Каталог статей

Мои родители были знакомы с детства. Отец был старше матери на три года, в детстве это большая разница. Как вспоминала мать, отец был уже высокий и взрослый и даже покуривал, и они с сестрой смотрели на него, как на взрослого дяденьку. К тому же он уже работал трактористом в МТС, по тем временам это чуть ли не лётчик. Андрей помогал своей тётке Соне по хозяйству, когда не был занят на работе. Они часто виделись с Анной (моей матерью) и её сестрой Лизой. Вообще, они общались, как родственники, тем более, что родственников вокруг и не оставалось.

В 1947 году к Высоцким зачастил жених из соседней деревни, стал свататься к Анне. Ей тогда исполнилось 17 лет. В Белоруссии брак в этом возрасте тогда был разрешён. Анне жених не очень нравился, но мать уговаривала выйти замуж за Петра, так звали жениха, так как он был из хорошей, работящей семьи и тоже работал трактористом. В конце концов, Анна согласие дала. Когда Пётр пришёл на очередное свидание, а заодно и обговорить время приезда сватов, во время обсуждения местных новостей, Пётр дал свою оценку избиения соседом своей жены, линию поведения соседа признал правильной. Анна сначала просто онемела, надо сказать, что она в том возрасте была сильно застенчива, она представила, что, может так случиться, что будущий муж тоже её будет бить, но решила, что Петру говорить ничего не будет. Матери же она всё рассказала. Мать сказала, что та «битая» баба сама виновата и заслуживает этого. Анна же «упёрлась» и заявила, что всё равно замуж за Петра не пойдёт, а если матери он нравится, то пусть она идёт за него сама.

Матери Анна никогда не перечила, сидит возле хаты на лавочке, горюет, а в это время как раз идёт Андрей к своей тётке, они пахали рядом с Малиновкой и он зашёл пообедать. Поздоровались, Андрей спросил, что это Нюта такая невесёлая. Анна пожаловалась, что её отдают замуж, а она не хочет, потому что Пётр ей не нравится. Андрей посмеялся, все девки замуж хотят, а тут такие переживания. Спросил, что если за Петра не хочет, то за кого бы она пошла. На что Анна ответила, что за него, Андрея, пошла бы. Андрей так и присел, спросил, сколько ей лет и пошёл к тётке.

Там он со смехом рассказал, как его сейчас уже посватали. Тётка его одёрнула и сказала, что в этом смешного ничего нет и лучшей жены во всей округе ему не найти. Если он собирается жениться, то со свадьбой надо поторопиться, а то Пётр может опередить его. После обеда Андрей пошёл к своему трактору, взвешивая все «за» и «против». Он всё время относился к Анне, как к малолетке и не заметил, что она уже выросла. К концу дня, посоветовавшись ещё и с напарником, тоже трактористом, решил, что надо свататься. Вечером спросил у Анны, не раздумала ли она. Анна сказала, что замуж пойдёт, только без всяких «гуляний» и свиданий, так как девчата бегают за ним гурьбой и среди них есть уже и «осчастливленные» детишками, Анна не хочет повторить их судьбу. Тут Андрей ещё раз подивился рассудительности Анны и сказал, что завтра приедет за ней на машине со своей матерью, чтобы Анна была уже готова и с «приданым». В общем, договорились, а Андрей даже чмокнул Анну в щёчку, Анна сильно застеснялась, никому пока она не позволяла этого.

Андрей поехал в Курбаки подготовить к свадьбе свою мать. А Анна позвала соседского мальчика и послала его к Петру, чтобы он к свадьбе не готовился, сватовство отменяется, так как она уже выходит замуж. Пётр прибежал сам, но Анна была непреклонна. Позже доходили слухи, что Пётр женился на другой и часто бил свою жену.

На следующий день Андрей со своей матерью и с другом приехали в Малиновку на военном грузовике «Студабеккер». Мария накрыла на стол, сели по-семейному, матери поплакали, взрослые выпили по рюмке самогона, поговорили, погрузили в кузов «приданое», которое состояло из постели и маленького поросёнка. Мать и Анна сели в кабину, а мужчины в кузов. Тёлку за верёвку привязали к автомобилю и потихоньку поехали в Курбаки навстречу «новой жизни». Было это 31 августа 1947 года.

Молодые поселились в избе, которую Андрей немного «подправил». Это была бывшая баня, которую строил ещё его отец Илья Парменович. И это было всё, что после коллективизации и войны осталось в наследство его семье.

С 1930 по 1947 год от большого семейства Тузовых в деревне не осталось никого, кроме Андрея и его матери. А от большого дома «пятистенка» с сараями и другими постройками, огороженного двора с навесами и деревянными настилами между помещениями, чтобы не ходить по грязи в дождь, от пасеки в 40 ульев, коровы, овец и свиней, не осталось ничего, кроме бани, которая чудом не сгорела во время отступления фашистов, кода они всё сжигали.

Мама мне часто говорила, что о фашистах, о их зверствах, белорусам надо помнить всегда, деткам и внукам своим рассказывать, нет им прощения, ни им, ни их потомкам, ни живым, ни мёртвым. Нет им прощения ни у людей, ни у Бога, потому что они поставили себя выше Бога. И всегда, вне зависимости от всевозможных соглашений, перемирий и ломаний «Берлинских» и иных стен, которые устроили наши зарвавшиеся партийные бонзы, под влиянием западной идеологии, предав память миллионов погибших, начисто забыв о зверствах фашистов. Иные нации и народы, более толерантные, возможно и пытаются как-то «сгладить» всё произошедшее хотя бы в глазах молодого поколения, откровенно пропагандируя фашистские методы и приёмы, более того, новейшая история располагает фактами попыток фактического возрождения фашизма в странах бывшего Советского Союза, но белорусам это не грозит, слишком уж их ненавидели фашисты и полноценными людьми никогда не считали, даже богатые евреи умудрялись в некоторых случаях как-то «откупаться», а с белорусами фашисты не считались, в планах подвергая их полному уничтожению.

Как трудно было всем простым людям после революции, гражданской войны и коллективизации поднимать, практически после полного разрушения, своё личное и общественное хозяйство, а тут пришли какие-то выродки и уничтожили всё «под корень». Пострадали не только постройки от бомбёжек, артобстрелов и поджогов, выгорели леса, строить было некому и не из чего. Вот в такое время и в такой обстановке начиналась жизнь Андрея и Анны.

Андрей так и продолжал работать трактористом в МТС, а Анна в колхозе, только теперь в другой бригаде, по месту жительства. Через год с небольшим родилась я. Родилась я маленькая, худенькая, всю беременность мать страдала от сильного токсикоза. Бабушка Мария посмотрела и усомнилась в моей жизнеспособности. Я была вялая, всё время спала. Бабушка сказала, что не надо рвать простыни на подгузники и пелёнки, скорее всего девочка не выживет. Но у моей матери было много молока, и я стала потихоньку поправляться.

