 Весной 1954 года, по оргнабору переселения на целину, семья Андрея стала собираться в дорогу. Дом продали за бесценок, в Малиновке народ только убывал, пришлось «раскатать» дом по брёвнам, новые хозяева перевезли его в более перспективную деревню. Дом Русских продать не удалось, он был старой постройки, в него переселилась бабушка Пелагея со своим новым мужем, дедушкой Раточко.
Упаковали вещи в корзинки, кадушки и мешки и отправили багажом по железной дороге. Аванс, который дали покупатели за дом, ушёл на билеты для всей семьи, оплатили провоз багажа, всем купили «цивильную» одежду и обувь. Остальные деньги покупатели пересылали потом нам уже в Казахстан. Председатель колхоза очень сожалел, что семья уезжает, уговаривал остаться, но родители окончательное решение уже приняли. В дальнейшем, по мере устройства на новом месте, планировали перевести в Казахстан и стариков. В колхозе дали лошадь и повозку, чтобы перевести семью и вещи до железнодорожной станции.
Станция меня ошеломила своим необычными для нас постройками, складами, другими помещениями, в деревне такого не увидишь. Братья были ещё совсем малолетними несмышлёнышами, они тоже вертели головами во все стороны и жались к родителям. Мне тогда было уже шесть лет, но и меня всё сильно интересовало. Я впервые увидела поезд. Платформы, вагоны, в которых на целину ехали молодые парни и девушки. Играла гармошка, молодёжь танцевала. Потом двое парней почему-то стали драться. Один из них был в полосатой тельняшке. Второй был в кепке, вдруг он выхватил нож, гармошка смолкла, девушки кинулись врассыпную. Ребята стали разнимать дерущихся, громко просвистел свисток, в толпу бросились милиционеры. Потом всё успокоилось и поезд от станции отошёл.
Ждать нашего поезда нужно было несколько часов, приехали мы заранее, боялись опоздать, а поезд ждать не будет. Моя любопытная с детства натура отметила за это время много чего интересного, неуёмное любопытство оторвало меня от родителей, я отошла посмотреть и заблудилась. Объявили посадку, а дочери нет. Я в это время увидела мальчика, который ехал на детском трёхколёсном велосипеде. Обычный велосипед у нас был, но на нём ездили только взрослые, а тут такое чудо, маленький пацан ехал на своём велосипеде. За время, пока я, разинув рот, шла за маленьким велосипедистом, значительно удалилась от станции. Когда сообразила, что отстала от своих, сильно не растерялась, с детства некогда не теряла самообладания. Стала спрашивать у прохожих: «А не бачили ли они моих батьку и матку?», люди только отрицательно качали головами. Потом кто-то сообразил, что я из «целинников» и показал дорогу на станцию, я побежала бегом. На станции меня уже искали, милиционер повёл меня к родителям, которые уже «места себе не находили».
Там же на станции я увидела ещё одно «чудо», мужчина, у которого не было ног, катился на маленькой тележке, отталкиваясь от дороги руками, колёса его тележки издавали громкий свистящий звук. Вокруг киоски с конфетами, газетами, книжками, игрушками. Меня это ошеломляло, я ведь раньше кроме своей деревни и леса ничего подобного не видела.
Погрузились мы в поезд. С нами ехали ещё две семьи, какие-то дальние родственники отца. Один из них, Матвей, ездил в Казахстан ещё зимой, выбирал место для жизни. Станцию «Казахстан» он тогда выбрал не случайно, у Матвея там машинистом работал двоюродный брат. Сам Матвей был трактористом, ему предложили поселиться в посёлке «Трудовик», это где-то в пятидесяти километрах от станции. Для Белоруссии это очень далеко, а по казахстанским меркам просто рядом. Поэтому все три семьи ехали до станции «Казахстан».
