 Основные, наиболее значимые моменты моей жизни я уже здесь опубликовал в двух предыдущих статьях. Теперь же, пользуясь возникшей возможностью, решил обновить и мои записи, которые я раньше писал для своих внуков. Раньше хотелось, чтобы в следующих поколениях моей семьи остался след и от моей жизни. Издать полноценную книгу не было возможностей, да и желания большого не было, уникальной мою судьбу не назовёшь, человек я не тщеславный. Постепенно освоил азы компьютерной грамоты, что позволило воспользоваться возможностями Интернета, активно работал на сайте ветеранов ВВС. Писал, можно сказать не только и не столько о друзьях, товарищах и моей авиационной судьбе, сколько для того, чтобы с моими записями могли ознакомиться внуки, поэтому и стиль изложения соответствующий, старался, чтобы они смогли прочувствовать время моего детства и отрочества.
 Помню, как объявили войну. Выступал по радио Молотов. Через какое-то время люди слушали Сталина. Все были уверены, что мы сильны и разобьём врага быстро и основательно. Вспоминали прошедшие события Халкин-Гола и Финскую войну. Был даже какой-то подъём – пели песни, что не отдадим ни пяди своей земли, а враг будет повержен на своей территории.
Как это было. Вот что пишет в своих мемуарах Георгий Константинович Жуков, который, в отличие от Хрущёва, непосредственно общался со Сталиным в первые часы войны: «Говорят, что в первую неделю войны И. В. Сталин якобы так растерялся, что не мог даже выступить по радио с речью и поручил своё выступление В. М. Молотову. Это суждение не соответствует действительности. Конечно, в первые часы И. В. Сталин был растерян, но вскоре он вошёл в норму и работал с большой энергией, правда, проявляя излишнюю нервозность, нередко выводившую нас из рабочего состояния». (Жуков Г.К. Воспоминания и размышления. Изд. 13-е, исправленное и дополненное.)
Ребята моего возраста (мне было девять лет) гоняли на ветках-вицах, держа их между ног, изображали конницу Будённого. Чувствовали себя «Чапаевцами» и разили ненавистного врага шашками, выструганными из палок. Каждый был «красным командиром» и каждый побеждал быстрее другого. Забыты были «казаки-разбойники» и многие мирные игры.
 Народ не отходил от динамиков, установленных на столбах в людных местах, в момент передачи последних известий с фронта. «От Советского Информбюро!..» и голос Левитана торжественно и твёрдо «вбивался» в голову каждому. Дома сидели у радиоточек, собирались соседи, не у всех были эти, чёрные из плотного картона, рупоры. В центре тарелок был винт, которым настраивали звук.
События на фронте не радовали, солдат призывали всё больше и больше. Настал момент, когда забрали отца. Сборный пункт был. Перед посадкой в кузов машины, отец дал каждому по рублю, мы взяли по большому мороженому. Обычно нам перепадали по десять-двадцать копеек, редко брали по пятьдесят. Родители не были скупыми, «мороженки» по пятьдесят уже большие, эти же, по рублю – просто огромны. Так, удерживая между двумя круглыми вафлями, облизывая это мороженое, мы четверо, и мать, проводили уезжающего отца на фронт, на долгие годы. Через год-два забрали и старшего брата. Начались годы нужды, выживания. Мать «тянула» всё. Мы помогали, как могли.
Как и многие другие, мы держали корову. Летом нужно было накосить сено, заготовить дрова на зиму, посадить на выделенном участке картошку и несколько раз обработать её, полоть и окучивать. На огородике, возле дома, высаживалась зелень, помидоры, а на навозных грядках вырастали неплохие огурцы. Сено и дрова вывозились на той же корове, для этого в каждом дворе были облегчённые телеги. Приучали коровок тянуть груз, надевая на шею мягкий хомут-«шорку». На подъёмах мы помогали труженице. Казалось, что она понимает ситуацию, что возок с сеном – это её пропитание, и надо сделать это много раз, чтоб хватило на зиму. Конечно, многие работы выполнялись и раньше, при отце. Но отец организовывал всё, выписывал машину, часто многое делалось совместно с родственниками, то у одних, то у других.
 Теперь же, всё легло на плечи мамы и старших братьев Миши и Вани, а с уходом на фронт Михаила, Иван стал старшим мужчиной в доме. Я и Шурик ещё учились в школе. Иван окончил десятилетку в 1944 году и пошел работать на завод, стал классным фрезеровщиком. Был на «брони» и на фронт не призывался. Однако, позже был взят в трудармию, на шахты в г. Копейск, тяжело переболел там тифом, но выжил. Его 800-грамовая пайка по заводской карточке делилась, подчас, на всю семью. Бывало, работал как все мальчишки и девчёнки, не уходя с завода, спал в подсобках или у станков. Саша заболел ревматизмом, болели ноги. Пришлось перейти в вечернюю школу и пойти работать. Рисовал афиши в кинотеатре, лозунги и т.п.