Первое приключение чуть было не привело к трагедии. В один из дней, когда родители пасли общественное стадо, так как подошла их очередь, Надю оставили под присмотром бабушки Палагеи. С целью обеспечения безопасности ребёнка, она сняла с лавки ведро с водой, чтобы девочка, не дай Бог, не свалила его не себя, очень уж был живой и шкодливый ребёнок, вышла во двор по делам. Теперь, в связи с доступностью воды, Надя решила самостоятельно набрать кружку воды. Было большое ведро, оставшееся от немцев, в ведре воды было примерно наполовину, поэтому ей пришлось встать на цыпочки и наклониться. Согнувшись пополам, Надя зависла, ножки потеряли контакт с полом, «ни туда, ни сюда», головка оказалась в воде и она стала захлёбываться. Хорошо, что бабушка во дворе долго не задержалась, внучку вытащила, та уже не дышала, выбежала на улицу и начала звать соседей. Откачивали «всем миром» по известной среди деревенских людей технологии, руководствуясь своим опытом и знаниями. Сообщили родителям, те стадо бросили и прибежали с поля. Бабушка голосила на всю деревню. Потом внучка стала постепенно дышать. Был большой скандал. Родители перестали доверять бабушке присмотр за ребёнком, постоянно переживали, если по каким-то обстоятельствам они вынуждены были оба покинуть дом, даже на короткое время.

И тут молодую семью постигло горе. У Андрея в борозде перегрелся двигатель трактора. Опыта было маловато, он заторопился, открыл пробку радиатора, его обдало кипятком и сильно обожгло руку. Он сам добежал домой не помня себя. Дело было на Октябрьские праздники, другие люди праздновали, а у трактористов в то время выходные давали только зимой. Как раз в этот день кум, кума повезли меня крестить в церковь, в соседнее село. Кума Люба, моя крёстная, была двоюродной сестрой Андрея, дочка тёти Сони. Крёстного отца я не помню, они вскоре уехали из Курбаков. Возница, который управлял лошадью, по случаю праздника был выпивши. Тарантас опрокинулся, меня уронили прямо на дорогу в грязь. Сначала и не заметили, потом вернулись - живая, довезли до нашей избёнки-бани, здесь уже была приготовлена бутыль с самогоном и незатейливая закуска для «обмывания» дочери и её крестин. В это время заскакивает отец, размахивая обожженной рукой, все всполошились, дают советы, что делать и как лечить. Только намазали руку салом, завязали тряпкой и сели за стол, ещё даже не успели выпить за новорождённую, влетает председатель колхоза и не разобравшись, начал орать и материться. Андрей саботажник, трактор бросил и пьянствует. Его не убедила даже обожжённая, с пузырями от ожогов рука.

Председатель, а он же и наш хороший друг, сосед и даже какой-то дальний родственник, позвонил в район, через несколько часов отца увезли в тюрьму. Это, наверное, и помогло подлечить, сохранить руку, такой ожог в деревне в то время вылечить было трудно, а здесь его сразу «определили» в тюремную больницу. Можете представить переживания родных и моей матери, которой только исполнилось 18 лет, остаться с новорождённым ребёнком в возрасте одной недели в чужой деревне и со свекровью, с которой она никак не могла ужиться. У них была сильно большая разница в возрасте и абсолютно разное воспитание. Нельзя сказать, что Палагея Макаровна была уж такой зловредной, просто эта страшная жизнь делала её абсолютно непонятной для Анны. Бабушка была не жадная, отдаст «последнюю рубашку», но всё было как-то «неуклюже».

Вместе с двумя мужчинами, Андрея осудили за саботаж и приговорили к 6 месяцам исправительных работ. Как я помню, отец рассказывал, что вместе с ним осудили председателя соседнего колхоза, который дал разрешение доить молоко от колхозной коровы вдове фронтовика, шесть детей которой болели скарлатиной, а лекарств, кроме горячего молока, не было.

Вот этот заключённый велел отцу не общаться с уголовниками, а держаться «политических», к коим причислял и себя, политические плохому не научат. Работали на цементном заводе, условия были тяжёлые. Когда разрешили свидания, то тёща (Мария) поехала его навестить. Отвезла нехитрую домашнюю снедь, тёплые вещи, впереди была зима. Приехала Мария домой, успокоила родных, что Андрей жив и здоров, только сильно худой. Оставалась большой опасность, что Андрея могут осудить на большой срок, всё это время, пока не было решения суда, все женщины плакали и переживали.

Наступила зима, в доме свекрови не было дров, Анна взяла в колхозе лошадь и поехала за дровами в Малиновку. Меня положила за пазуху полушубка. Зашла в хату к матери, оставила меня, двухмесячного младенца, матери и сестре и поехала в лес собирать хворост, где смогла, рубила дрова и потолще. Здесь ей пригодился весь её жизненный опыт сиротского детства, когда они втроём, две девочки и мать, заготавливали дрова на зиму. Надо отметить одну положительную особенность той местности, где жили мои родители. «Сушняк», то есть упавшие с деревьев ветки, можно было собирать без особых формальностей, нужно было только сообщить бригадиру и получить от него разрешение.

К вечеру Анна насобирала полные сани дров, заехала к матери за дочкой и быстренько отправилась к свекрови, так как там нечем было топить печь. Пока я была у бабушки Марии, сбежались все подружки матери, посмотреть какая у Анны дочь. Я была удивительно спокойным ребёнком, такое путешествие меня нисколько не утомило, лежала с отличным настроением. Бабушка Мария тогда сказала, что, видимо, она ошиблась в моей жизнестойкости, когда я родилась, всё было не так уж и плохо. Пока Андрей в тюрьме, бабушка Мария пригласила Анну пожить у неё в Малиновке. Анна ответила, что она «мужняя жена» и будет ждать мужа там, куда он её привёл. Кроме того, нельзя было оставить свекровь одну. Так они и зимовали, свекровь, Анна, маленькая Надя и 13-летний младший пасынок свекрови, Миша.

В начале апреля, когда всё вокруг стало таять, Анну посетило какое-то предчувствие, что ей надо пойти в Малиновку к матери. Свекровь не возражала, только предупредила, что теперь большая распутица, надо выйти пораньше, по морозцу, ночью ещё подмораживало. Анна снарядилась в тёплую одежду, завернула меня в одеяло и отправилась в Малиновку. Когда она вошла в хату, то ей показалось, что там есть кто-то, кроме матери и Лизы. Это был Андрей, он пошутил, спрятался за печку, а сапоги спрятать забыл. Подхватил меня на руки, был чёрный и сильно худой. Я отца совсем не испугалась, стала прыгать у него на руках. Отец сиял от счастья, такая у него уже «взрослая» дочь. Слёзы, поцелуи… Из Краснополья отец шёл пешком, но сил и времени дойти до Курбак не хватило, дороги развезло, за день дойти не успел. Тогда он в ночь и постучался к тёще. Вот так прошло возвращение «саботажника». Отправились все трое Тузовы в Курбаки.