В поезде тоже было всё необычно и интересно. В трёх семьях было десять детей, целый «колхоз» любопытных. В Москве нас ожидала пересадка, на Казанском вокзале было гораздо интереснее, нежели на нашей станции, но я, наученная опытом, уже от матери не отходила. Ходили обедать в ресторан, официантка принесла всем по тарелке борща, он был ярко красного цвета. В Белоруссии помидоры полностью созреть не успевают, поэтому варят больше щи с капустой, а таких красных щей я никогда не ела. У меня создалось впечатление, что на всех пальцах официантки были кровоточащие раны и поэтому борщ во всех тарелках получился красным. Я побрезговала и есть не стала. Что такое «маникюр» я тогда не знала.
Даже на таком громадном вокзале было очень тесно, все скамейки были заняты, даже на полу расположились люди. Взрослые, дети, чемоданы, всевозможные узлы и мешки. Мне показалось, что все люди, как и мы, куда-то переселяются. Теперь, на Казанском вокзале потерялся уже мой младший брат Алексей. Потом принёс его на плечах милиционер, а малолетний Лёшка сидел, «лупал» своими чёрными глазами, выискивая родителей.
Из поездки запомнилось, что мы переезжали по железнодорожному мосту широкую реку, родители сказали, что это Волга. Была весна, Волга разлилась и это было для нас тоже интересным зрелищем, ведь у нас в деревне была речушка, можно сказать, ручей, «воробью по колено».
Спустя немногим более суток, прибыли мы на станцию «Казахстан». Снова удивлялись, дома здесь строили не из леса, а из земли, из глины. Такой дом был у нашего земляка, машиниста поезда. Во дворе колодец, неглубокая копанка, только у нас в Малиновке такие колодцы с «журавлём», а здесь с воротом, не который накручивается цепь с ведром. Вокруг станции бескрайняя степь, леса, даже кустов нет. Посёлок небольшой, редкие мазанки, примитивный, стандартный вокзальчик ещё, наверное, с Николаевских времён, но поезда идут часто.
Прожили мы здесь три дня, пока мужчины ездили смотреть новое место жительства. Моему отцу место не понравилось, речки нет, полной школы нет, а другие две семьи поехали в «Трудовик», Матвей колебался, ничего хорошего в этом «Трудовике» не было, но он оправдывался, что дал слово председателю, что приедет и привезёт семью. Хотя этот председатель человек, наверное, был «дошлый», можно сказать, что он Матвея «подкупил», зимой, когда он здесь был с «разведкой» и уже замерзал в своей «худой» фуфайке, дал ему колхозный тулуп и мешок белой муки, что в те годы стоило многого.
Когда наш земляк-машинист узнал, что Андрей на «Трудовик» не согласился, то посоветовал ему съездить в посёлок Бурлин, всё-таки районный центр, Урал рядом, множество других речушек и озёр, передовой колхоз, развивающийся лесхоз, МТС, кирпичный завод, полная средняя школа. От людей, знакомых с техникой, там не откажутся, хотя колхоз и не целинный. Он сам бы туда с удовольствием переселился, но железная дорога далеко, около 30 километров, поэтому машинисту работы там нет, а профессию свою он любил, не хотел уже «перепрофилироваться».
До Бурлина отец доехал на попутках, осмотрелся, здесь ему понравилось. Была весна, Урал разлился, море воды до горизонта и лес есть вдоль Урала. Вдоль берега Бурлы тянулись огороды, где уже начинала всходить кое-какая зелень. Отец зашёл во двор, где какой-то старик отбивал косу. Поздоровался, представился кто он такой и откуда. Дед косу отложил и тоже назвался: «Иван Выходец, тоже потомок переселенцев, только ещё со времён Столыпинской реформы». Проживает здесь со своим младшим сыном и его семьёй. Во дворе Выходцев была колхозная теплица и инвентарь для плантации, на которой выращивают овощи. Он на пенсии, но по совместительству, работает сторожем и правит немудрящий инвентарь, грабли, вилы, лопаты, мотыги. Отцу он посоветовал сходить в колхозную контору к председателю. Сказал, что трактористы в колхозе очень нужны, многие не вернулись с фронта. Тем более, что в это время как раз расформировывали МТС, а технику передавали в колхозы.
