Каталог статей

Родители мои – отец Андрей и мать Анна поженились в конце августа 1947 года. Мать Анны – моя бабушка Марья и родители потенциального на тот момент жениха, которого звали Пётр, сговорились на неделе объявить помолвку, или, как говорят в народе, организовать «запой». Анне Пётр совсем не нравился, но бабушка указывала на его положительные стороны, тракторист, непьющий, работящий, из хорошей, положительной семьи.

Но мать боялась признаться, что ей нравится Тузов Андрей, племянник их соседки Софьи Парменовны. Софья Парменовна, по уличному «Сонька», была родной сестрой матери Андрея. Потом Анна вроде согласилась выходить замуж за Петра. Счастливый жених вышел с невестой за околицу. Разговаривали о деревенских новостях. Пётр как-то неправильно (по понятиям матери) высказался по поводу одной семейной ссоры соседской супружеской пары. С высоты своих семнадцати лет, Анна поняла, что будущий супруг «спит и видит», как он свою жену будет «учить», то есть бить. Связывать свою судьбу с таким человеком она не хотела. Петру она ничего не сказала, пришла домой и заявила матери, что свадьбы не будет, велела сходить к его родителям и предупредить, чтобы сватов не посылали, а то будет скандал.

В это время Андрей был у тётки, чинил забор. Поздоровался, спросил, почему это Анна такая невесёлая. Она рассказала, в чём дело. Андрей засмеялся. – «Может быть он и бить то тебя не будет, вон ты какая хозяйственная. А за кого бы ты пошла замуж?». Анна ответила, что за него (Андрея) пошла бы, только слава о нём идёт другая по деревне, детки незаконные рождаются. Андрей засмеялся, так война прошла, надо восполнять народонаселение, пока холостой никто и не жалуется. Поговорили, пошутили, Анна пошла домой.

Андрей призадумался и со смехом пересказал разговор своей тётке, на что та заявила, что зря он смеётся, лучше девушки, чем Марьина дочь на деревне нет, и если она ему нравится, то пусть сватается, пока она не передумала. Андрей удивился, но с тёткой спорить не стал, вечером пришёл вроде бы как на свидание. Анна сказала, что гулять по ночам с ним не будет, очень уж он парень «хваткий», не успеешь обернуться, а уже забеременеешь, а защитить её некому, отца, братьев нет. А если замуж, то хоть сейчас. Андрей от таких слов просто оторопел, про себя подумал, да у неё, несмотря на возраст, не голова, а «Дом Советов».

На следующий день прибыл он из своей деревни Курбаки в Малиновку на большом грузовике «студабеккер» и со своей матерью Пелагеей Макаровной. Матери обнялись, выпили самогонки, поплакали и поехала Анна жить к мужу. В приданное ей выделили одежду, постель, тёлку-однолетку и поросёнка.

Жили родители дружно, но бабушка Пелагея, по причине того, что Андрей, как ей казалось, взял в жёны не ту, которую она уже «присмотрела», вела себя, мягко выражаясь, не совсем правильно. Свекровь Анне по возрасту была бабушкой, видимо, поэтому и шли недопонимания. Но когда у родителей родилась я, их взаимоотношения наладились.

Родиной моих прадеда и прабабушки по материнской линии были «Галузы», это тоже село в Краснопольском районе Могилёвской области. Родители моей матери – отец Денис Высоцкий и мать Мария Платоновна Русская. Имени отца Дениса, моего прадеда, я, к сожалению, не знаю. Когда мать была маленькой девочкой, все его звали «дед …», а имени мать не запомнила. Известно только, что он был «другой веры», называл себя «штундистом», появился он в этой местности из Польши, бежал после какого-то восстания. Он был сильно старым, но бодрым, у него были целыми все зубы, он работал, охранял колхозное поле. Своими знаменитыми зубами он грыз внукам орехи. Умер прямо в борозде на картофельном поле. Не болел и никогда ни на что не жаловался, умер и всё.

О количестве детей в семье Высоцких мне мало что известно. Я знаю только, что в Николаевской области проживала сестра Дениса мы переписывались, пока она была жива, где-то до 63 года. Потом связь потерялась. Младший брат Дениса Пётр приезжал к моим родителям в Казахстан в 1975 году. Приезжал он из Омской области, с Анной они переписывались, как же они там оказались, мне неведомо. Дело в том, что к концу тридцатых годов, шло массовое переселение молодёжи в Сибирь и на Дальний Восток. Очевидно, что к этому времени умерла и моя прабабушка, бабушка матери – Катерина, а молодёжь подалась за «новой жизнью».

Денис был старшим братом, в 1928 году, отслужив действительную службу в РККА, он вернулся домой в деревню «Галузы» и включился в строительство колхозной жизни. Он был коммунистом, членом сельского совета, был грамотным и учил крестьян грамоте, даже ставил какие-то пьесы в клубе для молодёжи. Этим, видимо, и завлёк мою бабушку Марию и они вскоре поженились.