По истечении какого-то времени, Анна стала всё чаще приходить со мной в Малиновку к матери. Мария этого не одобряла, хотя и замечала, что в молодой семье нелады. Спросила, в чём дело, ведь силой Анну никто замуж не выдавал. Анна расплакалась и сказала, что никак не может приспособиться к порядкам в доме свекрови, хочет вести домашнее хозяйство самой, как это было в доме матери. Надо сказать, что Тузовы жили «грязно», мать получала какую-то пенсию, в колхозе не работала, всегда дом, если это можно было назвать домом, ведь фактически это была баня, оставшаяся от целого поместья, был полон «подруг», которые вели аналогичный образ жизни, лаптей в доме не снимали, сидели на постели, ввиду отсутствия места для другой мебели, всё это для «чистюли» Анны казалось диким, не этому её учила мать. Однажды, когда отец был в МТС, она ушла со мной к матери, а Андрею сказала, что больше в Курбаки не вернётся.

Тёща довела до сведения Андрея, что надо как-то решать вопрос проживания семьи, так как есть уже один ребёнок, да и второй «на подходе». Хата маленькая, всё равно надо строиться. Свекровь и Андрей не возражали, оставалось только определиться с местом строительства. Выбрали Малиновку, так как Андрея назначили там бригадиром.

Жили мы потом все у бабушки в Малиновке, мой брат Василий там и родился. Потихоньку, после работы и в праздники, бревно за бревном, родители с бабушкой Марией и Лизой строили новую хату на окраине деревни. В то время строились все. Деревни были сожжены фашистами, строились, кто в кооперации с родственниками, кто с соседями, работали и дети. И всё это без ущерба для работы в колхозе, дисциплина была жёсткая, можно даже сказать жестокая, если вспомнить, за что мой отец пол года отсидел в тюрьме.

После войны налоги также продолжали ложиться тяжёлым бременем на колхозников. Страна была разорена, государство использовала все возможности, чтобы получить дополнительные материальные ресурсы. Значительная, если не сказать большая часть продуктов животноводства, произведённых семьёй Анны и Андрея, уходила на налоги, а в МТС часть зарплаты Андрею выдавали в виде облигаций государственного займа, выплата по которым в «Хрущёвские» времена была прекращена, потом, правда, отдавали какие-то копейки, далеко не соизмеримые с той частью заработной платы, которую вычитали принудительно. В такой обстановке бабушка Марья, чтобы внуки имели хоть немного нормального молока, держала в лесу нигде не учтённую козу, несмотря на риск, что козу легко могли украсть, её могли задрать волки, тем не менее. В общем, коза жила в лесу на «нелегальном положении», в реестр домашних животных занесена не была. И это не было единичным случаем в Малиновке, поступали так многие.

Пока бабушка была жива и здорова, внуки пили молоко и от коровы и от неучтённой козы. После смерти бабушки «козья» подпитка прекратилась. Моя тётка Лиза, младшая сестра матери, уехала в Казахстан, предварительно продав всё имущество, чтобы иметь средства на переезд и устройство на новом месте. Переехала она в Западный Казахстан, в районный центр «Фёдоровка», где проживала, под фамилией Шевер, со своей семьёй младшая сестра бабушки Марии, Ульяна. В скором времени к ним приехала и самая старшая сестра Горпина, по уличному «Гапка». До этого они из Белоруссии переехали в Сибирь, где их отец Иван Иванович Никифоров отбывал срок на поселении. По окончании срока, они все вместе, кто остался жив, в Малиновку не поехали, а собрались в Фёдоровке возле младшей сестры. После перестройки все разъехались, кто куда.

В это время мать Андрея «приняла», как тогда говорили, в дом мужчину, старше её на 10 лет. Фамилия его была Слезко, имени просто не помню. Он был плотник и столяр, как и все белорусы. Новую избу молодым он тоже строить помогал. Он уже плохо видел, но вдвоём с Андреем получалось неплохо, Андрей совершенствовался в столярном мастерстве. В строительных работах особая роль принадлежит уже известной корове бабушки Марии. Её запрягали каким-то особым способом и возили брёвна к месту стройки. Когда материал был заготовлен, стали дом собирать. Осенью 1952 года мы въехали в новую хату. Не успели настелить полу в «передней» (это был такой зал, совмещённый со спальней), как пришла зима. В «задней» располагалась кухня с большой русской печью. Здесь готовили еду, обедали, готовили корм свиньям. Был умывальник. На лавке стояло ведро с водой, была вешалка с крючками, чтобы вешать верхнюю одежду. Шкафов тогда у людей не было, одежду хранили в сундуках. Посуда, тарелки, чашки хранились на полках для посуды. В общем, разместились зимовать уже в своей хате.

Отец сильно заболел, сказывалась интенсивная работа на строительстве дома, да и шесть месяцев в тюрьме здоровья не прибавили. Совсем обессилел, весь высох, помню, к туалету ходил, опираясь на стену дома. Когда стало совсем плохо, мать пошла к председателю колхоза, объяснила ситуацию и сказала, что в больницу Андрей не едет «ни в какую». В конце концов, отвезли его в районную больницу, в Краснополье, в этот же день доктор диагностировал гнойный аппендицит, перитонит, сделали операцию. Говорили, что ему вытащили все кишки и промывали. Когда выписывали, доктор Колосовский сказал, что нельзя ему есть чёрный хлеб. Посоветовал переезжать на целину, там в Сибири и в Казахстане едят только белый хлеб, в нашей деревне, естественно, белого хлеба не было. Потом ездили в Краснополье, как-то покупали белый хлеб, дома сушили сухари и отца «подкармливали». Нам тоже сильно хотелось попробовать этой экзотической пищи, больному отцу голодные дети завидовали.

Большую часть рациона питания и хозяйственного потребления в деревне Малиновка составляли дары леса. Начиная с весны люди ходили за щавелем, снытью, кислицей для супа. Собирали болотную траву «петушки», которой кормили свиней. В течении лета собирали грибы: лисички, опята, подберёзовики, подосиновики, боровики. Грибы варили и жарили всё лето, а на зиму солили в кадушках и сушили на чердаке, потому что климат там сырой, часто идут дожди и грибы высыхали только под крышей. Собирали лесные ягоды: малину, землянику, чернику, голубику. Употребляли их летом в сыром виде, а на зиму сушили и варили взвар. Росли там и лечебные травы, которыми умели пользоваться при различных заболеваниях.

Основной обувью крестьян той поры были лапти, их изготовляли из специально приготовленного летом лыка (коры деревьев). Незаменимым строительным материалом был мох. Он покрывал большую часть почвы в лесу. Мох использовался для уплотнения между брёвнами в постройках. Потребность в нём была большая. Кроме того, собирали валежник, им топили печи. Сосновыми и еловыми шишками печи растапливали. Взвар из хвои использовали при лечении дёсен и зубов. Берёзовые ветки шли на изготовление банных веников. Весной, из надрезанных стволов берёз, собирали вкуснейший берёзовый сок. Вкус его я помню спустя вот уже 60 лет.