Вылечил он свой ревматизм горячим керосином, кто-то рассказал о таком лечении. На горячей печи ставил ступни в сковороду с керосином и закрывался одеялом до пояса. Через какое-то время опухоли колен и боли уменьшились, а затем наступило и выздоровление. Далее, в жизни, он бегал на лыжах и занимался лёгкой атлетикой.
В эти годы пришлось «осваивать» в пищу лебеду, крапиву, жмых (макуху), собирать колоски злаков после уборки полей и т.д. Мать обменяла что могла, в том числе отцовскую одежду, на муку, пшеницу. С этой целью предпринимались походы в соседние районы Казахстана. Весной на картофельных полях собирали сморщенные остатки от картошки и, отмыв, измельчённую заливали несколько раз водой. На дно оседал серый крахмал, его использовали для киселя. Ели густой, подсоленный или сладкий с молоком. В пищу шли «шилушки» - сладкие белые корешки тростника (камыша) и мучнистые корни рогозы, которые мы научились добывать в озёрах и болотах. Подспорьем была охота на уток и зайца, а также рыбалка на карася и гольяна сетками и «мордами» - вершами, сплетёнными из ивняка-тальника. По весне, собирали дикий лук и кислянку (щавель) на мокрых полянах после талого снега.
Однажды, наша кормилица–коровка не вернулась домой со стадом. Нашли её с перебитым хребтом на окраине у загородки хозяйских стожков сена. Пришлось прирезать. Нашли виновного, был вроде даже суд. Из-за нервного потрясения мать парализовало. Кроме случая с коровой, на её состояние повлияло длительное отсутствие писем от Михаила (он как бы пропал без вести) и тяжёлое ранение отца. Почти девять месяцев пролежала она, пока не пригласили из какого-то села местного знахаря Астафия. Он и поднял её на ноги травками и внушениями, как экстрасенс.
Вот тогда были самые тяжёлые дни. Порой, на выделенный рубль, по пути в школу, у бабок на базарчике возьмешь стакан «топлюшки»- кислого топлёного молока, и пару «оладий» из жмыха (макухи) и так - до обеда.
В школе плохо топили печи, мы сидели в одежде, чернила замерзали. Писали в самодельных тетрадях из газет и всяких ненужных книг между строчками печатного текста. Я выдирал такие «тетрадки» из «Капитала» Маркса и «Анти - Дюринг» Энгельса. Бумага была хорошего качества, но корочки приходилось делать из жёлтой обёрточной бумаги. В своё время сундучок с политической литературой оставил, проездом в Казахстан, какой-то переводчик известного барда-акына. Он, так во время войны и после неё, не объявился.
9-го Мая в школе организовали субботник. Нас вывели в ближайший лесок, с целью накопать саженцев берёзок и других растений для посадки в школьный садик. У меня, вместо лопаты, была «сечка», которой секли мясо в деревянном корытце для котлет и пельменей. Мне её дала мать, так как большая лопата была тяжелой. Надавливая ладонью на короткий черенок при работе, я сорвал кожу, образовалась большая кровавая мозоль. Пока занимались перевязкой руки, намочив платок, пописав на него в кустах (помогал мне дружок Коля Рапаков), мы отвлеклись от происходящего. Боль затихла.
Вдруг все заволновались, послышались крики. Что-то кричал верховой на лошади, он мчался по дороге в ближайшую деревню Первомайку. Послышалось: «Конец войне! Победа!!!, Победа!!!». Все кинулись бежать домой. Возникшее чувство восторга переполняло душу. Как вернулся домой, я не помню. Кругом люди радовались, лица были просветлёнными, многие плакали.
В этот день, или на следующий, друг Мишка Баитов (он был из Частоозёрского района, как бы, земляк) стащил у брата с милицейскими сослуживцами с праздничного стола полграфина пшеничной водки, стаканы и какую-то закуску. Пригласил меня и Кольку в сельский парк, недалеко от его дома, и в кустах акации мы решили отпраздновать ПОБЕДУ над фашистами. В наших местах растёт только кустарниковая жёлтая акация, я тогда и не представлял, что она бывает другой, мощным деревом. Ну, это к слову. Худые, вечно недоедающие, тринадцатилетние, сказав какой-то «тост», мы выпили по полстакана этой, выдаваемой по карточкам на разлив, водки. Враз опьянели, что-то съели и чтобы скрыть содеянное, разбили стаканы и графин, забросив их подальше в кусты. Неокрепшие организмы не приняли такое «праздничное удовольствие» - всех вырвало. Чувствовали себя прескверно, а Кольку бабка чем-то отпаивала. До сих пор, при праздновании Дня Победы, мне вспоминается, кроме радости и "горечь" того дня.
