 Работа бывает разной.
В одних случаях она
выполняется потому, что необходима людям и даёт заработок для собственной
жизни. В других – от одной мысли, что надо её выполнять, портится настроение,
но обстоятельства сложились так, что выполнять эту работу придётся тебе и
никуда от этого не деться. В третьих – она любимое дело и даже не вызывает
усталости, сколько бы ты ею ни занимался. И тогда человек счастлив, что
занимает своё место и делает эту работу творчески, для себя самого, при этом
ещё и соответствуя требованиям производства.
Жаль всё-таки, что Аким Иванович, наш главный кадровик, в
интересах конспирации не указал полное наименование моей должности в трудовой
книжке. Он видимо, считал что, если проверяющие будут спрашивать: «Почему у вас
агроном допущен к документам штаба без специального образования по профилю
работы?», то можно будет как-то исправить ситуацию. Долгое время, наверно из тщеславных побуждений, меня
беспокоил этот факт: почему не написать, как положено? Этого ведь не скроешь?
Целый коллектив сотрудников, ведомости в бухгалтерии, штатное расписание, разве
здесь спрячешься? А скорее всего, у него была своя правда. Опыт работы
подсказывал ему, что не каждому проверяющему можно доказать очевидность и
пользу происходящего, считаться же с мнением тех, кто повыше, ему приходилось,
может, и не раз. Так или иначе, но в моей трудовой книжке осталась его запись:
«2. 1974.07.08. Переведена на должность инспектора (какого отдела снова не
указано, и оставлено свободное место)». А мне тогда так было важно, чтобы в трудовой книжке у меня
было указано, какую важную для государства и предприятия работу я выполняла. Пишу это и думаю: каждого человека жизнь учит какому-то
своему опыту, через который он получит новые знания, новое понимание жизни. А, может быть, Аким Иванович просто
любил, чтобы оставалась в жизни некая недосказанность и тайна? И был,
безусловно, прав. Светлая ему память. Наверное, я пришла в эту жизнь счастливым человеком. Мне
ведомо, что такое любимая работа! А ещё, мою работу именовали спецработой. Осознание
причастности к чему-то важному и скрытому прибавляло мне собственной
значимости, гордости, и ощущения себя не отдельным винтиком, а частью организма
всего государства. От точности и оперативности моей работы, считала я, зависит
работа целого предприятия. В этом у меня не было никаких сомнений. Порою
казалось, что это уже не работа, а я сама вся такая таинственная и секретная. Я могла бы и совсем не ходить домой, а жить у себя в
кабинете, ходить в гости к маме и на свидания с юношами, а возвращаясь снова
приниматься за то, что необходимо делать. Но такое состояние и понимание пришло
не сразу. Оно формировалось постепенно под влиянием общения с моим
непосредственным начальником – инспектором первого отделения – Молодьковым
Алексеем Федотовичем. До перевода в первое отделение я работала оператором в
бухгалтерии авиаотряда. И вот я впервые вхожу в кабинет нового места работы.
Каким будет мой новый начальник? Что я там буду делать? Информация о характере или особенностях личности тех или
иных сотрудников в бухгалтерию всё-таки проникала. Но об Алексее Федотовиче
Молодькове я никогда ничего не слышала. Откуда он? Кто по профессии? Ни одного
слова. Увидела его впервые. Высокий, средней плотности и не широк в
плечах. Синий костюм из сукна для авиаторов, но без знаков отличий. Ни тебе
погон, ни значков. Обычное лицо (пройдёшь и не запомнишь). Короткая стрижка с зачёсом вперёд. Седина.
Правильные не крупные черты лица. Голубые глаза и скромная мальчишеская улыбка.
Таким я его запомнила. Когда мы вошли, и Аким Иванович представил меня, Алексею
Федотовичу, последний улыбнулся как-то по-доброму и ответил: «Хорошо. Проходи.