В лесу прятали общественный самогонный аппарат, с помощью которого гнали самогон. Рецептура самогона была различной, в зависимости от фантазии самогонщика. Самогон гнали прямо в лесу, предварительно отыскав необходимые детали, которые, для надёжности, были спрятаны в разных местах предыдущими «пользователями». Каждая железка и трубка хранилась отдельно, чтобы легче было восстановить, если что-то пропадало. Использовали ячменный солод, свёклу сахарную и даже столовую, картошку. Для крепости, если самогон гнали на продажу, добавляли ягоды крушины, считавшейся ягодой ядовитой, или даже куриный помёт. Когда гнали самогон, знали все жители Малиновки, и взрослые и дети, но никогда не знал участковый. Хотя сейчас я думаю, что он тоже был «в доле». Наверное, он знал даже, где в лесу хранятся детали этого аппарата, но делал вид, что найти не может. Наверное, знал и лесник, потому что одной из его функций было предотвращение пожаров, а ходя по лесу он не мог не видеть дыма, ведь принесённое из дома сырьё надо было как-то нагреть, кипятить, чтобы собрать потом, отделить продукты конденсата, лёгкие фракции, в виде неочищенного спирта, то есть самогона.

Такие праздники как Пасха, Рождество, Первомай, Кайстрышник и День победы праздновали всей деревней. А свои семейные праздники, естественно, в каждой семье отдельно, правда, состав гостей при этом изменялся мало, звали практически всех соседей.

И вот от этой деревни в 25 дворов после Чернобыля осталось только 5. В том числе и двор моей крестной и моего троюродного брата, её сына Петра. Что осталось там сейчас, спустя ещё 20 лет, я, к сожалению, не знаю. С развалом СССР мы все «потерялись» насовсем.

За лесом следили лесники, в том числе и мой друг «Хорь», Емельянов. Они смотрели, чтобы на дрова вырубали только бракованный лес, а после вырубки не оставляли сучьев и других отходов. Строго следили за посетителями леса, чтобы не наносили лесу какого-нибудь вреда и, не дай Бог, не устроили бы пожара. По моим воспоминаниям, лес за бабушкиной усадьбой выглядел как хороший парк, по которому можно было бегать босиком, что мы с большим удовольствием и делали.

Когда на лещине образовывались маленькие розовые орешки, нам разрешали понемногу их срывать с нижних веток. Мы пробовали их на вкус и убегали домой, ждали, когда они вырастут в настоящие орехи. И вот наступал такой день, когда от лесников из сельского совета поступало разрешение на сбор орехов. Выходили жители Малиновки и всех окрестных деревень, где лещина не росла. Во время войны её много погорело. Все собирали орехи, шутили, смеялись, соревновались, кто больше соберёт. Мой отец был всегда чемпионом, «обходил» даже самых производительных женщин.

Принесённые из леса орехи сортировали по размеру, подсушивали и складывали в холщёвые мешочки до Рождества. В Рождественский вечер, после праздничных угощений, катания на санях, собиралась за столом. Торжественно развязывали один из мешочков, говорили всякие хорошие пожелания. Отец, с помощью специального приспособления с несколькими углублениями, набирал орехов, разбивал их лёгкими ударами специального деревянного молотка и раздавал детям. Дети наедались «до отвала», их отправляли спать, взрослые же продолжали колоть орехи, угощались едой, выпивали, а утром снова отправлялись на тяжёлую сельскую работу. На празднование Рождества Советскими законами выходных не было предусмотрено, но были ещё живы наши бабушки и дедушки, которые жили по своим традициям.

Дети росли разными по характеру. Надя была энергичная, всё и везде ей было интересно. Василий, наоборот, излишне спокойный, флегматичный, но основательный, с прекрасным аппетитом. Непоседливая дочка быстро научилась ходить, причём училась самостоятельно, специально её никто не учил, времени не было. Делала она шаг-другой, падала, сама поднималась и пыталась шагать снова. А ещё раньше, когда принесли специальный «тренажёр», изготовленный из табуретки с отверстием, чтобы ребёнок учился стоять и не залез бы куда-нибудь, куда ему пока не положено, она к вечеру уже сообразила, просто присела и выбралась из «снаряда», ограничивающего её свободу в познании окружающего мира. Тренажёр отнесли обратно к соседям за ненадобностью. Все смеялись, что с этой табуреткой выросло несколько поколений, но никто и никогда не сообразил, как можно освободиться.

Едва научившись ходить, Надя забралась на крышу по лестнице. Бабушке Марии пришлось проводить «спасательную операцию», было страшно, что ребёнок не понимая, что высоко, а что низко, может просто с крыши упасть. Бабушка попросила Надю подождать её на крыше, тогда они будут там сидеть вдвоём и смотреть вокруг. В детстве, сколько себя помню, хотелось посмотреть туда, далеко, где есть что-то невероятно красивое и интересное. Поэтому удержать меня дома было невозможно. Обследовались все дворы, общение налаживала легко, как с детьми, так и со взрослыми. Я ходила в гости к соседям, у которых росли сливовые деревья с крупными сливами. Ходила со своей кружкой, чтобы мне наложили в неё ягод, не стеснялась, считала, что детей все должны угощать.

Однажды бабушка Марья взяла меня на покос. Я помню, что все женщины, которые шли вместе с нами, несли на плечах грабли. Возвращаясь домой, мы проходили мимо большой ямы, оставшейся после войны от взорвавшегося снаряда. Туда теперь все сбрасывали всякий мусор, меня сильно заинтересовал лежавший там осколок от разбитой чайной чашки, на нём был нарисован яркий и красивый цветок. Мне срочно нужен был такой для игры в «домик» и я попросила бабушку достать мне этот осколок. В яму бабушка не полезла, а меня не пустила, слишком уж глубока была яма, тогда, по приходу домой, не слова не говоря, я взяла свою любимую чашку с похожим цветком, встала на табуретку, дотянулась до форточки, открыла её и решительно разбила чашку о ствол черёмухи, растущей под окном.

Теперь посуды у меня было много. Бабушка этого не видела, сделала я всё достаточно скрытно, как будто назло бабушке, которая не захотела достать мне игрушку из ямы. Потом, когда тайное стало явным, бабушка Мария стала проводить со мной «политико-воспитательную» работу. Она сделала вид, что в восторге от моей сообразительности в решении жизненных вопросов, порадовалась, что теперь у внучки много красивых игрушек. Но потом, ненавязчиво, стала мне рассказывать о неизбежных последствиях моего решительного, но спонтанного, не совсем обдуманного, поступка. Теперь у Нади много красивых игрушек, но нет чашки, поэтому пить молоко будет не из чего. Насторожившись, я начала выдвигать свои аргументы, что я могу пить молоко из маминой, или из бабушкиной чашки. Бабушка парировала: конечно, можно и так, но теперь мне придётся ждать, никто не даст мне чашки, пока сами не напьются, а к тому времени, может быть и молоко закончится и Надя останется голодной. Все игрушки вдруг для меня потеряли свою ценность, навернулись слёзы.