После ПОБЕДЫ ещё 2-3 года были очень трудными. Есть хотелось всегда, донашивались обноски. Одежда перешивалась, перелицовывалась (материал одежды выворачивался наизнанку, стирался и заново сшивался). Конечно, отец был уже дома, демобилизовавшись пришел и старший брат Михаил, оба работали. Матери стало много легче. Михаил женился, перестроил кладовку в нашем доме на жилую комнату, со своей печью и отдельным входом из сеней. Иван, вернувшись из трудармии, поступил на третий курс педагогического училища, чтоб восполнить знания для дальнейшего обучения в каком либо институте. Саша, после окончания вечерней школы успешно сдал экзамены в институт и занимался на втором курсе Металлургического факультета Политеха в г. Свердловске.
  Шел 1947 год. Я учился в 8-м классе, продолжал гонять голубей, но одновременно увлекся фотографией. Освоил отцовскую довоенную деревянную камеру-ящик (пятиминутку), с двумя рукавами, из не пропускающего свет материала, через которые просовывались руки, чтобы тут же проявить негатив на фотобумаге в кюветах проявителя и фиксажа (закрепителя), установленных внутри ящика. Позитив, т.е. уже готовая фотография, получалась после пересъемки негатива. Опять проявив, можно было отдавать мокрое фото «клиенту». Всегда был полон двор мальчишек и девчонок, этих самых «клиентов».
Старшие братья из фанеры, на кухне, оборудовали «фотолабораторию» для меня. Там я проявлял фотопластинки, отснятые «Фотокором» и фотоплёнку, экспонированную немецким «Фойглендером» - трофеем Михаила. Снимал со штатива и с рук. Сидел часами в этой будке и при таинственном красном свете «штамповал» снимки. Был куплен фотоувеличитель, и я научился делать с узкой плёнки настоящие фото обычных размеров. Родные и соседи, поддерживая меня в этом увлечении, говорили, что я не «пропаду», т.к. уже имеется освоенная профессия фотографа.
Как-то, в очередной приезд на каникулы или просто за продуктами, Саша зашел домой со своим другом – однокурсником (он жил в каком-то селе нашего района). При разговоре, как-то перешли на то, что в Свердловске, у них во ВТУЗгородке, есть Суворовское училище, военное музыкальное училище (куда поступают с 5-го класса), а сам, этот студент, после 7-го класса поступал в Спецшколу ВВС, в интернат, на полное государственное обеспечение, но не прошел по здоровью.
 К этому времени у меня было восторженное отношение к Авиации. Не малое влияние к этому отношению «приложили» голуби. Лежишь на крыше, смотришь на их полет и кучевые облака, на проплывающие время от времени самолеты и ловишь себя на ощущении, что ты выше их, голова кружится, и вот-вот, с замиранием сердца, упадёшь в эту бездну.
Чкалов, Байдуков, Беляков, Гастелло, Маресьев, «Два Капитана» Каверина будоражили душу. Я «заочно» влюбился в лётчиков, авиацию, втайне завидовал, но всерьёз еще не думал о такой профессии, как и вообще, о какой-либо другой. Но, в ту минуту я «загорелся» не на шутку пойти в «лётчики». Мать и отец отговаривали, но я настойчиво, порой с плачем, отстаивал своё решение, и они сдались. Нужно было узнать, есть ли эта школа сейчас и можно ли поступить в неё сразу в девятый класс. Я попросил об этом брата Сашу, и он выполнил мою просьбу. Нужно было отослать документы и ждать вызова на сдачу экзаменов. Закончил 8-й класс, подготовил заявление, автобиографию, приложил табель оценок, но не было метрик – свидетельства о рождении. Оно было потеряно в одно из многократных оформлений продуктовых карточек в годы войны. Срочно необходим был дубликат.
По рассказам, я родился в г. Свердловске, вроде - бы 29-го февраля 1932 г. В то время семья жила в г. Первоуральске, где отец работал продавцом в магазине на золотых приисках. Мать же отвезли рожать в Свердловск. Время «подпирало», да и ехать почти за 500км. поднимать архивы, было накладно. Подсказали, и я поехал за помощью к деду Платону в село Карасье, Частоозерского района, тогда ещё Челябинской обл. Это километров 60-ти. Добирался с нашей нефтебазы на попутках. Часть пути ехал на цистерне бензовоза, держась за какие-то скобы и дыша испарениями от ёмкости.