Садись. Будем работать». Он задал мне
несколько уточняющих вопросов, дал две брошюрки, тонкую и толстую, и сказал:
«Вот это нужно изучить. Читай пока. Что будет не понятно, спрашивай». Читаю. Инструкция по делопроизводству – это вам не детектив,
и не любовный роман. После нескольких страниц текста я уже хотела спать и
ничего не помнила, что прочитала впереди. О чём спрашивать, когда всё
перепуталось? Читала я, как мне кажется дня три. Он меня не торопил, но каждый
день понемногу рассказывал, что мне придётся делать, каковы принципы работы с
документами, какова главная задача нашей работы, какие функции входят в наши
обязанности, и какую ответственность мы несём, если нарушим правила. Глаза у
меня округлялись от страха при мысли, что если пропадёт какой-то документ, то
меня посадят в тюрьму. Не спеша, день за днём он открывал мне особенности
работы с документами. И у меня начинала складываться какая-то картинка. Однажды спросил: «Люба, ты на машинке умеешь печатать?»
-
Пробовала у мамы на работе. Только я медленно печатаю. Он вынес из-за фанерной
перегородки печатную машинку «Ундервуд»
допотопного производства, дал мне в руки какой-то документ и я стала тыкать
пальчиком.
- Надо
учиться печатать обеими руками. Посмотри, как Света Широких в лётном отряде
быстро работает? – подсказывал мне начальник. У всех секретарей (две в приёмной и одна в лётном отряде)
уже появились электрические машинки, а я всё ещё стучала на трофейном
«Ундервуде». На мои намёки, что надо бы и нам более современную технику, Алексей
Федотович не реагировал. Он не пошёл бы просить у командира то, чего пока нет в
достатке. И, тем не менее, всё, что требуется для обеспечения сохранности
документов, у нас было. Как-то утром, вхожу я в кабинет и замечаю, что Алексей
Федотович, игнорируя моё радостное приветствие, не улыбается в ответ. Думаю:
что-то случилось? В чём я провинилась? Он
спрашивает: «Ты вчера во сколько ушла с работы?» - В половине седьмого (18.30), - отвечаю, а сама панически
перебираю в уме, что я не так сделала?
- Дверь
закрывала на ключ? – говорит, а сам смотрит в окно.
- Да,
конечно, - уверяю я, и сама уже начинаю сомневаться. Может кто-то пробрался в
кабинет? У нас что, вскрытие ночью произошло?
- А
помещение опечатала? – продолжает он, повернувшись в мою сторону, но вроде бы
уткнувшись в инструкцию. Я точно помню, что я накладывала печать. Потому, что она у
меня сдвинулась, и мне пришлось это переделывать. А я уже торопилась успеть на
следующий автобус.
- Да,
Алексей Федотович, и печать поставила, - озабоченно гляжу на него.
- А дверь,
после того, как закрыла ключом, проверила, что закрыта? – не унимается
начальник. И я начинаю догадываться…
- Не помню.
Торопилась на автобус.
- А ты вот
эту инструкцию читала? – теперь он уже смотрит на меня в упор.
- Читала, -
опустив глаза в пол, тихо отвечаю ему. А
сама думаю: «Теперь меня уволят с работы». И так мне жалко себя. Так жалко эту
работу, которую я уже начинаю осваивать. И как всегда эти противные слёзы
накатываются на глаза… Как бы ни замечая моих эмоций, выписанных на лице крупным
почерком, Алексей Федотович ровным, бесстрастным тоном говорит:
- Ну ладно.
Я понял. Хорошо ещё, что твою печать никто не сорвал, и не повредил. Значит,
доступа посторонних в помещение не было. В противном случае, нам пришлось бы
сейчас проводить служебное расследование. Пойми, наша работа не игрушки, здесь
нет мелочей. Никакой спешки быть не должно. Перепроверяй всё по нескольку раз.
