 Своих коров летом выгоняли на пастбище. Было в Бурлине два табуна коров, один табун собирался на Уральской улице, в районе её пересечения с ул. Советской (около школы), второй табун на улице Пролетарской. Не знаю, по какой системе выбирался (или кем-то назначался) табун для конкретной коровы, но выгонять мне приходилось и в тот табун и в этот. Обязанность эта лежала на мне, пока я не поступила учиться в институт. Собственно, выгоняла коров мать после утренней дойки, а вот встречать приходилось мне, выходя с подругами на конец посёлка, километра полтора не меньше, потом, повзрослев, ездили за коровами на велосипедах. Сложного ничего нет, но были нюансы. По истечении некоторых лет, а иногда и чаще, корова в доме заменялась. Либо из-за возраста, либо по каким-то другим показателям (мало даёт молока, слишком «тугая» при дойке, слишком бодливая, либо своенравная, хозяев не слушалась, делала всё так, как привыкла, либо считала правильным).
Первую нашу корову, учитывая наличие трёх малолетних детей, не знаю уж на каких условиях, нам выделил председатель колхоза из колхозного стада. Она не была коровой «домашней», с малолетства воспитывалась в общественном стаде, поэтому была не совсем «ручной», завоёвывала своё «место под солнцем» исходя из своих физических и, не боюсь этого слова, умственных способностей. Пряников в колхозе не было, поэтому действовал только метод кнута. Боялась она только пастуха, да и то скорее делала вид, что боится и слушается, всё время старалась поступать так, как ей подсказывал инстинкт. Молока она давала мало, была местной породы, небольшого росточка (чтобы легче было её прокормить), по своим природным данным она «берегла» молоко для своего телёнка. Было трудно её приручить к нашему дому, ферма, где она раньше «жила» была на другом конце посёлка, она всё время «заворачивала» туда. Только потом, когда отец сколотил из большого корыта для корма свиней совсем небольшую лодку-плоскодонку и начал летом практически ежедневно завозить из лугов по 2-3 мешка свежей травы, она постепенно начала проявлять интерес и к нашему дому, её уже легче было пригнать, раньше она всё время старалась «обмануть» встречающего. Делала вид, что слушается, а сама, под различными предлогами (остановиться и ухватить клочок сена с какого-нибудь подворья по дороге, начать длительное калоизвержение, либо мочеиспускание, надеясь, что про неё за это время забудут и она убежит на колхозный двор), постоянно оглядывалась, начинала мычать в ответ на призывы с колхозного стада и т.п.
Отец всё время мечтал о корове большой и чтобы она давала много молока. Вот у нас появилась такая корова. С дисциплиной у неё тоже было «слабовато», её всё время тянуло на подворье предыдущего хозяина. Загнать домой вечером была тоже проблема.
Через несколько лет отец, отгородив забором площадку между огородом, который располагался между нашей усадьбой и рекой Бурлой и огородом около дома, посадил сад. Тогда в Бурлине было всего несколько плодоносящих яблонь, редкость это была большая для Бурлина, не занимались здесь никогда разведением фруктовых деревьев. А отец, ранее в Белоруссии исстрадавшись от безземелья, посадил сразу свыше 20 яблонь. Даже в первый год плодоношения яблоки буквально некуда было девать. Съесть, переработать, или продать всё было просто невозможно. Глядя на «развернувшегося» белоруса, аналогичные изменения в своих усадьбах произвели и соседи, было налицо перепроизводство. С июня по октябрь-ноябрь вся скотина и птица на подворье питалась яблоками. Сало у зарезанной чушки пахло яблоками, молоко тоже. Охотно клевали яблоки куры и утки, только надо было их предварительно измельчить немного. Так вот, после этих мероприятий особых проблем со встречей коровы у нас не было. Было потом несколько коров, но домой вечером они ходили сами, причём во главе стада, как правило первыми. По дороге такая корова никуда не заглядывала, мычала перед домом, чтобы открыли ворота, не дождавшись, била рогами в калитку и даже порой открывала её, по дороге к месту своего базирования на заднем дворе она выпивала мыльную воду из тазика под рукомойником летней кухни, если под умывальником было мыло, то несоизмеримо длинным языком она с большим удовольствием буквально «заметала» полукилограммовый обмылок коричневого хозяйственного мыла, видимо потребность была такая. В яслях уже было нарублено несколько мешков яблок, которые они уплетали с большим удовольствием.