Ещё он посоветовал «присмотреться» к избушке, в которой жила бабушка по фамилии «Смоленская». Её забирают дети в Ленинград. Правда цену старушка назначила высокую, изба того не стоила, продавала она очень привлекательное и ценное «место» на берегу Бурлы, причём есть реальная возможность участок расширить не только вдвое, но и даже втрое. Без картошки на зиму не останешься, а если заведёшь корову, то на «той стороне» речки всегда можно накосить травы. Не надо скупиться, если денег не хватит, то лучше занять, чем упустить такое место.
Отец немного повеселел, он даже после посещения станции «Казахстан» и «Трудовика» уже и не предполагал, что здесь тоже есть «интересные» места. В конторе сам председатель все слова Выходца подтвердил, дал распоряжение оформить отца на работу и выделил автомашину для перевозки семьи. Но что скажет Анна? Её мнение отец всегда, до самой смерти, считал более авторитетным, свои умственные способности и жизненную практичность он оценивал далеко не в свою пользу. После неудачной поездки в «Трудовик» решение ехать в «Фёдоровку» (тоже районный центр, но в степи, Урал там далеко) было уже практически принято, так как там уже давно проживали более двадцати человек по линии «Русских», прямых родственников Анны.
Но решение было принято, отец приехал на грузовой машине, всё рассказал матери, слушала она внимательно. Потом отец сказал, что всё теперь зависит от неё, если она всё-таки не захочет ехать в какой-то «Бурлин», а настроена жить со своими тётками в «Фёдоровке», о которой уже много знает, то он сильно возражать не будет, хотя сам думает, что лучше жить «своей» жизнью, родственники и их мнение, конечно, хорошо, но, тем не менее, имеет смысл попробовать самим, тем более, что условия гораздо более приемлемы. Анна долго не думала, решила, как сказал отец, высказала ему свои помыслы по этому вопросу, что она за отцом всегда будет, как «нитка за иголкой», любили мои родители друг друга.
Вот так, благодаря инициативе отца и помощи неравнодушных людей, наша семья оказалась в Бурлине. Председатель своё слово сдержал, пока трактора в колхоз не передали, отец будет работать на мельнице (практически по специальности механизатора), мать на плантации, а всем детям есть места в детском саду. Жилья, правда, стоящего не было, поселили нас в бывшей «молоканке», это такое помещение, рядом с фермой, где надоенное молоко проходило первичную обработку. Молоканка была сильно запущена, её даже закрыли из-за многочисленных нарушений санитарных норм. Мать там вытравила дустом миллионы мух, всё продезинфицировала хлоркой, вычистила всё буквально «до блеска», председателю доложили, что она «сдала экзамен» на отличную работницу. Заведующий молочной фермой сразу же после такой уборки вернул молоканку себе, её стали использовать по прямому назначению, а взамен нас поселили на постой к Выходцам, с соответствующей оплатой и продуктами от колхоза, пока у нас не появится возможность постройки своего жилья.
Родители вышли на работу, нас определили в детский сад. Утром и вечером мама готовила нам немудрящую еду на таганке. Таганок это круглый железный обруч, к которому прикреплены три ножки, тоже из полосок железа. Диаметр обруча подобран так, чтобы можно было установить в него чугунок. Под чугунком разжигали мелкие щепки, всевозможные прутики, чурочки и палочки. В поле, в качестве топлива, чаще используется «кизяк», это засохшие плоды жизнедеятельности животных, коров, телят, которые пасутся в степи. Набирают кизяков в мешок и потом только понемногу подбрасывают в костёр, высохший навоз горит очень хорошо, даёт много тепла. Наверное, это старинное изобретение древних кочевников, но, как оказалось, в Казахстане до настоящего времени применяется часто. Таганок настолько универсален, что его даже можно использовать, когда на улице идёт дождь и костёр развести и поддерживать затруднительно. Чтобы не топить в доме печь для приготовления еды, когда на улице «плюс сорок» и рационального использования дефицитных в Казахстане дров, таганок устанавливают в печь и разводят небольшой костерок. И печь сильно дом не перегревает и щи сварить можно быстро.