Думай о том, что ты делаешь. За это придётся отвечать. Я смотрела на него
преданными глазами, как на Ангела-хранителя и понимала, что он хочет научить,
предупредить, и он прощает меня, как простил бы меня мой отец.  Осенью у меня родилась светлая мысль, что нужно учиться
дальше. Занятия на курсах подготовки в ВУЗы уже начались, я опоздала. Тогда я
пошла в школу рабочей молодёжи и попросила разрешения посещать некоторые
предметы для подготовки к вступительным экзаменам в ВУЗ. Меня взяли, и почти
весь учебный год я ходила на занятия. Необходимость высшего образования была
для меня очевидна. Но по какой специальности? У меня никаких пристрастий и
любимых профессий не было. Никакого образа, никакой мечты. Одно только знала
точно: учитель, врач и продавец – не моё. Как теперь понимаю, задатков на
призвание у меня не было.
Мама советовала подавать документы в Уральский сельскохозяйственный
институт на экономический факультет. Она считала, что это самая женская
профессия, которая не будет отрывать от семьи. Отработай свои восемь часов и
свободна. Уже с весны я начала готовить документы в сельхозинститут.
Обратилась к своему руководителю за характеристикой, а он меня спрашивает: «А
ты что от нас уходить собираешься?»
- Почему? –
удивилась я. Мне такая мысль даже и в голову не могла прийти.
- Ну как,
ты же выбрала экономический факультет. Значит, будешь искать работу по своей
специальности. Заочников обязывают представлять документы о том, что они
работают по профилю, - терпеливо разъясняет Алексей Федотович. Об этом я совсем и не думала. Мне нужен был только документ,
что я имею высшее образование. А для чего он нужен, если не собираешься
работать по специальности? Квалификации специалиста ведь не будет. Кого этим
дипломом можно убедить, что ты обладаешь какими-то знаниями по выбранной профессии?
Кому такое образование нужно? Такие вопросы меня не посещали. А, кроме того, то
тут, то там приходилось слышать шёпоток: «Эту взяли на должность без
специального образования. Диплом-то педагогический. Того взяли на должность, а
у него и высшего образования-то нет». Иначе говоря, практика показывала, не
важно, по какому профилю у тебя диплом, главное, чтобы он был. С этими смыслами
я и намеревалась учиться дальше. Но у Алексея Федотовича на это был другой
взгляд. - Мне нравится моя работа, и я не собираюсь увольняться. Но
ведь по нашему профилю нет институтов, - настаиваю я на своём.
- Почему
нет? Вон Аля Сахипова, инспектор в отделе кадров, учится заочно в юридическом.
Это наш профиль. Спроси-ка у неё, как она поступала, – подсказывает наставник. У
меня от этой мысли мозги радостно подпрыгнули. В юридический поступать я
согласна! Только мечтать об этом не смела, боялась, что все законы не запомню. Вечером докладываю маме о перемене своего решения, о том,
что мне посоветовал Алексей Федотович, и рассказала Аля Сахипова. Мама тоже
обрадовалась. У неё на это были свои основания. Несколько раз она участвовала в
трудовых спорах на работе и на своём опыте поняла, как недостаток знаний по
законодательству и судебному производству влияет на возможность доказать свою
правоту. Так я нашла свою профессию и в 1975 году поступила во
Всесоюзный юридический заочный институт на факультет правоведение. Как-то после получки захожу в кабинет. Дверь у нас (по
инструкции) всегда закрыта и у каждого свой ключ. На столе мой финансист
разложил стопочки бумажных купюр. Спрашиваю: «Вы чего это деньги разложили по
столу?» - Вот, смотрю, сколько бабушке своей дать.
- Как это
сколько? Деньги надо жене все отдать. Она хозяйка, - безапелляционно заявляю я.
- Ага… вам
дай. Вы всё в один день истратите, а потом будете требовать: «Ещё давай. Мало
дал».
- Да почему
это? Можно же вместе всё посчитать и решить, на что потратить, - не соглашаюсь
я.
- А вот я
как раз это и делаю, - продолжает он.
- А почему
у вас столько кучек? – удивляюсь я.
- А как же?
Эту – бабушке отдам. Здесь – на ремонт мотоцикла. Это – за гараж надо
заплатить. Тут – мне на дорогу и питание. Это – заначка, на непредвиденные
расходы, и для бабушки, когда она всё растратит. Если на что-то важное, то я ей
добавлю. А это – внуку в копилку.