Бабушка помогала мне приобрести мне первый жизненный опыт. Властная, решительная, умная, обладающая большим практическим жизненным опытом, но приветливая и ласковая бабушка Марья, была для меня самым первым и главным воспитателем того времени. Не было, пожалуй, у меня в жизни никогда более авторитетного и более родного человека.

Но самая драматичная ситуация возникла, когда я услышала бранные слова и стала их «применять» и, как правило, «к месту», что вызывало неудержимый смех окружающих. Взрослые смеялись, а дети ходили за мной и просили повторить. Их за такие слова наказывали, а мне такой маленькой было простительно. Родители меня ругали и увещевали, далеко не все соседи относились к мои оригинальным словосочетаниям положительно. Но потом, с возрастом, интерес к матерным словам у меня как-то пропал, мне кажется, что я просто их забыла и я переключилась на песни. Пела с бабушкой и тёткой Лизой, большой мастерицей этого жанра.

Однажды отец повёз меня в Курбаки в гости к бабушке Палагее. Повёз он меня на багажнике велосипеда, по тем временам велосипед в деревне был большой редкостью, как сейчас хороший внедорожник. Было мне тогда года три. На кочке перед мостиком велосипед подпрыгнул, я упала на землю, а отец не заметил этого, слишком уж мала была я по весу. Приехал к бабушке, дочки нет, поехал назад, переживал, что я при падении сильно ударилась и даже не смогла закричать. Каково же было его удивление, когда он обнаружил меня живой и невредимой. Я спокойно лепила куличики из песка, а воду носила из ручья в ладошках, с детства меня постоянно теряли, забывали, но я привыкала самостоятельно преодолевать какие-то жизненные трудности. На фото отец катает на велосипеде братьев, Васыль обут в лапти, Лёшка в очень оригинальном «брыле», мне, как всегда, места в этом случае не хватило, я это воспринимала правильно, ведь братья маленькие, им хочется сильнее. Всё детство я, по праву старшей дочери, занималась воспитанием братьев и контролем над ними, часто подменяя маму.

У бабушки Палагеи меня угощали жареной рыбой, была я тогда уже достаточно «взрослой» и помню всё хорошо. Рыбу ловил дед Слезко по кличке «Раточка», он был третьим (и последним) мужем бабушки. Рыбу ловили в небольшой речушке, можно даже сказать в ручье, расположенном между Малиновкой и Курбаками, как раз в том ручье, переезжая который на велосипеде, я упала с багажника, а отец этого не заметил. Ловил дед снастью, которая называлась «вентерь». Рыба была особенная, больше нигде и никогда я такую не видела, все называли её «вьюн». Она была на внешний вид довольно непривлекательна, похожа на змею, которых я в наших болотах видела немало, но светлее.

Дедушка рассказывал, что рыба эта особенная. Ручьи и речки летом часто пересыхали, а потом, в период массового осушения болот, они вообще обмелели, их можно было перейти, не снимая сапог. Так вот, вьюны ночью, пока трава сырая, переползали из обмелевших ручьёв в речушки побольше. Когда вьюны вырастали, они плыли в большие речки, потом в море, в океан к берегам Америки. Я спрашивала: «А далеко эта Америка, дальше, чем Краснополье», на что дед отвечал, что это очень далеко, туда на лошади не доедешь, надо плыть на пароходе. Потом, у берегов Америки, вьюны гуляли свадьбы, у них родились детки, которые потом плыли через океан, море и большие речки, приплывали в наши ручьи, а здесь росли и взрослели до 8-10 лет, чтобы потом опять плыть в океан.

Будучи уже действительно взрослой, можно сказать даже старой, из Интернета я узнала, что «вьюн» название местное, рыба называется «угорь» и, действительно, размножаются она в Саргассовом море, а мальки потом с течением «Гольфстрим» возвращаются в Балтийское море и реки Европы. Учитывая довольно неприятный внешний вид, есть такую рыбу сначала было жутковато, однако я была ребёнком любознательным, расположенным к всевозможным экспериментам и попробовала. Было очень вкусно, рыба напоминала куриное мясо.

Брат Василий рос крупным и крепким, долго не хотел ходить. Зато, опираясь на детскую тележку, гнал её по дороге с такой скоростью, что не очень то просто было его догнать. А если тележка упиралась в какое-то препятствие, то легко её поднимал, переставлял, как ему надо и ехал дальше. Вечером, когда из стада пригоняли корову, на которой не только пахали в колхозе (лошадей то не было, немцы позабирали, да и наши части при наступлении не отказывались от справных лошадей, реквизировали для нужд армии), она не только брёвна таскала, но ещё и молоко умудрялась давать, Вася с кружкой шёл за матерью и получал свою порцию парного молока. Он пил, отдувал пену, потом снова пил, пока не напивался. Несмотря на отменное здоровье, он всегда почему-то часто плакал и требовал к себе особого внимания. С возрастом он стал более подвижным, энергичным. Но когда, с помощью ухвата-рогача, он закинул в печь и сжёг начисто новую кофточку матери, его стали привязывать полотенцем к кровати, даже если взрослые не надолго выходили во двор по хозяйственным делам.

В этот же период я отличилась тоже. С помощью того же ухвата, оторвала цепь с гирями на часах-ходиках. Когда меня спросили, зачем я это сделала, я, немного подумав, как бы мне поудачнее «выкрутиться», ответила, что они всё время ходят и ходят, пора бы им немного отдохнуть. Оторвала цепочку я конечно случайно, спонтанно, но потом и сама поверила, что сделала доброе для часов дело. Отец часы восстановил, а я, с чувством исполненного перед часами долга, сказала, что вот и хорошо, отдохнули, теперь можно и дальше ходить. Теперь я была уже уверена, что часы тоже живые, как и люди.

Алексей, как и его старшая сестра, ребёнком был подвижным, энергичным. В годовалом возрасте он ушёл в лес, искать его пришлось всем жителям деревни. Он шёл и шёл по дороге и был уже далеко от деревни. Когда он осознал, что сам уже в деревню самостоятельно возвратиться не сможет, то стал плакать, тут его и нашли. Будучи в гостях у бабушки Марии, он «присмотрел» кружку с керосином и вылил в кадушку с годовым запасом фасоли. Отмыть это было невозможно. Потом он поспал, проснулся, взял со скамейки кружку, которой набирали из ведра чистую питьевую воду и переносил половину ведра воды бабушке в валенки. Нравилось ему, подражая взрослым, набирать в кружку и выливать куда-нибудь. Бабушка слезла с печи, ноги в валенки, а там полно воды. Когда мать пришла за сыном, бабушка выдвинула «ультиматум», что с таким хулиганом она уже справиться не может, попросила больше его не приводить, она уже была тяжело больна.

Как-то летом к нам во двор залетел пчелиный рой. Он сформировался в такой «живой» клубок, который расположился на детской коечке, которую выносили днём на улицу, чтобы и дела во дворе можно было делать и дети были всегда «под рукой». Анна побежала к дедушке-соседу, который когда-то занимался пчеловодством. Дед разжёг свой «дымарь» и отогнал пчёл, тем самым спас детей от ужасных укусов.

