны
имели до 20 килограммов
веса и более. Живых таких сазанов я не ловил и даже не видел. Именно с этого
лета сазан в Урале пропал до самого Гурьева и только по истечении более чем
тридцати лет, он стал появляться у нас в районе г. Уральска. Сын Скобёлкина, тоже заядлый рыбак, пошёл по стопам
отца, вскоре он, как и отец, стал главным инженером в колхозе, но увлечения
рыбалкой не оставлял. Я часто видел, как глубокой ночью, приехав с поля, он на
бударе, так у нас называют деревянные самодельные лодки, ставил перемёты. К
основной бечеве этой снасти, на расстоянии 1 метра и более,
привязываются крючки на полуметровых поводках, чтобы в стоячей воде они не
запутались друг с другом. На крючки насаживалась приманка. Это могла быть
мелкая плотвичка, тогда ловились жерех и судак, а для сазана специально
варились галушки, изготовленные из крутого теста, обязательно с яйцом, в тесто
рыбаки добавляли свои секретные присадки, я помню, что такие галушки у разных
рыбаков пахли по-разному, по моему, чаще всего использовались анисовые капли,
которые, в силу дефицита, в местной аптеке не продавались, а привозились из
города. Я тоже пробовал добавлять в тесто анисовые капли, мне казалось, что
интенсивность клёва увеличивалась. По крайней мере, Скобёлкин ранним утром, до
работы, снимал с подпуска по 2 – 3 сазанчика – «лопушка». Лопушками назывались
сазаны прошлого года рождения. К концу второго года они вырастали до 600 – 800 граммов. Любили эту приманку и сомята, до 1 – 2 килограммов весом, состоящие,
как у нас говорили, из хвоста и головы. Бывалые рыбаки нас бранили, говорили,
что растёт до 10 пудов и выше, нельзя ловить таких мальков, но выпустить
пойманного сомёнка было выше моих сил. Потом, уже будучи взрослым, я выпускал
таких сомят, когда интенсивно рыбачил, находясь в отпуске со всей своей семьёй
и базируясь в доме отдыха «Ак жайик», который расположен в пятидесяти
километрах от города Уральска, ниже по течению. Но выпускал не из благих
намерений, просто хватало другой рыбы,
которую я вылавливал на перемёты. Хотя делал вид, что совершаю благое дело, в
целях сохранения уже исчезающих в наших местах рыбных запасов. Из профессиональных рыбаков наиболее характерной была
семья Овчинниковых. В семье было, кроме отца с матерью и старой бабушки,
одиннадцать детей. Старший сын Николай
был моим ровесником, младшая дочка была грудным ребёнком. Когда мы жили
в Иртеке, там жил кузнец по фамилии Овчинников, у которого тоже было около десятка
детей. По приезду в Бурлин я узнал, что местные Овчинниковы близкие
родственники Иртекским, их отцы были родные братья. В силу своей
многочисленности, семья была, естественно, малообеспеченной, но свой отцовский
долг перед детьми отец выполнял, семья, несмотря на то, что одевалась не «от Кутюрье»,
никогда не голодала. Более того, Овчинниковы снабжали всех соседей свежей
рыбой. Рыбачили все, с возраста, когда начинали ходить, рыбачили круглый год.
Маленькие дети всё лето не вылезали из канальчика, ловили мелочь в ужасающих
объёмах, для пропитания домашней птицы и свиней. Взрослые ставили сети, таскали
бредни, ставили перемёты, ловили и красную рыбу на крючья, не гнушались и
карасём, вычерпывая его осенью из озёр по несколько подвод. Зимой рубили майны
во льду, ставили сети и даже бродили, вытаскивая громадный бредень из майны с
помощью пары лошадей. Районный рыбнадзор, довольно принципиально относившийся к
другим рыбакам, конфискуя сети и выловленную рыбу, относился к ним
снисходительно, все их жалели из-за необыкновенно большой семьи, а они этим
пользовались. Холодильников тогда не было, летом засолить крупную рыбу было
довольно проблематично, рыба часто пропадала. На задах у Овчинниковых постоянно
догнивали остатки рыбы, съесть столько
рыбы, даже такая многочисленная семья, не могла. С реализацией рыбы тоже были
проблемы, в город летом свежую рыбу не довезёшь, да и не на чем, а в посёлке
такие же нищие соседи. В лучшем случае хорошая рыба обменивалась на мясо. Но
резали скот летом редко, только по нужде, или заболела скотина или кормить чушку
не чем. Не боялись они выбрасывать даже красную рыбу. За вылов её в то время у
нас давали год тюрьмы. Однажды я видел в овраге около их огорода выброшенным
огромного осётра, которого они привезли с Урала, но в жару рыба просто не
сохранилась в дороге, или слишком долго пробыла раненая на крючьях в тёплой
летней воде, рыбы осетровых пород протухают очень быстро. Даже судак, который,
только попавши на снасть, сразу же переворачивается кверху брюхом и дохнет,
даже он значительно дольше сохраняется свежим. Были они браконьерами в полном смысле этого слова, не
только в рыбалке, но и в охоте. Стреляли всё, что двигается. В шестидесятых
годах в наших краях появились и сильно расплодились косули и кабаны. Животные
были редкие, штрафы за их добычу баснословные, однако они их очень эффективно
добывали. Косуль ловили в петли из тонкого стального тросика, кабанов стреляли
из плохонького одноствольного ружья. Малые дети весной собирали по ведру утиных
яиц с гнёзд. Добывали сусликов на мясо и шкурки, в озёрах ловили даже крыс,
шкурки которых заготовители принимали по цене, на порядок выше, чем суслиные.
Настоящий бум начался, когда у нас появились сначала ондатры, а потом и бобры,
которые сплавились из Кирсановского заказника, расположенного чуть выше по
Уралу. Раньше этих зверей в наших местах не было, звери были красивые,
диковинные, однако это не смущало. Растить детей надо было любой ценой и вскоре
на головах некоторых, наиболее зажиточных, односельчан, начали появляться
ондатровые шапки. Сами Овчинниковы позволить носить себе такую одежду не могли,
одевались, кто как. Рыбалкой, в той или иной степени, я занимался всю
жизнь, да и продолжаю заниматься, хотя и не в таких масштабах. Много я рыбачил
на Урале, когда у меня ещё не было дачи и ничто не держало в городе. С
приобретением дачи рыбачил на Урале и в озёрах поймы Урала. Здесь, конечно,
рыбы мало, оскудел Урал в этих местах, но, тем не менее, это осталось, пожалуй,
последним удовольствием в моей не простой, если не сказать многострадальной (в
большей степени по моей вине), жизни. |