- А зачем
внука-то к деньгам приучать. Баловать только ребёнка, - возмущаюсь я.
- Почему же
баловать, - невозмутимо возражает Алексей Федотович, напротив, ребёнок должен
понимать, откуда берутся деньги, как долго приходится их зарабатывать, чтобы
приобрести что-то ценное. Сейчас вот мы с ним копим на велосипед. У него своя
касса. Хочет – потратит на мороженое, на кино, на конфеты, тогда велосипед ещё
не скоро появится. Это он сам решает чего больше хочет. Мы с ним всегда это
обсуждаем. Так меня удивила тогда его позиция. Я сразу вспомнила, как
лет в семь у меня появилась копилка, куда мне в день рождения гости положили
денежки. Бабуля тоже сказала, что не надо их брать, пусть копятся. Но я стала
проявлять к этой копилке нездоровый интерес: то вытрясаю, чтобы купить
мороженое, то показываю всем гостям, а фактически попрошайничаю, и мне
запретили иметь свою кассу, чтобы не было соблазнов. А оказывается, ещё и так
можно ребёнка воспитывать?.. Только терпения и мудрости надо больше проявлять,
чтобы доверие было. Вместе с Алексеем Федотовичем мы проработали лет пять, и я
чувствовала себя за ним «как за каменной стеной». Так говорят о хорошем муже,
жена которого защищена от всех проблем. Трудным периодом для меня были его
отпуска. Если он уезжал в санаторий на
три месяца, то мне без него было очень тоскливо, потому что только он знал все
ответы в самых неожиданных ситуациях. Никогда не горячился, был выдержанным,
уравновешенным и немногословным. Бывало, что за целый день мы говорили друг
другу всего несколько слов, да и то по моей инициативе. У каждого был свой круг
обязанностей, свой план очерёдности необходимых дел. Контролировал он меня
совершенно незаметно. Мне всё время хотелось отчитаться ему о проделанной работе,
но он кивал и уходил от обсуждения, если того не требовали интересы дела.
Документы всегда были на месте, и он мог без моих объяснений сам увидеть, как
обстоят дела. Мне же требовалось пообщаться. Подруг у меня на работе не было,
посетители заходили не для разговоров со мной, а для ознакомления с
документами. Причём, если он замечал, что я отвлекаюсь от работы, стреляя
глазами на молодых лётчиков, или где-то задерживаюсь в других отделах, то меня
ожидало его хмурое лицо и приходилось «отрабатывать» старанием и ускорением
темпов в работе с документами. Как-то мы разговорились с пилотом Николаем Старушко. Алексей
Федотович, вернувшись с планёрки, дважды вошёл и вышел из кабинета, а мы всё
общались. Затем дал мне задание куда-то пойти с документом, и после этого ещё
провёл профилактическую беседу следующего содержания: у нас в кабинете не место
для свиданий и приёмов гостей. По телефону разговор только по делу. После
работы никаких задержек. Все встречи и разговоры за пределами работы и в
нерабочее время. - Да это и никакое не свидание, – оправдывалась я, - мы
просто разговаривали. Но ему это было совершенно не важно. А для девушки на
выданье это было уж слишком строго. Да и от «главной» цели уводило. Женихов-то
как тогда найдёшь? Надо же знакомиться. Всё-таки требования начальника я
старалась выполнять, но симпатий к лётчикам отменить не могла. Недавно прочла в своём дневнике запись от 16 мая 1975 года:
«Вчера ехала в автобусе с М. Не могу оторваться от его глаз… Это магнит
какой-то. Смотрю на лётчиков, и сердце замирает. Хотя я и внушаю себе, что дело
не в профессии, а в людях, но всё же не каждому дано летать. «Рождённый
ползать, летать не может» (А.М.Горький). Я уважаю лётчиков за их труд, опасный,
трудный, но необходимый. А если к этому ещё и жгучие карие глаза, то…» Где тут хоть слово про то, что «мне хлеба не надо, работу
давай». Гормоны лучше знают, о чём мечтают девушки. Но в жизни важно и то, и
другое. Нужна и любимая работа, и встречи, и любовь, и отношения.  В 1975 году я определилась с женихом. Докладываю своему
главному распорядителю. Он улыбается, задаёт наводящие вопросы, и я как на духу
выкладываю всё, что знаю. Он утвердительно кивает. Значит, согласен.