Вообще, встреча коровы со стада была таким ритуалом. Несмотря на то, что корову встречать надо было каждый вечер, с девчатами договаривались заранее. Обязательно с собой что-нибудь брали покушать. Особых разносолов не было, но у нас была всегда сушёная рыба, которой мы делились, вынимая из-за пазухи ещё не просохших плотвичек, некоторые приносили чем-нибудь (вареньем, сметаной, маслом) помазанные куски хлеба, даже просто свежая горбушка была своеобразным вкладом в общий стол, особенно если она была натёрта чесноком или посыпана сахаром-песком, не зазорно было принести и кусок сала, либо каких-нибудь свежеиспечённых бабушкой пирожков. Всё это коллективно съедалось с подробным обсуждением качества представленных блюд. Потом шли на конец посёлка и вооружившись палками, ждали стадо. Высматривали своих коров, подгоняя их хворостиной, гнали через весь посёлок таким «живым» ручьём, который по мере приближения к дому становился всё уже и уже, так как некоторые сворачивали по дороге на свои подворья. В конце оставались только коровы Гайдуковых, Путилиных, Рябченко, Самсоновых и наша. На этом этапе самым главным нужно было не попасть в свежий коровий помёт, предстояла внеочередная мойка обуви, да и изнашивалась обувь быстрее после нескольких таких операций, нужно было быть очень внимательным.
В некоторых семьях не было детей соответствующего возраста, взрослые были заняты более важными делами, поэтому мы добровольно всегда возлагали на себя такую общественную обязанность, как встретить корову таких соседей.
Встречала я корову с детства, всегда была маленькая, как кнопка, мне помогали старшие подруги Люся Путилина, Надя Зубкова. К «новым» коровам мы привыкали, как и они привыкали к своим хозяевам, призывно мычали, слушались. Было и несколько трагических случаев. Одна корова попалась сильно «лазучая», убегала из стада, любила ухватить клок сена с чужих подворий. Её где-то и накололи вилами, видимо отгоняя от стога только что привезённого сена. Она заболела, пришлось её прирезать. Одна корова съела какую-то проволоку, или гвоздь, высохла вся, приглашали ветеринара, который сказал, что жить она не будет. Когда зарезали, нашли этот предмет, он не мог выйти из желудка и, мало того, расположился так, что когда корова наедалась, то давил и даже царапал сердце. Когда, в эпоху перестройки разрешили держать коров столько, сколько можешь содержать, отец развёл целую ферму, несколько голов, но ничего путного от этого не вышло. С развалом экономики уже никто не обращал внимания на такие «мелочи» как ветеринарное сопровождение животноводства. Коровы заболели туберкулёзом, практически всё Бурлинское стадо было неблагополучно по этой болезни, был массовый забой скота, перепроизводство мяса, которого некуда было сдавать.
Вообще, держать корову на подворье в наше время было просто необходимо, без коровы полноценно вырастить детей или содержать престарелых членов семьи было невозможно. Во время Хрущёвского правления разрешалось держать в семье только одну корову с телёнком. Таким образом, Партия и наше правительство пыталось решить задачу производства большего количества молока на душу населения, чем в капиталистических странах Запада. Цели были поставлены, безусловно, правильные, однако, как всегда, результаты оказались не такими. Молоко в колхозных и совхозных посёлках стало дефицитным. В погоне за выполнением планов Партии и правительства всё произведённое молоко централизованно учитывалось, плановые объёмы поставлялись по крупным городам, на селе же выполнялись кое-какие мероприятия по этому вопросу, которые смело можно назвать «пылью в глаза».