Бабушка была боевой и отчаянной девушкой. Мама рассказывала такой случай. Во время Гражданской войны (было ей тогда лет 9 – 10), когда у них стояли на постое солдаты, она «притырила» у них несколько патронов (хорошо, что не гранату). Дождавшись, когда все сёстры и мать ушли в церковь (они все пели в церковном хоре), позвала самую младшую сестру Ульяну посмотреть, что за «штучки» у неё есть. Бросила эти патроны в ещё не остывшую печь, произошёл взрыв, в доме выбило все стёкла, упала половина русской печи, разлетелись все чугунки с немудрящей едой. Ульяне обожгло лицо, опалило волосы, во все незащищённые места вонзились крупные занозы, щепки. У Марии оказалась серьёзно повреждённой рука. Сбежались посмотреть перепуганные взрывом сельчане. Урон был серьёзный.

В этот день был какой-то большой религиозный праздник. Собравшиеся повздыхали, посочувствовали и пошли снова на молебен. Мать с сёстрами тоже вернулись в церковь, службу нельзя было закончить просто так. Раненые, с наспех обработанными ранами, остались одни. Тут Марья разглядела торчащую в руке огромную щепку, так просто она не вынималась, было очень больно. Не стала дожидаться, что ей попадёт ещё и за это, она взяла со стола нож и щепку вырезала, хлынула кровь. Она упала и потеряла сознание. Ульяна испугалась, закричала и стала звать на помощь, побежала в церковь, так как в домах никого из взрослых не было. Когда Марья очнулась, то увидела над собой родных и соседей во главе со священником. Спасали уже всем селом.

Жили Марья и Денис дружно, вместе ходили в ликбез, в клуб, дед это не приветствовал, но сильно не препятствовал, понимал, что живут они уже в другом времени. В 1930 году у них родилась моя мать Анна, а в 1932 году её сестра, моя тётка Лиза.

Всё шло хорошо, матери было полтора года, а Лизе всего неделя, когда в Галузы вернулся из тюрьмы один человек, который попал в тюрьму за то, что избил свою жену так, что она стала инвалидом. Сидел он 10 лет. Он пришёл к Денису и потребовал дать ему со склада хлеба, семья, как и многие, голодала. Денис ответил, что он только кладовщик и отпускает хлеб только по письменному разрешению председателя. Это привело «просителя» в ярость и он пообещал отомстить. Денис не придал этому особого значения, так как считал, что поступает правильно, никому об этом не сказал даже. Как оказалось, зря. Этот человек пришёл домой к Высоцким и попросил мать Дениса вызвать его за калитку для разговора. Та не зная, что между ними была крупная ссора, позвала сына. Тот к калитке подошёл получил ножом в живот, так не стало нашего деда Дениса. Убийце дали большой срок, но что с этого осиротевешей семье с двумя малолетними детьми.

Марья тяжело перенесла эту утрату, два раза родственники доставали её из петли, всё время старались не оставлять одну. Она часами сидела на могиле любимого Дениса. Когда родственники мужа собрались переезжать в Сибирь по какому-то очередному оргнабору, бабушка отказалась наотрез покидать могилу мужа и осталась одна с девочками на родине.

В это же время «встала на крыло» и семья Русских, сёстры и один брат. В 1960 году трое из них приезжали нас навестить. Это были тётя Нюра, тётя Фрося и дядя Иван. Когда родственники уезжали, то родня мужа оставила бабушке кое-какую живность и дорогое по тем временам имущество – швейную машинку «Зингер», но дом вынуждены были продать, так как ехать было не на что. Родственники матери оставили Марии хату семьи Русских. Мария осталась с моей матерью и тётей Лизой одной семьёй в деревне Малиновка. Но бабушка встала на учёт, как Русская Мария и под этой фамилией так и работала в колхозе, платила налоги. Девочек в школе записали тоже на эту фамилию. Это было сделано для того, чтобы не потерять право на усадьбу – участок в 50 соток, который достался семье Русских, когда они вступали в колхоз.

На этом участке выращивали овощи, картофель, капусту, морковь и даже гречиху и просо. В колхозе работа «от зари до зари» оплачивалась трудоднями, которые часто оказывались «пустыми». Жили в основном за счёт этого участка. Когда уехали родственники, в тот год был неурожай на все культуры, семья голодала. Весной пошли собирать колоски, собрали, сварили, поели и отравились. Их еле «отходили».

Финская война в воспоминаниях матери ассоциируется с сильнейшими морозами, которые были зимой этого года. Термометров, естественно, в те годы в такой глуши не было, поэтому сказать точно температуру мама не может, помнит только, что было холодно, как никогда. Однажды, возвращаясь из школы, мама сильно замёрзла, ступни примёрзли к подошвам ботинок. Сильно простыла, а лечение заключалось только в том, что после того, как протопят печь и сварят еду, маму заставляли в печь залазить, чтобы ноги, нижняя часть тела, были в печи, а голова оставалась в хате, парили так. Предварительно ноги натирали свиным жиром. Кое-как «отходили».

Война была где-то далеко, но отголоски её пришли и в Малиновку, в лице потерявшего зрение соседа. Его привёз домой сопровождающий, сам он ничего не видел, ослеп полностью. Много времени прошло, как это рассказывала мне мама, поэтому имени соседа я уже и не помню. Призван он был взрослым мужчиной, у него была семья с четырьмя детьми. До начала следующей войны у него два раза родились двойни. В деревне все незлобно подшучивали над этим фактом. Этот человек был от природы не только сильным, но и добрым, с большим чувством юмора. Потом к нему приехали какие-то военные начальники, вручили орден, а старших детей забрали в Ленинград, в детский дом, на временное проживание и обучение. Выжить в такой большой семье со слепым отцом было не умереть с голоду, было не просто, не говоря уже о какой-то учёбе. Предложили и ему поехать жить в дом инвалидов, но он отказался.