В общем, приспосабливались. Однажды летним вечером, когда задул сильный ветер и были достаточно обоснованные предпосылки к дождю, хотя и редкое это явление в нашей местности, мама варила суп на таганке в печи. Малолетний Алексей забрался по лестнице на крышу, нашёл там удочку и засунул её в трубу. Такой вот трубочист оказался, хотя и не знал он тогда такой профессии и не видел никогда трубочистов. Вся гарь с трубы высыпалась в чугун, естественно, испортив еду, пришлось семье ужинать хлебом с водой, чая мы тогда ещё не «знали». В первый раз чай мы попробовали в поезде, не принят был у нас в Белоруссии такой напиток, не знали мы его, кстати, до настоящего времени я от чая «не тащусь», не ощущаю разницы в его сортах, не понимаю его. Мне кажется, что лучше попить воды, или, ещё лучше, какой-нибудь компотик, квас и т.п. Видимо это закреплённый с детства вкус, который так и не трансформировался, в зависимости от места и условий проживания. В Казахстане чай обоготворяют, самым ценным считался тогда чай индийский второго сорта, говорят, что он самый душистый и вкусный.
Хозяин дома, где «набедокурил» Алексей, (Выходец) тогда сказал: «Этот бисов сын своей смертью не помрёт». К счастью, его предсказание не сбылось, ребёнок «хулиганил», был подвижным и шустрым только до школьного возраста, потом стал послушным и прилежным мальчиком.
Когда мы поселились уже у Выходцевых, стали выходить играть на улицу, к нам сразу «потянулись» соседские дети, знакомились, всё расспрашивали. Их очень удивляло то, что мы разговариваем не совсем так, как говорили они. Налаживались первые контакты. Многие дети были потомками украинцев, когда-то переселившихся сюда ещё до революции. Дома они разговаривали по-украински, поэтому особых каких-то затруднений не было, языки наши родственные, тем более, что приехали мы с востока Белоруссии, где язык мало отличался от русского. Подружились мы с внуками Ивана, Мишей и Наташей, они были ближе нам по возрасту. Рядом жила семья Гайдуковых, дети которых были преимущественно женского пола. Самой младшей была Таня, её нянчили все старшие дети, потом к этому подключились и мы. Она была кудрявой, беленькой и ещё не разговаривала.
Благодаря содействию деда Выходца, сделка по продаже нам землянки по адресу Будёновская 41 состоялась. Улица Будённовская тогда тянулась вдоль Бурлы и повторяла её изгибы, потом, по мере застройки посёлка, план был несколько упорядочен и все крайние к реке дома отнесли к улицам, которые раньше «упирались» в Бурлу, часть домов отнесли к ул. Пролетарской, которая была как бы продолжением этой улицы. Так потом и сменился наш адрес на ул. Уральскую 1, которая пересекала Пролетарскую под прямым углом. На тетрадном листке, от руки, был составлен договор, который потом был заверен в сельском совете печатью и подписью председателя. Вместо подписи продавца стоял крестик. На фото счастливое семейство на фоне приобретённого жилья, рост отца не намного меньше высоты самого дома. Сам момент переселения я почему-то не запомнила. В это время уже закончился тот период, когда всё в этой зоне зелено, всё интенсивно растёт, используя запасы зимней влаги, и природа мало чем отличается от Белоруссии, откуда мы приехали.
Задули ветры, днём и ночью, прошли «Казахстанские дожди», это такое интересное метеоявление, когда шквальный ветер поднимает тучи пыли и несёт по степи и по дорогам посёлка, иногда, правда, выпадет в это время и несколько дождинок, несколько капель, отсюда и название. Когда мы утром шли в садик, то держались друг за друга и подол матери. Руки у неё были заняты, тяпка, узелок с обедом и малолетний Алексей на руках. Он уже, конечно, ходил сам, всё-таки два года ему было, но ходил он очень медленно, если его не взять на руки, то до садика мы бы шли не менее часа. Василий тоже постоянно плакал, идти не хотел. Тогда соседка пенсионного возраста однажды напугала его тем, что раз он ходить не хочет, маленький ещё, то она даст пососать ему свою грудь. Эта перспектива немного Василия отрезвляла, пугала его, не хотел он попробовать такую худую, обвисшую грудь, он размазывал слёзы с пылью по лицу и мы шли дальше.