В нашем районном посёлке был один маленький магазинчик, в котором до обеда можно было, выстояв большую очередь, получить литр молока на семью, вне зависимости от количества членов семьи. После одной юбилейной даты окончания Великой отечественной войны, свой литр молока ветеранам ВОВ стали продавать без очереди, под завистливые, а иногда и откровенно злобные взгляды бабушек-вдов, у которых с фронта мужья или сыновья (а часто и те и другие) не вернулись совсем, наша улица почему-то была заселена в основном такими семьями. Это как-то не укладывалось в моём детском сознании, было в этом что-то несправедливое, у одних и отцы вернулись, а другие выросли сиротами, мало того, что обстоятельства сложились так, что некоторые с фронта всё-таки возвратились, так «выигравшие» семьи ещё и льготами пользовались, молоко без очереди, начали «давать» квартиры и автомашины, вызывая зависть или даже неприязнь и злость.
Только потом, с годами я поняла, что таким образом, практически без затрат, наше правительство пыталось проводить идеологическую работу по воспитанию молодого поколения в духе патриотизма и любви к Родине. Вот только эффект от этого для «обездоленных» был прямо противоположным. С годами, когда ветеранов остаётся всё меньше и меньше, (счёт сейчас идёт на несколько сотен по всей нашей области), такая «топорная» идеологическая работа приняла вообще массовый характер. В 2015 году ветеранов начали поздравлять уже с Нового года, причём поздравления носили именной характер и шли от самого г-на Президента. Вокруг процедур такого ажиотажа сейчас скопилось много откровенных «дармоедов», которые откровенно наживаются на этих процедурах, и квартиры «налево» продают и родственников своих держат на должностях, «питающихся» от таких мероприятий, но вроде бы при деле и наши примитивные идеологи абсолютно уверены, что выполняют эффективное мероприятие по воспитанию патриотизма.
Мой будущий тесть Колесников Николай Евстафьевич, ветеран ВОВ, по рассказам свекрови пришёл однажды с этого магазина с пустым бидончиком, сказал, что больше рисковать не намерен, женщины в очереди могут и забить, а здоровье уже слабое, много не надо, да и совесть не позволяет оставить без молока (на всех, естественно, не хватало) сирот, у которых отцы с фронта не вернулись.
 В воскресенье в этом же молочном магазинчике дети могли купить и 100-граммовую порцию мороженного в бумажном стаканчике и с выдачей тонкой деревянной дощечки, тоже выстояв большую очередь. Кончалось мороженное очень быстро, его привозили в нескольких металлических цилиндровых емкостях, конечно, всем желающим не хватало, детей было много, а количество мороженного было плановым. Мы судорожно пересчитывали монеты, хватит, не хватит нам мороженного. Как считали эти планы и почему они не зависели от количества детей, не знает никто. Как только мороженное кончалось, то продавщица доставала другую посуду, в таких привозили творог, но не простой, а с добавлением ванилина и, наверное, небольшого количества сливок и сахара. Продавали тоже по 100 грамм в бумажном стаканчике. Было вкусно, но этот продукт отличался от настоящего мороженного, как небо от земли. А делали мороженное в Бурлине качественно, ничем оно не отличалось оно от столичного «Пломбира». Творог был тёплым, ожидаемый эффект от такого «суррогата» пропадал. Зато родители многих детей, работавшие на местном молокозаводе, рассказывали о несметных количествах производимого и отправляемого «наверх» сливочного масла, тоннах сыра, произведённого по западным технологиям и ничем не отличающихся по качеству от известных голландских марок сыров, ящиках каких-то особых продуктов, которые никто и никогда в свободной продаже не видел, тоннами производился «казеин», это такой продукт, который был уже стратегическим материалом и использовался в самолётостроении, ценные лекарства, вакцины какие-то на нашем молокозаводе производили.
 Люди как-то «выживали», когда корова не доилась, брали молоко у соседей, потом отдавали, причём, мне кажется, никто и никогда не учитывал, сколько брали и сколько отдавали. Сепараторы молока были не во всех семьях, на одну корову сепаратор покупать накладно, да и в дефиците были они всегда. Поэтому и сепарировали молоко коллективно, хозяйки собирались в том доме, по очереди крутили сепаратор (электрических тогда ещё не было), собирали свои сливки, делились по им известным схемам, забирали обрат, либо, когда своих чушат и телят не было, отдавали его хозяевам «за сепаратор». В то время, когда наши правители поражали иностранцев обилием продуктов в столичных магазинах, люди строили свой социализм (а может быть и коммунизм, по крайней мере тогда был лозунг: «Наше поколение будет жить при коммунизме») на местах. Он был каким-то своеобразным, корявым, далеко не таким, каким задумывали его классики, но он был в душах людей, в их поведении, в воспитании молодёжи и самое главное, что мы потеряли из-за явного предательства таких деятелей, как Горбачёв, Ельцин и, чего греха таить, их последователей, так это тот социализм в душах людей. Современной молодёжи этого уже не понять, а воспитать лозунгами и призывами, на материальной основе спекуляции природными ресурсами, а не на реальном восстановлении экономики невозможно, как бы не оправдывала это современная «Кремлёвская» и иже с ней «Астанинская», «Ташкентская» и другие идеологии новых независимых государств.