Не прошла и недели с момента, когда уехали дети, как грянула война. Горю родителей предела не было. Все связи были нарушены, где искать детей никто не знал. Малиновка была оккупирована фашистами до осени 1944 года, всё это время родители не знали, где их дети и живы ли они. Но потом выяснилось, что детей сразу же отправили в эвакуацию куда-то в Сибирь. После войны они уже повзрослевшие вернулись в Малиновку.

Анна постепенно выздоровела и с хорошими отметками смогла окончить третий класс. Летом они с сестрой помогали матери, а также отправлялись в «командировку» в соседнюю деревню к родственникам. Фамилия их – Архипцовы. Семья у них была большая, все мальчишки. Только одна, самая младшая – девочка, ровесница Анны. Её звали Машей. Архипцовы всегда держали 2-3 свиней, летом, естественно, поголовье значительно увеличивалось за счёт многочисленных поросят. Стадо солидное. По сложившимся с незапамятных времён правилам, свиней летом выпасали на пастбище, занимались выпасом дети, у взрослых было много других обязанностей по дому и в колхозе. Нужно было строго следить, чтобы стадо не заходил на огороды и колхозные поля. Свиней такие «ограничения», естественно, не устраивали, в огородах корм значительно вкуснее, они всячески старались «обмануть» пастуха и перебежать на более удобные места.

Общественного пастуха не было, слишком дорого это было для сельчан, да и свободных рук в летнее время не было, поэтому пасли по очереди, по принципу: одна голова – один день. В результате у Архипцовых девочкам приходилось работать 2-3 недели. Анна так уставала, что свиньи снились ей во сне и она называла их не по кличкам, а орала и ругалась, как заправский мужик. Так проходили «летние каникулы» у сирот, погибшего за колхозный хлеб, отца. Правда кормили в «командировке» лучше, чем дома. Семья Архипцовых была работящая, одни мужики, они хорошо зарабатывали как на колхозных работах, так и дома, держали скот, владели несколькими ремёслами. Но скотину, свиней в частности, разрешали держать только в больших семьях, где много иждивенцев (ведь их всех надо кормить) и которые и в колхозе вырабатывают много трудодней.

Но надо было сдавать и обязательный налог натурой от каждого вида живности. За содержание кур брали яйцами, в зависимости от численности стада, за корову надо было сдавать молоко, или, что было значительно удобнее и выгоднее, масло, за свиней – мясо и сало. Кто держал овец, надо было сдавать и шерсть.

С «командировки» девчат отправляли с почестями. Отвозил в Малиновку её двоюродный брат Миша. Запрягали лошадь, грузили заработанное в виде зерноотходов (для корма своей свиньи), продуктов питания и других немудрящих подарков.

До начала войны Анна окончила четыре класса, а Лиза училась всего два года, у неё начались проблемы со здоровьем. Ни с того, ни с чего она падала и билась в судорогах, поэтому в школу стала стесняться ходить. Писать и читать она научилась, а с арифметикой ей было трудно. В местной больнице помощи оказать не смогли и Мария возила её в деревню «Яновка» к будущей родственнице, тётке моего отца Андрея Тузова, Софье Парменовне, она была известной в округе знахаркой. Та дала какие-то травы, рассказала, как лечиться, предупредила, что всё пройдёт, когда Лизе исполнится 13-14 лет, но возобновятся к старости. Как не странно, но впоследствии так и случилось, при уходе на пенсию Лиза часто стала вести себя не совсем адекватно. Кроме того, знахарка предупредила, что учиться Лиза вряд ли сможет, поэтому её надо приучать к труду простому и это тоже со временем сбылось. Лиза отличалась большим трудолюбием, которое воспитала в ней мать, чистоплотностью. Воспитывала её мать, в отличии от воспитания Анны, которая всегда слушалась и делала, как велела мать, «кнутом и пряником», что потом и дало положительные результаты. Зато петь и плясать Лизе в деревне равных не было.

Потом жизнь стала постепенно и потихоньку налаживаться, завели корову и поросёнка. Уехавшие в Россию помогали деньгами, одеждой и обувью, присылали посылки. Бабушка научилась шить простую одежду для соседей и своей семьи. Перед войной они уже имели корову, тёлку и маленького телёнка.

Когда пришли фашисты, бабушка закопала швейную машинку и кое-какие вещи, которые были поценнее, в огороде, а животных отвела в лес за болотом. Селяне, кто не успел и побоялся гнать скотину в лес, потом её потеряли. Постреляли не то наши, чтобы не досталось фашистам, то ли сами немцы. В общем, после того, как утихла стрельба, советские войска отступили, на пастбище лежал весь колхозный и личный скот, уже протухший. Живым остался только телёнок Марии, он ходил между погибшими коровами и щипал траву. Бабушка повела его в деревню.