Там родились старшие братья, меня в документах не нашли и сославшись на то что, церковь была сожжена, выдали в сельсовете справку. По ней я, пройдя медкомиссию, получил дубликат свидетельства о рождении. Так я стал уроженцем с. Карасье, уже Курганской обл. Но записали, что я родился 1-го марта 1932г., я не возражал.
Специальные средние школы ВВС были созданы в 1940 году. О красивой военной форме спецшкольников и перспективе стать военным лётчиком мечтали тогда все мальчишки. Тысячи юношей, годных к летной работе без ограничений, сели за парты (8, 9 и 10 классы). После получения среднего образования и специальной военной подготовки в этих школах, многие становились курсантами авиационных училищ, окончив которые, продолжали службу в частях ВВС и ПВО в качестве военных лётчиков, штурманов, авиатехников, инженеров.
 Итак, я уже после "мандатной" комиссии, зачислен на учебу в спецшколу ВВС. Буду жить в интернате, подчиняясь всем правилам казармы. Мой класс – взвод располагался в двух комнатах на двухъярусных кроватях. Комнаты почему-то назывались «кубриками». Как поступившему вновь, мне подобрали уже достаточно поношенную форму: китель и брюки навыпуск с голубым кантом, туфли и фуражку, тоже с голубым околышем и «крабом»- кокардой.
Наши 9-е классы входили во вторую роту. 8-е классы – это третья рота и 10-е, соответственно, первая рота. Я поступил в 9-й класс и «влился» в коллектив, проучившийся уже год в этих военизированных условиях. Мы, а также суворовцы и музыканты-воспитанники, занимались по программе обычных средних мужских школ (тогда было раздельное обучение) с добавлением специальных военных дисциплин. Правда, в отличие от нас, они начинали учёбу с пятого класса. Нам, кроме общевойсковой подготовки (строевой, пехотной и стрелковой), давали основы воздухоплавания, аэродинамики, конструкции самолетов и двигателей, парашютизма, теории пилотирования. Конечно, изучалась история мирового развития авиации (конечно, с приоритетом российской и советской и т.д.).
После обеда был отдых, а затем самоподготовка в классе под контролем воспитателя- офицера или одного из преподавателей. Гражданские учителя были тоже в военной форме, но без погон. Иногда преподавали и в гражданском. Этот распорядок позволял лучше усваивать материал – по успеваемости мы делили первое место с суворовцами среди школ города.
Кто видел сериал «Кадеты», то наша жизнь во многом совпадает с показанной в этом фильме. Только время было послевоенное, порядки были строже. Так, за курение, стригли наголо в присутствии замполита подполковника. А за «самоволку» одевали в Х/Б, хлопчатобумажное - заношенное и не по размеру обмундирование. В таком уже никуда не побежишь. Иногда оставляли без ужина за провинности: на построении выводились провинившиеся, озвучивалась причина, а остальным давалась команда «Направо, в столовую, шагом марш !». Конечно, совсем без еды не оставались, были свои хитрости: друзья приносили, уговорив поварих, бутерброды и т.п. Интернатовские завидовали «городским». Они, по договоренности родителей с начальством, могли не жить в интернате, а после самоподготовки уходили домой. Могли в городе посмотреть кино и т.д. Они имели «особые» увольнительные.
Учились, в основном, хорошо, но как все мальчишки, иногда «шкодили», выводили из себя некоторых «нелюбимых» учителей. Получали взыскания, внеочередные наряды. Иногда получали и «весомую плату», как-то: от преподавателя «авиадела», списанного летчика с ампутированной рукой, который мог дать и подзатыльник своим тяжелым, резиновым протезом. Достаточно часто пользовались мягкотелостью некоторых учителей. Так, хорошо «успевающие» у немки, могли сбежать с урока на крышу школы, через чердак или по пожарной лестнице, и позагорать на солнышке. Ну, а на плохо успевающих, она могла и доложить воспитателю.
На утренние подъемы приходили воспитатели и преподаватели согласно графику. Тут уж, придумывали разные розыгрыши, чтоб слегка напугать или «пошутить», насладится замешательством учителя или вместе посмеяться возникшей ситуацией. То, кто-то не поднимался, якобы заспался, тогда ответственный за подъем вынужден лично будить, тянул одеяло, а там оказывалась кукла из шинелей с размалеванной рожей и т.п. Или все враз прыгали со второго яруса кроватей, как пираты на абордаж, с гиком, шумом, зимой – в подштанниках, со свистом и сразу «исчезали» на плац школы, на обязательную физзарядку, «оглушив» тем самым ответственную за подъем. С мужчинами были осторожнее.