На меня эта казахстанская пыль действует до настоящего времени удручающе. В детстве я уходила со своей тарелкой кушать на речку, там садилась на мосток, которые были сооружены против каждого огорода, чтобы можно было подойти к воде при поливе, не запачкав сильно ноги, берег у речки был илистый. Здесь была живительная влага. Дома мне казалось, что пыль лезет не только в глаза, но и в рот и в уши, собственно так оно и было. Порывы ветра были такой силы, что поднимали в воздух и швыряли испуганно кудахтающих кур.
Колхозный детский сад работал только летом, перед каждым сезоном cдавали все анализы, получали справку «здоров». С окончанием полевых работ детей распускали по домам. К нам периодически приходили врачи в белых халатах, осматривали, смотрели состояние зубов, складным метром замеряли рост, водили каждого на кухню и взвешивали на весах.
Кормили хорошо, мне даже казалось лучше, чем дома. Каждый день было обязательно мясное блюдо. Пирожки, лепёшки, молоко, чай с «подушечками». Подружки, у которых матери не работали, сидели дома и прав на садик не имели, нам завидовали, они в садик, к сожалению, не ходили.
В садике было как-то спокойно, высокий забор гасил ветер, задерживал песок и пыль, я себя там чувствовала комфортнее, чем на пыльной улице. Здание было построено недавно, или для этого было использовано какое-то колхозное помещение, которое было приспособлено и отреставрировано под детский сад, толстые глиняные стены хорошо «держали» прохладу. Днём нас водили на прогулку в большой сквер, который почему-то назывался «Районный садик». Там росли высокие клёны и мощные акации, была танцевальная площадка, стояли скамейки для отдыха.
Двор детского сада окружали колхозные хозяйственные службы, зернохранилище, кузница, два огромных подвала, где хранили картошку и всякие овощи, была даже небольшая конюшня. Нам разрешали смотреть, как помощник кузнеца качает меха в кузнице, как куют коней, как деревянными лопатами перекидывали пшеницу, лежащую в длинных буртах, как в подвалах перебирали картошку. Это была настоящая профессиональная ориентация подрастающего поколения, тем более, что буквально рядом располагались основные производственные и подсобные помещения колхоза.
В то время в Бурлине был тогда один «настоящий» колодец, забита скважина была около базара, с неё брали воду на чай, круглые сутки там стояла очередь со всего посёлка, особенно после работы. Только к концу пятидесятых годов сельсовет построил ещё одну скважину, она была уже гораздо ближе от нашего дома, напротив дома директора районного Дома пионеров, а потом и директора нашей школы Абзала Укасовича Укасова. Для более прозаических нужд (суп сварить, или постирать), брали воду с Бурлы, речка была чистая, вода хорошая. Использовалась вода и из копанок, хотя там она не считалась уж очень хорошей, некоторые считали её «солоноватой», ведь копанки копали только для полива огородов, хотя на окраинах это были основные источники воды, вообще, экология того времени позволяла жить без особого «напряга», только очень уж привередливые (чаще приезжие) люди, выбирали, что есть и какую воду пить.
Базар был рядом с нашим садиком, говорят, что до революции там торговали скотиной, теперь же для «торговых» нужд использовалась только его небольшая часть, хотя огороженная забором площадь была достаточно большой, просто огромной, видимо раньше много продавали скота, наверное, со всех близлежащих посёлков и аулов района. Теперь же на базар приезжали жители Иртека и Раннего, весной торговали картошкой, там она хорошо «родила», сажали её много, излишки весной, когда она была подороже, привозили в Бурлин. Летом и осенью привозили вёдрами смородину, её много росло на «Самарской» стороне Урала в районе Иртека. Бабы несли ягоду на коромыслах в вёдрах, торговали стаканами. Переправлялись через Бурлу на лодке, за перевоз тоже расплачивались ягодой. Перевоз «держали» наши соседи Коноваловы, у них всегда была наготове лодка, на которой они перевозили желающих, громко кричащих с «той стороны»: - «Лодку, лодку!». Позже, когда и наш отец сделал лодку, то людей с «той стороны» перевозили и мы, отец, если был дома и мы, когда уже подросли.