В это время приехали фашисты на мотоциклах. Они застрелили этого телёнка и стали разделывать тушу. Бабушка знаками попросила оставить ей голову и ноги. Фашисты смеялись и требовали за это плату «яйками» и показали на пальцах 20 штук. Как смогла, бабушка показала фашистам, что за такое варварство желает им, чтобы ровно столько чирьев вылезло у них на задницах. Они опять захохотали, но шутку поняли и не желали таких проклятий от русской бабы, бросили шкуру телёнка на землю, а на неё голову и ноги. Так телёнка съели фашисты. При наступлении они вели себя как бандиты.

Бабушка сварила холодец и выставила в большом чугуне на улицу. К утру вся посуда была чистой. В то время по лесу выходило много бойцов из окружения. Деревня Малиновка стояла ближе к густому лесу. Жители деревни оставляли нехитрую еду для нуждающихся, чтобы не стучали в дом и не пугали детей.

Немецкие войска ушли дальше по территории Белоруссии. В деревне остались женщины, старики и дети. Часть мужчин Советская власть мобилизовала, но наступление немцев было очень стремительным, мобилизованные вовремя не могли «встать в строй» и организованно ушли в лес. Леса вокруг Малиновки до войны были непроходимыми, за Малиновкой было так называемое «Горелое болото». Там было относительно сухо и местные жители собирали грибы, ягоды, орехи, щавель, сныть и другие «дары природы», пригодные не только для людей, но и для скота.

Фашисты в лес сунуться боялись, партизаны там обосновались довольно быстро. В Малиновке стояла партизанская хозяйственная часть, пекли хлеб, валяли валенки, ремонтировали обувь и одежду. По домам ещё и раненых прятали.

Немецкое командование издавало приказы о том, что в случае неповиновения и оказания помощи партизанам – расстрел без суда и следствия, на месте. Тем не менее, партизанская хозяйственная часть успешно функционировала, слабоват у фашистов был контроль на местах. Был выбран староста из односельчан, однако это никак не повлияло на работу хозяйственной части. Женщины и дети продолжали заниматься полевыми работами, делали всё вручную, так как всех лошадей и немудрящую технику наши войска забрали при отступлении.

Пахали деревянными сохами, вместо лошади запрягались несколько женщин и детей. Урожая хватало прокормиться самим, да и партизанам. Отсутствие медицинского обеспечения вскоре вылилось в массовые инфекционные заболевания. Особенно свирепствовала чесотка, лечились лекарством, состоящим из дёгтя и куриного помёта. Вид человека после такой «обработки» был ужасным. Потом женщины стали применять эту смесь в качестве косметики, когда в село заезжали фашисты, они «дико» боялись такой заразы и даже в такие хаты не заходили.

Ко всем бедам и несчастьям, которые принесли фашисты, было ещё и отсутствие обычной поваренной соли. Достать её можно было только у немцев в Краснополье. Снаряжалась группа из 3-4 подростков, у каждого в корзинке было 30 яиц и 3 яйца «в запас», на случай, если часть яиц разобьётся. До райцентра 25 километров, дети преодолевали это расстояние за два дня с ночёвкой в какой-нибудь из деревень по пути следования. Молодые женщины ходить за солью не могли, в райцентре фашисты устраивали облавы и задержанных отправляли на работу в Германию. Принесённую соль делили между собой и партизанами, они тоже бедствовали в этом плане.

Однажды Анна ходила менять на соль топлёное сливочное масло. Продукты принимал толстый немец, дети, которые принесли яйца, сразу получили соль, Анна сильно переживала, что немец ей соли не даст. Но немец масло зачерпнул ножом и знаками велел ей попробовать самой. Забрал бутылки с маслом, насыпал стакан соли, потом подумал и досыпал ещё половину стакана. Отсутствие соли было большой бедой, в суп ложили даже кусочки дерева, отщепленные от кадушки, где раньше хранилась соль.

Так тяжело и тревожно протекала жизнь малиновцев. Однажды бабушку Марью чуть не расстреляли. Когда фашисты в очередной раз нагрянули в Малиновку, соседский парень, дурачок от рождения, указал на неё, что она прячет партизан. На этот раз защитил староста, сказав, что этот парень не нормальный – «думкопф». Этого парня, который стоял и довольно ухмылялся, что так удачно пошутил, расстреляли на месте. Они долго не раздумывали, когда имели дело с партизанами, евреями, цыганами и умственно отсталыми.

Фашистов и полицейских дети ненавидели сильно, у них отобрали детство, они не могли учиться в школе, доходили слухи, что в соседних деревнях убивали детей и сжигали живьём в хатах и сараях. Партизаны для детей были «свои», но никогда и никого дети не выдавали, хотя прекрасно всех партизан знали в лицо и даже по фамилиям.

В начале войны фашисты захватили много военнопленных из отступающей Красной армии. Зимой 1941 года фашисты дали разрешение брать пленных родственников в работники. Женщины выдумывали, что это их брат, муж, сын. Документально подтвердить это было невозможно, так как в этой местности паспортов у людей не было. Они были зарегистрированы только в церкви при крещении, да ещё в каких-нибудь колхозных книгах. Немцев такое положение вещей удовлетворяло, они надеялись на увеличение производства сельскохозяйственной продукции, хотя потом столкнулись с фактом, что все такие «родственники» при первой возможности уходили к партизанам, туда же отправлялась и произведённая дополнительная сельхозпродукция.