Первые недели я был освобожден от строевой, физкультуры, очередных нарядов. Была рассечена голень левой ноги. А дело было так. Когда мы ехали поездом («500-веселым») с братом Сашей из Петухово в Свердловск, на начало учебного года (он на начало очередного семестра в институт, я - в спецшколу), была теплая, даже жаркая погода. Поезд шел ни «шатко, ни валко», часто останавливался. На одной остановке люди увидели колодец и кинулись попить водички. Я тоже, схватив кружку, побежал со всеми, сумел прорваться к ведру, напился и, зачерпнув воды для Саши, побежал через пути к своему поезду. А он, гукнув, сдвинул ударом состав и стал набирать скорость, Я чувствую, что к своему вагону уже не успею, другие тоже цеплялись за поручни и садились в любой. И я тоже, боясь расплескать воду, схватился одной рукой, но успел поставить ногу на ступеньку, как меня втянули в тамбур какого-то вагона. При этом я сильно ударился ногой об окованную железом ступеньку лестнички. Прошел по вагонам к своему, подал остатки воды брату и тут почувствовал сильную боль и увидел, что штанина в крови. Перевязали какой-то тряпкой рану и, в таком виде я прибыл на учебу в свою, 11-ю спецшколу ВВС.
Учился, как и многие ребята, неплохо. Фотографией продолжал заниматься. Как-то попался в руки самоучитель скорописи, стенографии по системе Соколова. Появилось новое увлечение. Увлек им одного друга (Володю Белкина) и мы с ним совершенствовались в этом письме, даже переписывались с ним, когда уже учились в высших учебных заведениях (он в Ленинграде, а я в Риге). Особого практического смысла в этом для нас не было, но тогда было интересно, хотелось проверить себя - смогу ли я освоить эту «премудрость».
 На входе в школу была широкая лестница (портал с площадкой). На ней, иногда, фотографировались, в кадр помещались ученики и преподаватели с администрацией. На открытой веранде второго этажа лежал фюзеляж с кабиной какого-то связного самолета, а в вестибюле – два больших авиационных звездообразных двигателя. Это сразу давало понять, что мы «прикасаемся» к авиации и возникало необъяснимое чувство гордости.
Постепенно я втягивался в режим, уже не выглядел заморышем, получил 3-й разряд по бегу, носил спортивный значок, был этим горд. В школе занимались в разных кружках : авиамодельном, танцевальном, музыкальном. Увлекались чечёткой, виртуозно плясал "степ" Петька Месяц, с легкостью применяя при этом "сальто". Был свой духовой оркестр, руководил им престарелый капитан-алкоголик, но ребятам нравился, умел увлечь и быстро научить. В пении соло своим природным басом поражал всех Боря Штоколов (он учился годом раньше) и в 1949-м году по указанию Маршала Жукова, который присутствовал на выпускном вечере, был направлен в Консерваторию.Так Боря и не стал летчиком, но достиг самой вершины мастерства – стал главным басом Советского Союза. Жаль, он покинул нас уже, ушел из этой жизни.
Перед праздниками мы тренировались, чтоб участвовать в парадах. Запомнился один случай, когда на ночной Генеральной репетиции лошадь Жукова поскользнулась на трамвайном рельсе, Маршал свалился с неё, загремев своими многочисленными наградами своего тяжелого мундира. Я три раза проходил на парадах, которые принимал Маршал Советского Союза Жуков, который в то время командовал Уральским Военным Округом.
Школа организовывала экскурсии, встречи. Был на встрече со сказочником Бажовым, в доме купца Ипатьева, в подвале которого была расстреляна царская семья. Сейчас на этом месте сооружен «ХРАМ НА КРОВИ». Подвал сохранен.
В 2006-м году я с сыном Игорем посетил Петухово, семью брата Саши в Екатеринбурге. Племянница Лена с дочкой Катей, устроили нам экскурсию по «теперешнему» Свердловску - Екатеринбургу. Но, я не нашел свою школу на улице Малышева 71, место застроили. А, раньше, где-то в 60-х годах, я заходил туда, там была женская школа-интернат с английским уклоном. Так же стояли авиамоторы в вестибюле, а девчата, глядя на мою форму, сообщили, что они знают, что здесь раньше учились мальчики – лётчики.
Анатолий Рябков, Одесса, ноябрь 2015 |