Когда мы стали жить в новой хате, у нас родился младший брат Алексей. Я это очень хорошо помню. Нас с Васей оставили у бабушки Марии ночевать, а утром пришёл отец и велел нам собираться домой, смотреть маленького братика. Первыми смотринами я осталась недовольна. Брат был совсем маленький, почти полностью туго завёрнутый в пелёнки, только чёрные глаза моргают, играть как с куклой не получается, полное разочарование. Взрослые посмеялись над моими рассуждениями, отец сказал, что брат скоро подрастёт, его можно будет нянчить и играть с ним.

Алексей, или Олекса, как его назвали на белорусский манер, родился в январе 1952 года. Так Анна к 22 годам от роду родила уже троих детей и занималась их воспитанием. Понятия отпуска по уходу за ребёнком тогда не было, женщины продолжали работать, в летний период оставляя детей на попечение родственников, так как надо было в течении года выработать определённое количество трудодней.

Какой несправедливой оказалась жизнь, самый младший из нас, самый любимый, «ушёл» потом первым. После учёбы в Бурлинском сельскохозяйственном техникуме работал электриком в соседнем с Бурлином селе «Канай» вместе с супругой, дочкой председателя колхоза «им. Ленина». В посёлке проживали в основном казахи. Молодую семью, несмотря на покровительство тестя, председателя колхоза, «заел» бытовой национализм, их просто людьми не считали, творя разные «козни». Супруга настояла и Алексей согласился, они переехали на «историческую родину», в станицу «Кропоткинская», так как семья супруги была из потомков переселенцев времён «Столыпинской реформы». Грянула перестройка, потом Чеченские войны, работы в самом «Кропоткине» для «пришлых» не было, в многочисленных командировках, под пулями восстанавливал электрохозяйство Чечни, был ранен. Едва «дотянул» до пенсии и помер от инфаркта, уж очень сильно у него было «посажено» сердце от всех жизненных передряг.

Когда мы первый год зимовали в новой хате в Малиновке, мать послала меня к бабушке Марии взять кусок мяса, чтобы приготовить праздничный обед. Бабушка зарезала поросёнка. Праздновали 7 ноября, праздник назывался по-белорусски «Кайстрышник». Вышла я из дома, одетая не очень тепло, рядом ведь. А соседские дети были тепло одеты, направлялись к центру деревни. От детей я узнала, что на центральной усадьбе колхоза, в клубе, будет утренник и концерт. Слова эти были мне не знакомы и не совсем понятны. Я решила выяснить лично, что это такое. А когда узнала, что там будут петь, плясать и рассказывать стихи, окончательно утвердило моё решение присутствовать там лично. Я сразу забыла, что меня с мясом ждёт мама. По дороге, у соседей попросила большой платок, укрылась поверх своей лёгкой одежды и отправилась в путь.

Утренник мне сильно понравился, я досидела там до окончания. Соседские дети пошли домой в Малиновку, а я решила, раз уж я пришла в Курбаки, надо посетить и бабушку Палагею, была очень рассудительная. Бабушка обрадовалась гостье и стала меня кормить. Темнело. Тут я вспомнила про мясо, стала переживать, что в Малиновке меня уже, наверное, давно ищут. Бабушке я твёрдо заявила, что ночевать у неё не буду, а пойду домой. Бабушка была против, куда это такая маленькая девчонка пойдёт «на ночь глядя». Я капризничала и не слушалась. Бабушка завернула мне в тряпочку гречневой каши, оставшейся от обеда. Это предназначалось для собак и волков, если они на меня будут нападать. Ума у нас, старого и малого, было, наверное, одинаково, поэтому меня и отпустили одну.

Вышла я за деревню, было уже темно. Чтобы не было страшно, я стала громко петь песни, которые слышала сегодня на утреннике. Когда страх уже стал пересиливать пение, из темноты показались мать и отец. Я помню, что мама плакала и смеялась одновременно. А мне было не совсем понятно, что она так расстроилась.

Оказалось, что мать, когда меня не дождалась, пошла к бабушке Марье выяснить, приходила ли внучка. Бабушка и тётка Лиза меня не видели. Женщина, которая мне дала тёплый платок, сказала, что я ушла на утренник в Курбаки. Мать не надолго успокоилась, но когда все дети вернулись домой, а меня всё не было, они с отцом отправились на поиски. Пройдя уже половину дороги, они услышали детский крик, так они восприняли моё пение, подумали, что произошло что-то страшное.

С детства я была модницей, потом вышла замуж, желание красиво и модно одеваться как-то прошло, я знала, что больше замуж никогда выходить не буду, чего бы не случилось. Материально наша «инженерная» семья обеспечена была «не очень», поэтому, будучи взрослой и, тем более, к старости, я никогда не имела роскошных туалетов, одевалась строго, но достаточно прилично, от окружающих отличалась мало, правда ресторанов и всевозможных гулянок и хождений в гости, всегда избегала. Выглядеть «серой мышкой» не хотела, а хвастаться шикарными нарядами не могла из материальных соображений.

Но свою детскую страсть красиво одеваться, я хорошо помню до сих пор. Я была любимой внучкой и первой дочкой. Бабушки шили мне красивые кофточки из самодельного полотна и обязательно украшали вышивкой «крестиком» в национальном стиле, все мои «саяны» (юбки) были украшены разноцветными лентами, в общем, одевали, как куколку. В таких нарядах я ходила и на вечеринки, которые организовывала молодёжь, арендовали на вечер какую-нибудь большую хату, входной билет был – куриное яйцо. Был своеобразный оркестр, балалайка, мандолина, обязательно бубен, ну и верхом совершенства считалось пригласить гармониста. Я тоже ходила со своим яйцом, меня не выгоняли, очень уж я была потешная, когда в коллективном танце выполняла уже все «фигуры, или когда сольно выступала в пляске или пела.

В соседях жила многодетная семья, было много девочек разного возраста, я часто к ним ходила, играла с ровесницами, старшие плели мне уже косички. У них я увидела однажды очень красивый лаковый ремень с блестящей пряжкой, мне очень хотелось такой иметь самой и я начала выяснять, как можно приобрести такую красоту. Девочки сказали, что ремни продаются в сельпо. Я не поленилась и сходила, там мне объяснили, что такие женские ремни действительно были, но их быстро «расхватали», очень уж они тогда были модными. «Намотав на ус» эту информацию, я подумала и решила попытаться как-то приобрести этот ремень у соседских девочек. Они мне ответили, что ремень стоит денег.

Деньги я решила взять дома, я видела, что отец принёс заработную плату. Моя страсть к красоте оказалась пока сильнее совести. Не зная цены деньгам, я взяла примерно половину этих «бумажек» и пошла к соседкам покупать ремень. Они быстро сориентировались в ситуации и ремня не дали, отправили домой, да ещё дали и сопровождающего, чтобы я не потеряла такую приличную сумму денег.