Бабушка в свою семью тоже взяла пленного, он не назвал своего имени и фамилию, все звали его «Марьин пленник». Известно было, что родом он из города Уфа. Он очень хорошо рисовал, на замёрзшем окне рисовал портреты Ленина и Сталина, девчат это приводило в восхищение, он над ними подсмеивался, что они такие лохматые и страшные, а Анна объясняла это тем, что такой вид, да ещё противочесоточная мазь, «отпугивают» немцев. Пленник этот с Марьей «сошёлся», днём изображал работника, а ночью ходил на задания с партизанами. В 1942 году у них родился сын, назвали его Василёк. На одном из заданий партизаны попали в засаду, пленник подорвался на мине, когда они пытались выйти из окружения. Его разметало на мелкие куски, бабушке принесли только пряжку от его ремня. Так она стала вдовой во второй раз, теперь уже с тремя детьми.

Когда фашистов начали изгонять с территории СССР, они показали всю свою звериную сущность. Сжигали деревни вместе с жителями, такие страшные вести о расправах стали чаще приходить в деревню. Староста в Малиновке собрал всех жителей на собрание, сообщил, что «наши» уже близко, фашисты дико сопротивляются, деревню они, скорее всего, сожгут при отступлении, поэтому надо всем подготовить места, где можно укрыться и спастись. Староста в деревне активно сотрудничал с партизанами. Жители отправились вглубь леса и стали рыть себе землянки, копали ямы 2х3 метра и глубиной 1,5 метра, из брёвен делали перекрытие, накрывали ветками и обкладывали дёрном. Ходить внутри такой землянки можно было только наклонившись. Оборудовали немудрящую постель, приспосабливали какую-то ёмкость для воды, делали запас картошки.

Как только наши пошли в наступление, немцы побежали, как крысы. Они стреляли в безоружных женщин и детей, сжигали все деревни, которые попадались им по пути. Малиновке в этом плане повезло, основные силы фашистов прошли в некотором отдалении. В дом Русских снаряд всё-таки попал, но сильно не разрушил и дом не загорелся. Все жители спешно покинули свои дома, уходили в лес, в свои землянки. Характерно, что землянки люди рыли в том же порядке, как стояли их дома в деревне, все соседи были «свои», в крайнем случае, можно было надеяться на помощь соседей, если, например, в землянку тоже попадёт снаряд. В землянках сидели две недели, пока шли бои.

Когда уже близко подошли наши, к женщинам обратился военный и попросил доставить к передовой хоть какой-нибудь еды, кухня где-то застряла, солдаты уже три дня воюют без еды. Вызвались три женщины помоложе, в том числе и наша бабушка Марья. Они наварили картошки, открыли все неприкосновенные запасы, хлеб, даже сало, молоко (коров всю войну от немцев прятали в лесу). Дети оставались в землянках. Всё понесли на передовую. Как потом рассказывала бабушка, сделать это было очень даже не просто, свистели пули, военный кричал, чтобы лезли ползком, а у них получается только «раком». С большим трудом добрались они к бойцам, люди были уставшими, с бородами, не понять, молодые они, или старые. Продуктам они были рады, не ожидали, что эти хрупкие женщины тоже внесли свой вклад в победу.

Пока бабушка пробиралась к передовой, начался артобстрел, снаряды падали рядом с землянками. Анна перепугалась за мать и побежала её спасать, а в руке, как держала кружку (поила малыша молоком), так и не смогла руку разжать. В деревню уже вошли наши и располагались на отдых после боя. Бабушка с другими женщинами помогала готовить еду, Анна тоже стала чистить картошку, в этом она уже тогда была большой мастерицей, картошка у неё получалась почищенной идеально, с большой скоростью и производительностью, да ещё и с минимальной толщиной срезанной кожуры.

Бабушка послала соседских девочек, чтобы они забрали детей из землянки домой. К большой радости всех детей привели. Плохо только, что Лиза сильно испугалась, когда бойцы стали открывать землянку, она подумала, что это немцы и их всех сейчас расстреляют. Лиза вся тряслась, переживала, с ней потом даже случаться припадки. Солдаты брились, мылись, шутили, потом отобедали и строем пошли дальше на Запад. С ними же ушли в все молодые мужчины и парни. С солдатами ушёл и Миша Архипцов, двоюродный брат Анны по отцовской линии. Он хорошо знал немецкий язык и был у партизан связным.

Войска ушли вечером, семья Русских сидела у соседей Весёлкиных, там был их отец, хоть и хромой, но мужчина, как-то спокойнее. Ночевать Марья решила всё-таки дома, им повстречались военные в фуражках, наверное командиры. Они спросили, нет ли у них места переночевать в хате, стоял уже сентябрь, на улице было холодно. Бабушка замялась, а Анна храбро сказала, что место есть. Принесли со двора соломы, постелили свои шинели и крепко уснули. Вдруг под утро кто-то стал ломиться в дверь, один из военных встал, достал пистолет и спросил: «Кто такие?». Ответа не последовало, раздался топот убегавших, оказывается это были мародёры, воспользовавшись, что власти никакой нет, мужчины все ушли, эти сволочи грабили женщин и детей.