Прошло совсем немного времени после «Хрущёвских» событий и об ограничениях в поголовье домашнего скота как-то «подзабыли», держали уже по 2-3 головы, несколько телят разного возраста, а уток и кур никто не считал и раньше. В Казахстане, в отличии от Белоруссии, с которой наша семья выехала далеко не из патриотических целинных убеждений, а только из-за жёсткой политики массового и всеобъемлющего контроля за производством в домашних хозяйствах, надо сказать, всё было несколько проще. Если последним поводом для нашего перебазирования стали несколько кустов картошки, которые отец посадил за забором своей усадьбы (формально на колхозной земле) и за такое «самоуправство» местные финансовые органы грозились его посадить, то такой «дикости» в Казахстане никогда не было. В Белоруссии «финаген» (так называли в деревне представителя власти, контролирующего производство продукции в домашних хозяйствах , имели неограниченные права и такие же возможности. Приходил в хату, вёл допрос, куда сдали молоко, мясо, по какой цене, как уплатили соответствующие налоги, где квитанции и т.п. Квитанции хранились под образами, представлялись по первому требованию. Малейшие отклонения от существующих требований карались крупными штрафами и даже существовала реальная возможность «загреметь» в тюрьму, если нарушения вскрывались. «Финаген» сам ходил «под топором» «всевидящего ока» в лице других ветвей власти, случаев, когда их тоже «сажали», было не мало, да и соседи всегда считали своим долгом доложить о допущенных нарушениях, в надежде на возможные какие-то послабления, да и просто, чтоб скучно не было, такова уж человеческая натура.
Не было в Бурлине таких случаях, когда, под плач детей и рёв обезумевшей хозяйки, со двора выводили «лишнего» телёнка. Такие сцены потом широко были распространены в художественной литературе, фильмах, когда, уже в эпоху «развитого социализма» осуждались «Хрущёвские перегибы». Да и не мудрено, ситуация складывалась по иному. Не напасёшься «финагенов» на область, которая простиралась на расстояние более чем 500 километров. Да и невозможно было посчитать на фермах и отделениях всё «официальное» поголовье, не говоря уже о личном скоте. Элементарный расчёт показывает, что районированная и массово представленная в сельском хозяйстве порода овец «казахский меринос» как правило, давала в помёте по два ягнёнка, иногда три. А за приплод 180 ягнят от 100 овец уже представляли к званию «Героя Социалистического труда», то есть 20 овец даже Герой Социалистического труда просто «прятал». У рядовых же овцеводов счёт был несколько иным, прятали до половины всего поголовья. Почему? Иначе он не выживет. Семьи большие 10-12 детей, старики-родители, на год, чтобы не умереть с голоду, надо было не менее 100 овец, хотя бы по одной овце в четыре дня. Меринос – овца особенная, вроде большая, шерсти много, а вот мяса всего 20 килограммов, посчитайте, сколько придётся баранины в день, с учётом костей, рогов и копыт, на одного члена семьи. Других продуктов, кроме грузинского, низкосортного чая и лапши, в условиях повсеместного дефицита, приобрести было весьма и весьма непросто. Кое-что, правда, автолавка возила по точкам, но ждали её в основном из-за водки, которую продавали в неограниченных количествах и в каждой семье всегда был в запасе ящик водки (иногда 2 и даже 3). Казахи народ гостеприимный, да и начальство может повести себя непредсказуемо «на трезвую голову».