Наш отец, когда приносил зарплату, всегда, шутя, называл более завышенную цифру, мать пересчитывала, «ловила» отца на обмане. Но всё это было в шутку, никогда мать на отца в этом плане не обижалась. Но в этот раз, когда я пришла от соседей с деньгами, как раз шла очередная «разборка», мать пыталась уточнить, сколько отец принёс, отец пересчитывал, наверное, уже в десятый раз, и говорил, что было ровно вдвое больше. Деньги я вернула сразу, буквально с порога и, как могла, объяснила ситуацию. Наверное, это был первый опыт, когда я начала осознавать цену денег, поняла, что деньги это не просто красивые бумажки.

Вообще, «девушкой» я была компанейской, общительной и любознательной, всё, что видела, запоминала. Любила ходить в гости, но летом, когда все взрослые на работе, общалась только с ровесниками, да древними стариками, которых к общественным, колхозным работам уже и не привлекали. Сейчас я вспоминаю, что часто сидела на лавочке возле дома моей крестной Любы и беседовала со своим другом, её отцом, фамилия их была «Емельяновы». Теперь не помню его имени. Всё лицо у него было в таких щербинках, он мне объяснил, что когда был маленьким, то переболел оспой, когда-то он воевал, наверное ещё в Первую мировую войну, а может быть в Гражданскую, или в последнюю войну, а когда воевал, то ещё и обгорел. У него были больные ноги, и он летом днём сидел на лавочке в валенках.

Я его «доставала» всякими «почему», «зачем» и т.п. Он всё терпеливо объяснял. Деревенская кличка у него была «Хорь», почему его так звали, я не выяснила, или не поняла. Я от кого-то услышала такое странное имя и «прямо в лоб» предложила: «Хорь, а Хорь, давай с тобой дружить». Он долго смеялся, спрашивал, чья же я такая бойкая, а потом подал мне руку, и мы стали друзьями. Завязывался разговор, я объясняла, кто мои бабушки и родители. Потом бабушка мне сказала, что «Хорь», это не имя и не фамилия, а просто деревенская кличка. Он работал лесником, часто возвращался через огород Марии, нёс добычу, зайца, утку. «Окрестила» его «Хорём» бабушка, добавила, что детям нехорошо так обращаться к старшим.

Зимой 1953 года в округе свирепствовали волки. Видимо, после войны они мигрировали из других мест, война их разогнала. Нападали на путников, никто уже не отваживался в тёмное время суток выезжать на дорогу, останавливались ночевать, когда начинало темнеть. Однажды ночью волки напали на конюшню в Курбаках, зарезали четырёх лошадей. Это был большой удар для колхоза, тягловой силы и так не хватало. Я помню, как это обсуждали и горевали отец и мать, да и все колхозники. Зарезанных лошадей осмотрел ветеринар, сделал вывод, что волки бешеными не были, мясо раздали колхозникам в счёт трудодней. Лошадок мне тоже было жалко. Поэтому, когда отец принёс большой кусок мяса от этих лошадей, мы к еде не притронулись, хотя запах стоял вкусный, мясо ели мы редко. Мясо лошади мне потом пришлось попробовать только в Казахстане, в 1957 году, когда во время празднования какого-то мусульманского праздника, всех детей угощали бесбармаком, который варили в трёх огромных котлах за селом. Оказалось очень вкусно.

Пока шло строительство новой хаты, сильно заболела бабушка Мария, перетрудилась она при строительстве новой хаты, привыкла работать без мужчины в доме, таскала, поднимала тяжёлые брёвна, надорвалась. Болезнь оказалась неизлечимой, время на операцию было упущено, ей оставалось ждать только смерти. После долгих мучений, в декабре месяце она скончалась. Я была свидетелем кончины бабушки. Мы были дома вдвоём, утром тётя Лиза пошла кормить скотину во двор. Я сидела на табуретке перед окном и рисовала химическим карандашом на каких-то бланках свои «картины». Химический карандаш писал чёрным, как и обычные карандаши, но если его послюнявить, то цвет становился синим, как чернила. Бабушка лежала на печи, мы с ней переговаривались, я рассказывала последние деревенские новости. Вдруг она перестала отвечать, и в хате стало тихо-тихо. Я окликнула её несколько раз, она молчала. Позвала тётку, она стала бабушку тормошить, а потом кричать и плакать. Побежала к Тузовым. Я так испугалась этой странной тишины, что выскочила из хаты и побежала, сама не зная куда, я поняла, что умерла моя любимая бабушка. Потом немного успокоилась и пошла к себе домой. Мне запомнилось, что во время похорон на стене висела не совсем обычная газета. Она была «цветной», при печати были раскрашены в красный цвет некоторые фрагменты. На газете была фотография Сталина. Хотя мои родители и знали, что бабушка умрёт, горе их было большим, тем более, что бабушке исполнилось всего 42 года.

После похорон бабушки, своих племянниц приехала навестить самая младшая сестра бабушки – Ульяна со своим мужем Иваном. Они жили в Западном Казахстане, в районном центре «Фёдоровка», в 60 километрах от Уральска. Фамилия дяди Вани была Шевер. Он работал на станции защиты растений, они обрабатывали поля от сусликов, вредных насекомых, от болезней. Жили они обеспечено, у них было трое сводных взрослых детей и двое уже совместных, послевоенных. Познакомились они в Хабаровске, когда Иван возвращался после демобилизации. Тётя Уля была вдовой, муж погиб на фронте, а у дяди Вани, пока он служил, жена оставила своих детей у матери в той же Фёдоровке, а сама вышла замуж и уехала в Уральск. Свой офицерский аттестат дядя Ваня оставил тёще и детям, а с женой оформил развод. Детям и тёще он потом помогал, следил за их воспитанием, благо, что жили они в соседях.

Родственники стали агитировать Анну и Андрея переехать к ним в Казахстан. Была зима, родственники приезжали и уехали на санях, запряженных парой лошадей, говорили, что едут до станции. Я никогда нигде кроме Курбак и Малиновки ещё не была, представить себе, что такое поезд, станция, не могла. Предполагала, что на этих лошадях они и поедут в Казахстан.

Родители горевали, хату Русских поставили на продажу, но она была уже сильно старой, покупателей не было. Тётя Лиза в Казахстан уехала. Бабушка Палагея со своим мужем Слезко переехали из Курбак в Малиновку. После смерти бабушки наша семья потеряла право на усадьбу, так как в колхозе никто не работал и большую часть участка передали другим людям. Наша новая изба стояла на участке вдвое меньшем, чем у бабушки. Родители запаниковали, что не смогут прокормиться со своей, теперь уже большой, семьёй. Отец «припахал» за забором участка полоску размером в ширину лопаты и посадил картошку. Явился фининспектор и пригрозил тюрьмой за самовольный захват земли. Учитывая тот факт, что отец однажды уже сидел в тюрьме, он был настроен достаточно решительно, не мог никак он ходить под гнётом такой несправедливости, ведь у его детей отбирали кусок хлеба.