Утром бабушка пошла за водой, а возле колодца женщины плачут: «От фашистов скот уберегли, а свои «живоглоты» ограбили. Потом этих ворюг нашли и получили они наказание по законам военного времени, но дети в деревне остались без молока. Бандиты не зря лезли в дом к бабушке, они знали, что корова дома. Эта корова была куплена по «сходной цене» перед самой войной, хозяин предупредил, что продаёт её за исключительно блудливый характер, устал её искать, она «загуливала» по 2-3 дня, а когда возвращалась домой, то молоко из вымени текло ручьём. И вот, когда красноармейцы зашли в село, бабушка привела её из лесу и предложила зарезать на мясо, потому что она ей и в лесу надоела со своим характером. На это предложение командир сказал, что трудно ещё всем придётся, детям молоко нужно. Так эта блудливая корова не попала на стол фашистам, будучи спрятанной бабушкой в лесу, наши бойцы её тоже пожалели, не столько её, сколько деток. За время оккупации она принесла бычка, а в самом конце – тёлочку.

После этих событий стали восстанавливать колхоз. Пошла какая-то болезнь, скорее всего это был тиф, был сильный жар и болела голова. Бабушка и Василёк заболели, Василёк помер, бабушка долго лежала в горячке, еле выжила, похоронили малыша, поплакали и стали работать на Победу.

Спасённая корова очень пригодилась, её доили, делились молоком с соседями, весной запрягали и в борозду, таскала и борону и даже плуг. А лошади, которых оставили наступающие части, были совсем «никудышные», хромые, слепые, либо совсем отощавшие, их потихоньку откармливали, всё-таки животина. Женщины выполняли все работы, даже те, которые раньше были под силу только мужчинам. Дети тоже работали наравне со взрослыми.

Толпами пошли беженцы, люди перемещались из деревни в деревню. Уже холода наступили, от деревень остались только печи с трубами. Бабушка, уходя на работу в колхоз, доставала из погреба большое ведро картошки и велела Анне давать всем, кто заходил погреться в хату, по одной картофелине, много было беженцев, люди шли и шли, ведро быстро кончалось. Анна, уже на своё усмотрение, набирала картошки ещё и ещё. Когда бабушка заглянула в погреб, что Анна её ослушалась, но ругать дочку не стала, уж много горя было вокруг.

Восстанавливалась власть, то есть сельский совет, почта. Многие получали похоронки на своих близких, которые ушли на фронт ещё в начале войны. Пришла похоронка и соседям, будущим родственникам, что их зять погиб.

Множество больных, искалеченных людей остались без крова, без родных и близких. Из деревни в деревню шли, держась друг за друга, слепые инвалиды. У государства не было сил и средств позаботиться обо всех пострадавших, раненых на войне было великое множество. Бедные люди собирались группами по 4-6 человек и шли побираться по дворам. Впереди шёл тот, кто хоть частично видел, остальные шли за ним.

Одна такая группа частенько останавливалась в Малиновке. Изба у бабушки Марии была довольно привлекательна для таких людей. Хата была большая, а жили они всего втроём. Они заходили в хату, снимали шапки, истово молились и спрашивали, не могут ли они помочь по хозяйству. Конечно, вопрос был чисто риторический, какая могла быть помощь от них. Крестьянское хозяйство достаточно сложное, нужна физическая сила, сообразительность, опыт, инициатива, не всякий здоровый мужик обладал такими качествами, а уж слепые инвалиды… Просто они хотели сказать, что не просто побираются, а согласны за еду и поработать.

В этой группе был человек, который мастерски плёл лапти из лыка и такие маленькие лапоточки для детей из всяких верёвочек. Эта обувь недолговечна и такая работа была нужна всегда, хоть сейчас, хоть в запас. У слепых был национальный музыкальный инструмент «лира», слепые пели жалостливые песни. Вечером собирались все соседи с детьми, слушали. Потом благодарили, кто какой-нибудь едой, кто немудрящей одежонкой, оставшейся от убитого на войне мужа. Потом слепые шли либо в другой дом, где опять плели лапти, либо, если заказов уже не было, шли в следующую деревню. Мама помнит, что слепые ходили после войны лет 5-6, потом их постепенно стали распределять по домам инвалидов. Но ещё долго ходил мастер по изготовлению лаптей в сопровождении мальчика-поводыря. У него была семья и поэтому в дом инвалидов его не брали, а может быть он и сам не хотел. Этот мастер в 1949 году, когда я уже стала ходить, смастерил и мне маленькие, крошечные лапоточки. Был он как местная достопримечательность, рассказывал все местные новости и в каждой хате был «своим» человеком.

В результате перемещения большого количества беженцев через Малиновку, к осени начали распространяться инфекционные болезни, как среди детей, так и среди взрослых. Но Советская власть после ухода фашистов уже установилась, эффективно начала действовать система здравоохранения, эпидемия была остановлена. Анна заболела тифом, её увезли в Краснополье, там она встретилась со своими тоже больными соседями из Малиновки и будущей свекровью. После выписки они вместе пришли домой.

Анна попыталась продолжить учёбу в школе, раньше, до войны, она училась до четвёртого класса, причём на одни пятёрки. Но ничего хорошего из этого не получилось, за четыре года оккупации, её ровесницы и она стали «переростками», ближайшие школы-семилетки сгорели вместе с сёлами, а далеко от дома бабушка отпускать Анну не хотела. Анна и Лиза вместо школы стали работать в колхозе, на них с утра бригадир выписывал наряд, как на взрослых, но естественно, необходимый объём работ, который надо было выполнить за день, вначале немного корректировался в сторону уменьшения, были они совсем детьми, особенно Лиза.