Мельница, где работал мой отец сразу после переселения, была рядом с базаром и молзаводом. Мололи зерно, фураж, для коров и быков, которых тогда ещё использовали в качестве тягловой силы, мололи и «чёрную» муку, из которой хлеб получался серым. «Белую» муку, «сейку», мололи в Илеке, из неё пекли белый хлеб. Зерно колхозникам на трудодни выдавали поздней осенью, или даже зимой. Мероприятие по помолу хорошей муки было достаточно серьёзным, колхоз брал на МТС грузовую машину, или трактор. Людей собиралось много, каждый помечал краской свои мешки.
На нашей мельнице была градирня, огромный открытый резервуар, который использовался для охлаждения воды двигателя мельницы. В нём плавали грязные, в мазуте гуси со всех ближайших дворов. Мельник был вечно пьян, молодёжь, помощники всё время над ним подшучивали, весёлый, не зловредный, всегда пьяный, потому что «подносили» за ускорение очерёдности, потребность в фураже, а в бедных семьях и в «чёрной муке», была в каждом дворе.
На молзавод с близлежащих колхозов подвозили молоко в бидонах на широких телегах-платформах. В повозку запрягали двух лошадей для увеличения скорости, чтобы молоко летом на жаре не «пропало», так нам это объясняли взрослые.
Иногда водили нас на Бурлу купаться, ходили строем, под гармошку пели песни: «Эх красивы над Волгой закаты, ты меня провожала в солдаты» и другие «гуляночные» песни. На гармошке играла музыкальный руководитель тётя Маруся Вавилина. Старшие маршировали сами, а малышню воспитательницы несли на руках. На речке барахтались мы на у самого берега, под неусыпным контролем воспитательниц, которые, задрав подлы, по колени в воде ходили между нами, нашему восторгу предела не было. Брали с собой в чайниках воду и сухари для тех, кто совсем проголодается.
Тётя Маруся готовила с нами коллективные и даже сольные музыкальные номера, однажды мы выступали на сцене в районном клубе. Я плясала с Володей Пятаченко, у нас неплохо получалось. Потом, когда мой брат Алексей женился, то мы с Володей даже оказались родственниками.
Из детей в саду помню Галю Шимарову, её мама работала заведующей садиком, всё время была озабочена хозяйственными делами, это была очень энергичная женщина. У Вали Рогозянской мама работала поваром, тётя Дуся, добродушная, приветливая, дети её сильно любили, всё время к ней «лепились». Помню Валю Сидорову, она была моложе нас, её родители работали комбайнерами. Нянечкой у нас работала мама Вити Тёмнова, она носили на руках белокурую и симпатичную, только что родившуюся девочку Таню, теперь Тани уже нет. Одна молодая казашка из «Восьмого аула» приносила свою крошечную дочку в ведре на коромысле, в одном ведре её вещи, обед, а в другом эта малышка. Она была очень маленькая, чёрненькая, воспитательница сразу брала её на руки и носила целый день, пока вечером её не забирала мать, иначе она громко и со слезами плакала.
Всех малышей переодевали в «казённую» одежду. Вне зависимости от пола всех малышей одевали в платья. Только ребятам старше 3 лет давали шаровары и рубашку. Панамки и платочки были обязательны, чтобы голову не напекло, кто ходил в своих головных уборах, кто в «казённых», но воспитательницы строго следили, чтобы головы были покрыты, иногда просто повязывали на голову кусок какой-нибудь материи или марли.
Мой брат Лёшка ненавидел садик только за то, что там в обед укладывали спать. Уговаривал всех, чтобы его не водили, слёзно обещая при этом, что будет слушаться родителей и даже брата и меня.
Надежда Тузова, Уральск, август 2015 |