А тут ещё во время выборов какая-то из соседок, которая, как говорили, была «немного не в себе», устроила скандал прямо на избирательном участке, обвиняя Андрея, что он её ударил и что это «кулацкое отродье» обижает советских людей, а отец был председателем избирательной комиссии. Конечно, женщина эта была жизнью и своей судьбой обижена. Андрей уже работал бригадиром, ему полагался персональный транспорт, лошадь, летом телега, зимой сани. Будучи совсем молодым уже поставил себе новую хату, в доме был достаток. Но это, конечно, не «с неба упало», Андрей работал, не покладая рук, Анна тоже на лавочке не сидела, с тремя детьми управлялась и в колхозе и дома по хозяйству, а постройка хаты стала ценой за жизнь её матери, которая, честно признаться, «надорвалась» при строительстве дома. Анна тосковала и плакала, Андрей был сильно расстроен такой несправедливостью. Безмужним соседкам он всегда помогал, подвозил сено, дрова, всегда помнил, что кто-то из погибших мужчин, может быть и принял его пулю, и он остался жив. Этого правила потом мой отец придерживался всю жизнь.

В этот трудный для молодой семьи год в деревню стали приезжать вербовщики. Агитировали переезжать в Казахстан на освоение целины. Андрею и Анне они даже пояснили, что могут переехать к своим родственникам, если там будут нужны рабочие руки. Учитывая состояние здоровья (отец после болезни так и не мог есть чёрный хлеб), а также постоянные притеснения и ограничения в ведении своего хозяйства, явный недостаток земли растущего семейства, решились, стали распродавать имущество. Хата наша была новая, но купить её смогли только в кредит, «под честное слово», не было у людей денег. Покупатели дали небольшой задаток, которых на переезд хватало. Новые хозяева хату разобрали и перевезли в другую деревню. Деньги потом нам присылали два раза в Бурлин. Продали родители и «кормилицу» - швейную машинку «Зингер», причём это была такая ценность, что деньги за неё отдали сразу.

В последнюю зиму проживания в Малиновке, когда мы уже готовились к отъезду, произошёл смешной случай. Мама вышла во двор посмотреть скотину, в доме оставались трёхлетний Василий и полуторагодовалый Алексей. Старший брат подтащил табуретку к двери, накинул крючок, чтобы никто в дом зайти не смог, открыл «кубел», маленькую кадушку, где хранились приготовленные в дорогу сало и колбасы. Вытащил два кружка колбасы, один отдал Алексею, другой взял себе. Надо сказать, что у Василия, наверное с рождения, был сильно развит инстинкт самосохранения, выживания. В его характере и поведении было заложено чувство достижения каких-то личных целей любыми средствами. Ему было глубоко наплевать, как при этом чувствуют себя окружающие, даже родные люди. А для реализации таких устремлений он использовал свою фантастически развитую сообразительность. А обман, даже примитивный, «шитый белыми нитками», никогда не считал пороком, был уверен, что всё делает правильно, предполагая, что окружающие его не осудят, на его месте они бы сами так поступили, чувство совести у него было притуплено.

Возвращаясь в хату, мама не могла открыть дверь, испугалась, побежала смотреть в окно. Увидела, что происходит там следующее: сыновья сидят на полу, каждый откусывает от своего кружка колбасы. Сколько она не уговаривала детей через дверь, они только улыбались и продолжали есть, Алексей бессознательно, а Василий, похоже осознавал, что дверь никто не откроет, пока они не наедятся. Анна побежала за помощью к Андрею на работу. Андрей бросил всё, пришёл, снял дверь с петель и мы все вошли в хату. Я тоже, услышав шум, прибежала от бабушки посмотреть, что да как. Василия ругали, но он сильно не переживал, был вполне доволен, что сумел «отъесть» от запасов на дорогу, а Алексей по малолетству только таращил свой чёрные глаза, было видно, что он не понимал, почему родители не дали своим любимым детям, вкусно, как следует поесть.

Такие качества, заложенные природой нескольких поколений «Тузков», которые всегда в наших краях по своему благосостоянию были далеко не последними людьми, потом помогли Василию в жизни. Он достаточно удачно женился, супруга его по своей профессиональной деятельности была связана с перераспределением материальных ценностей, что было немаловажно в материальном плане, в период «застоя», когда даже самый эффективный труд не являлся мерилом поощрения за него, материальные ценности купить было сложно, дефицитные вещи, даже невозможно, нужно было как-то «доставать», а не просто купить. Нам платили больше, нежели этих ценностей производили, поэтому потом на сберкнижке большая часть заработанного просто пропала, часто дефицит создавался искусственно, чтобы потом продавать эти ценности «из под полы», но значительно дороже. Со своей супругой вырастили они и выучили своих деток, помогли построить им жильё, тем самым обеспечили и себе безбедную старость.

Я же вышла замуж за горячо любимого, но весьма и весьма непрактичного человека, с явно надломленной психикой. У него был, да и сейчас, далеко не спортивный внешний вид, болезненная некоммуникабельность, проблемы в общении с людьми, даже родными, интенсивное курение, не регулярное, и я даже сказала бы, редкое и не «запойное», по сравнению с другими знакомыми, употребление спиртных напитков, но если случалось, то меры не знал, выпивал до полного отключения, мог выпить целую бутылку водки. Работал далеко от города, вставал рано, приезжал поздно, пообедать, как следует, возможностей не было, ел вечером и помногу. В результате перенёс несколько серьёзных заболеваний, операция на печени и, напоследок, инфаркт с последующим инсультом.

Он не смог воспринять реальность общественно политических событий последнего времени. В силу своих «незавидных» качеств, мы не смогли «урвать» своего куска от жизни, всю жизнь прожили в нищете и бесправии, прикрываясь и оправдываясь (к месту и не к месту) своей совестливостью, на которую теперь можно было бы и просто «наступить», хотя на самом деле у нас не было соответствующего жизненного практического опыта, да и гены, видимо, «подкачали», такие люди успешными никогда не бывают. Несмотря на это, я считаю, что жизнь мы прожили счастливо, во взаимном уважении и большой любви. Но о супруге я надеюсь ещё написать отдельно.

Когда всё было продано и упаковано, Анна повела всех детей на маленькую речушку, что протекала между Курбаками и Малиновкой, там мы все окунули ноги в воду, умылись, мама велела сказать: «Прощай наша Родина, наверное, больше мы сюда никогда не вернёмся». Так оно и вышло, ни я, ни братья в Белоруссию больше не ездили, правда, родители однажды съездили в 1961 году.

В своих записях я не ставила целью излагать материал в абсолютно хронологическом порядке, перескакиваю с одного на другое. Прошло уже много лет, ещё кое-как помню, что было со мной лично, а то, что рассказывала мама и отец уже и забывать начала. Что вспоминаю, то и пишу. С точки зрения литературы тоже всё далеко от идеала, в основном писала от первого лица, иногда, когда воспроизводила рассказанное мамой или отцом, получалось, что рассказываю о «маленькой Наде», как бы со стороны. Ну, вот такая получилась несколько сумбурная история моего белорусского детства.

Надежда Тузова, Уральск, апрель 2015