Бабушка выкопала из «схрона» свою швейную машинку и другие, ценные по тем временам, вещи. Стали строить новую жизнь после фашистов. После освобождения они получили и весточки от своих родственников из Хабаровска и Омска. Младший брат бабушки Иван Русский воевал за Севастополь. Отступали, потом наступали, в конце войны был ранен и вернулся в Хабаровск. Сёстры работали на заводе, а их мужья погибли на фронте. Весь израненный, но живой, вернулся с фронта и брат мужа Дениса – Пётр.

Когда родственники уехали на Дальний Восток и в Омскую область, бабушка с детьми переехала в «Малиновку». В 1938 году была сильная засуха, не уродила даже традиционная «бульба». Было голодно, зимой и ближе к весне стало совсем нечего есть. Тогда они все втроём, как только сошёл снег, пошли на поле собирать колоски. Собрали, сварили, поели и чуть не умерли от отравления. Хорошо, что соседи помогли, откачали. Кое-как дождались, когда пошёл щавель, сныть, крапива, собирали, варили и эту траву ели.

Когда мать была на работе, девчата управлялись с заданиями, которые давала мать. Потом садились на брёвна возле дома и пели песни на два голоса, «на спыдыманку». Предполагалось, что пение заглушало голод, время, когда придёт мать, идёт быстрее. Слух и память у сестёр были исключительными, они знали практически весь деревенский репертуар, абсолютно точно воспроизводили всё, что слышали раньше от взрослых. У Лизы голос был выше, «тоньше», как тогда говорили, она всегда пела первую партию, воспроизводила мелодию, Анюта же успешно выстраивала правильные терции и песня звучала прямо в классическом варианте.

Мать, уходя на работу, оставляла всегда «пресноки» и варила какой-нибудь суп. Пресноки, это лепёшки из протёртого картофеля с добавлением муки. А в связи с тем, что муки почти не было, то практически они были из картошки. В других семьях, где детей было больше, ситуация была ещё сложнее. Более сообразительные соседские ребятишки предлагали сыграть «в свадьбу» или «хрестины», то есть крестины. При этом имелось в виду, что мероприятие будет происходить в хате у Русских. Чугун с похлёбкой стоял в печи, он был тяжёлым и рогачём (ухватом) дети его вытащить не могли. Тогда самая боевая, младшенькая Лиза залезала в печь и проталкивала, вытаскивала чугун на загнетку. Все гости хлебали ложками прямо из чугуна. Вечером, по уровню супа и саже на голове младшей дочери, мать определяла, что опять было организовано очередное «мероприятие». Сильно мать не ругала, журила, конечно, но гордилась, что её дети с сочувствием относились к тем, кому ещё хуже, чем им самим. Но однажды свадьбу играли так, что открыли приготовленную «для дела» бутылку самогонки. Тут уже Марии пришлось взяться за ремень.

Мария со своими детками жила в соседях с семьёй Весёлкиных, семья их была большая и бедная. Семьи дружили, жили как родственники. Дети вместе играли в куклы, городки и другие игры. Самая старшая, двадцатилетняя Весёлкина Ганна была ровесницей Марии, у неё было трое детей. Муж у неё работал до войны на строительстве в Москве, во время войны ушёл к партизанам.

Девочки Марии сильно разнились по характерам. Анна была скромницей, во всём старалась походить на мать, активно помогала ей во всех делах, стремилась всегда научиться домашнему ремеслу, росли без отца, поэтому мать выполняла все работы, и «мужские» и, естественно, «женские». В отличии он Анны, её сестра Лиза росла непоседой и была первой среди ровесников только по песням и пляскам. Анна всегда училась на «отлично», а Лиза «кое-как». Самый первый «творческий эксперимент» Анна провела в ещё трёхлетнем возрасте, когда изрезала на кусочки единственную и довольно дорогую «персидскую» шаль матери, чтобы получилось много таких красивых шалей для всех женщин в доме и даже для кукол. Куклы Анна изготавливала тоже сама из тряпок. Куклы были с руками и ногами и даже с волосами из растрёпанного льна, карандашом прорисовывалось лицо, а Лиза потом пририсовывала и груди, чтобы было натуральнее. Потом Анна самостоятельно научилась шить обувь, онучи. Она свила из остатков льна верёвочки, из которых потом и связала эти маленькие лапотки. Всё делалось в тайне от матери, пока та была на работе. Онучи получились «хоть куда». Когда Анна слезла с печи в готовом «изделии», предвидя, что мать будет её ругать, за незаконное использование сырья, Мария села на лавку и сказала, что теперь им обувь уже заказывать не надо, дома есть свой мастер. Таким же образом Анна училась самостоятельно вязать. Вот только до швейной машинки мать её не допускала, боялась, что сломает, а мастера по ремонту в деревне не было. Я тоже всё время шью дома всем своим тапки, вяжу шерстяные носки, ещё в детстве освоила швейную машинку, наверное, это у меня от матери.

В доме были только девчата. Мария научилась делать многие виды работ, которые обычно выполняют мужчины. Плела лапти, чинила забор (леску). Леска это плетень, только своеобразный. В землю закапываются столбики, к ним крепятся горизонтальные жерди, а уже к ним вертикально крепятся прутья лещины (орешник), или вербы. Такие заборы делаются в зависимости от назначения гуще, выше и т.п.