О таких массовых нарушениях, безусловно, знало и руководство отделения, колхоза, или совхоза, района и области, да, наверное, республики, откровенно безграмотных людей, как это широко практикуется сейчас, на подобных должностях не «держали». Рядового овцевода просто «загоняли в угол», шантажируя на том, что тот держит неучтённых, хотя и объективно необходимых, нужных ему, овец. Всегда находился компромисс, часть баранов переводилось в другие отары: для председателя, для главного зоотехника, для района, для области и, естественно, в резерв, на случай возможных строгих проверок другими органами, уже союзного значения, бешбармак любят любые проверяющие, вне зависимости от национальностей и занимаемых должностей.
В такой обстановке, после громких призывов, заявлений и т.п. мероприятий по сокращению поголовья скота частных подворий, после победных докладов начальства об успешности компании, наступило затишье. Стали оставлять, как и раньше, телят, которых сдавали в «яловки». Это такие стада, где доращивается колхозный скот до необходимых и регламентированных характеристик. Чтобы «пристроить» своего телёнка, надо было заплатить пастуху, который брал на себя ответственность за сохранность. И хоть бывали случаи, когда «зарвавшиеся» отдельные пастухи вызывали хозяина, показывали шкуру и копыта, утверждая, что телёнок сдох, либо его порвали волки. Но случаи эти были редкими и не характерными, в основном система работала, так как была экономически выгодна всем.
 Наша семья, после белорусского безземелья, тоже держала телят. Рождение маленького телёнка – большое событие. Дата его рождения была примерно рассчитана, чтобы он немного повзрослел к моменту, когда его можно было бы выгонять на пастбище со своей матерью, либо выгнать за околицу села, чтобы он пасся самостоятельно. В основном коров осеменяли здесь же в посёлке на базе ветлечебницы. Там стояли громадные быки, видимо симменталы, которые и становились отцом телёнка, зачатие, конечно, производилось искусственное, ни одна наша местная коровенка такого быка бы не выдержала. Роды у коров часто были достаточно осложнёнными, телята получались несоизмеримо большими, даже иногда приглашали местного ветеринара, но в основном справлялись сами. Помню, как перед родами отец поил корову, добавляя в воду несколько горстей муки и хорошо солил. «Это чтобы у неё силы были» - говорил он. Как правило, при родах присутствовала вся семья. Корова тщательно облизывала телёнка и удивлённо и тревожно реагировала, когда отец забирал его у неё, закутывал в фуфайку и нёс в тепло, в дом. Всё время ждали тёлочку, но почему-то всегда рождались бычки, с ними забот больше, его надо было не менее года (а в основном два) усиленно выкармливать, чтобы потом успешно сдать. А тёлочка хорошо бы пришлась на замену стареющей корове, но было как-то не суждено, ни разу тёлочка у нас не родилась.
В любой хате для телёнка было своё место, даже специальный низенький помост из досок иногда делали, устилали всё свежей и мягкой соломой. Здесь же к столбику привязывали пучок зелёного, мелкого сена, телёнок уже на 3-4 день вставал и пытался доставать и жевать, как взрослый. Рядом всегда была пустая полулитровая банка, её надо было подставлять, когда бычок начинал писать тонкой струёй. В первые дни корова давала «молозиво», это первое, очень жирное молоко. Пить его нам было невозможно, непривычно, невкусно, жирно, запах своеобразный, поэтому всё молозиво скармливали телёнку. Самостоятельно телёнок пить не умел, надо было его обмануть, в широкую чашку, или тазик наливали молоко, потом мама окунала туда руку и давала палец телёнку, он принимался сосать и через два-три дня уже привыкал, пил самостоятельно, потом, когда он уже привыкал, ему сначала молоко разбавляли обратом (молоком обезжиренным), а потом переводили на обрат полностью, а из молока гнали сливки, пахтали масло. На лето телёнка сдавали в яловку, потом держали зиму в сарае вместе с коровами, ну а потом, либо опять в яловку, где к концу второго года он превращался в настоящего быка, либо, когда возможностей держать бычка не было, сдавали в «Заготскот» на мясо годовалым. Сами телят не резали, не было у нас белорусов такой практики, обходились всегда свиным мясом.
Надежда Колесникова (Тузова), Уральск, январь 2015 |