Мать сама поправляла солому на крыше. Для этого надо было изготовить из соломы жгут, связать его, подстричь, получается «бабка», её подсовывают туда, где солома попрела, сгнила. Она умела заменить выбитые кирпичи на русской печке.

Девчата своими силами заготавливали дрова в лесу, самостоятельно пилили и рубили. Сами «добывали» сено для коровы.

В связи с этим запомнился рассказ моей матери, как они были в гостях у подружки, отец которой пришёл с работы, уселся в грязных лаптях к столу, развязал на лаптях верёвки (борки), которые заняли под столом и стулом достаточно много места. Подружка в это время мыла полы в хате. Отец был строгим и властным, было видно, что дочка его побаивается, не решилась даже убрать грязные лапти с верёвками, а просто «обмыла» пол вокруг, оставив отца как на острове, тревожить «работника» никак было нельзя. Девчата сидели разинув рты, у них заходить в хату в грязных лаптях было не принято.

Затем отец велел нести «Первое», оказывается он так называл простой перловый суп., по- белоруски - гуща. Затем велел нести «Второе», это был тот же суп, но со дна чугуна, почти каша. Получилось, что он съел две огромные чашки супа. Потом он встал из-за стола, завязал свои лапти, прошёл в грязных лаптях по уже вымытому полу, выпил холодной воды из деревянной кадушки и снова ушёл на работу. Подружка стала домывать пол.

Девчата побежали домой и наперебой начали рассказывать своей матери «в лицах» об увиденном. Потом сделали вывод о том, что хорошо, что у них отца нет, ест уж очень много, их семье хватило бы съеденного на два дня. Да ещё ходит он в грязных лаптях по хате. Мария посмеялась над «экономическими» выводами детей и сказала, что любой мужчина в колхозе «наработает» больше, чем женщина, устаёт сильно, поэтому и поведение его такое. Не стала она убеждать дочерей, что поведение не из-за усталости, а от нищеты и невежества.

Когда пришла весть о победе, в деревне была большая радость, правда многие радовались и плакали, к ним уже раньше пришли похоронки с фронта. Вся молодёжь и дети побежали в «Курбаки», там уже на столбе было радио, все стояли и слушали. Потом поставили на стол с красной скатертью бюстики Ленина и Сталина, начался митинг.

Настала весна уже без оккупантов, женщины работали «от зари до зори», вместе с ними работали и дети. В возрасте 12-14 лет они уже считались полноправными колхозниками. Детей постарше старались отправить в ФЗУ (фабрично-заводские училища). Первого сентября дети стали собираться в школу. В Курбаках школу немцы сожгли, в соседней деревне за 5 км. школа была, но она была переполнена, за партами сидели по 3-4 ученика. Учебников не было, писали на газетах. Все дети были «переростками», фашисты школ не открывали. Поэтому в классах вместе с уже довольно «зрелыми» девушками и парнями, училась и «малышня». Зимой вообще стало ходить в школу невозможно, далеко, холодно без хорошей одежды и обуви, школу пришлось бросить, девчата горевали и плакали. В колхозе пообещали, что в следующем году в Курбаках школу восстановят и все «переростки» будут учиться в своей школе в вечернее время. Но случиться этому было не суждено, восстанавливать школу было некому и не из чего, а рабочую силу надо было сконцентрировать на выполнение государственных планов по производству сельскохозяйственной продукции. У кого были отцы, дети хоть как-то, но учились в других деревнях, снимали квартиры. Но большинство подростков осталось без отцов, поэтому, чтобы не умереть с голоду, у них была одна дорога – работа в колхозе и на своём участке (усадьбе).

С усадьбы собирали налоги. Молоко, если есть корова, молоко можно было заменить эквивалентным объёмом масла. Мясо, вне зависимости от наличия животных, если «живности» не было, то такой налог сдавался деньгами. Мария, будучи без мужа, до смерти платила налог за бездетность, ведь троих детей у неё не было.

Несмотря на то, что семья жила без мужчины, хозяйство в доме велось даже более «справно», нежели в некоторых полных семьях. Мария была работящая, здоровая, девчата изо всех своих сил всегда старались помогать матери, так были воспитаны. Находилось много претендентов на «руку и сердце» Марии, но она считала, что если в начале жизни не повезло и дети остались сиротами, не стоит связывать свою судьбу с другим мужчиной, неизвестно каким отчимом для и так обделённых её детей, окажется потом даже самый лучший. Ведь обязательно родятся ещё дети. Сможет ли такая «сборная» семья обеспечить их достойное содержание. Возможны раздоры, конфликты. Дети тоже были всегда против «чужого» батьки. И всё-таки, перед самой войной, Мария решилась выйти замуж за какого-то приезжего «уполномоченного» из райцентра. Уже стали собирать вещи, чтобы переезжать в город. «Жених» предложил хату продать, а детей оставить на вокзале, там их заберут в детский дом. В ответ на это предложение, Мария выбросила жениха в дверь вместе с его чемоданом и вполне серьёзно замахнулась на него «толкачём», которым дробят зерно в ступе. Хорошо, что в это время прибежала тётя Соня, она и спасла этого подонка от верной смерти или серьёзного увечья.