Благословение получила, думаю я. И только потом, когда он наставлял меня, как
надо выбирать себе помощников, я примерно поняла, о чём он мог думать.
С начала 1976 года я всё время была в отпусках по больничным
листам, а в мае и совсем ушла в декретный отпуск. Запомнился такой разговор. После очередного больничного, что-то я забыла выполнить, и
Алексей Федотович, расстроенный такой моей работой говорит:
- Смотрю я
на ваше поколение. Кого же вы родите, если у вас самих нет никакого здоровья.
Раньше женщины и по дому всю работу выполняли, и в поле работали до самых
родов. Какими же будут ваши дети? Мне нечего было ответить. Я не знала, какими станут мои
дети. Ездить в аэропорт зиму и весну,
толкаться и трястись в автобусе я не могла. Здоровья действительно не было. А
ребёночка надо. Прошли все эти заботы. Леночке – первой дочке – исполнился
год, и я вышла на работу. Быстро втянулась в трудовой ритм, соскучилась уже по
своему месту. В молодые годы память быстро восстанавливает навыки и, кажется,
что не было никаких декретных отпусков, а ты всегда была тут как тут. Однажды во время какого-то совещания наш командир авиаотряда
Вильгельм Павлович Агапов, мужчина с аристократической внешностью, строгим
выражением лица и редкой очаровательной улыбкой, по телефону попросил принести
ему необходимый для обсуждения важный документ. Быстро подготовив передаточный
лист, я зашла в кабинет. Командир взял из папки то, что ему требовалось, кивнул
мне, что я свободна, и продолжает работу совещания. Я стою в ожидании.
Вильгельм Павлович поворачивается ко мне и глазами спрашивает: «Чего ещё?» Я
достаю из папки лист о выдаче документа и показываю рукой, где нужно расписаться.
Ничего не говоря, только как-то недовольно хмыкнув носом, он расписывается, и я
с чувством выполненного долга удаляюсь. Это было утром. После обеда,
возвращаюсь из ресторана сытая и довольная жизнью. Алексей Федотович мрачнее
тучи. - Ты чего себе позволяешь? Я сразу сообразила, откуда подул
ветер. И отвечаю вопросом на вопрос:
- А в чём
дело?
- Командир
недоволен. Ты в присутствии подчинённых выразила своим поведением ему
недоверие.
- Нет у командира оснований так считать. Я выполняю требования инструкции. Я не
могу выдать секретный документ без подписи. Напротив, командир должен быть
доволен, что его подчинённые даже ему выдают под роспись. И это пример для
работы с документами тем, кто присутствовал на совещании, чтобы они, ссылаясь
на спешку, не уносили документов с грифом без подписи о получении. Руководитель мой вздохнул и больше ничего не сказал.
Формально он и сам знал, что я права. Но он знал и другое. Иногда следование
букве закона убивает отношение к человеку, который словно робот бубнит своё
правило. Не всё в жизни идёт по писаному. Порой проявленное доверие важнее и
дороже чёткого следования инструкциям. Но и у меня была своя правда, которую ни командир
авиаотряда, ни мой начальник не могли знать, и в силу которой я ни за что не
поступила бы иначе. Эта правда основана на опыте, который передаётся нам, как
говорят «с молоком матери». Первое, что рассказала мне мама, после моего сообщения, что
меня переводят в первый отдел – это свою трагедию потери лица и должности. В
шестидесятых годах она работала инспектором по кадрам и спецработе в Уральской
геофизической экспедиции. Однажды один из руководителей взял документ с грифом
секретно, а на просьбу расписаться ответил: «Самолёт улетает, я тороплюсь. А за
документ я больше, чем ты отвечаю». Через неделю он появился на работе, но был
занят. А ещё через неделю, на просьбу вернуть документ ответил: «А я вернул
тебе. Ты что забыла?» Мама знала, что он не возвращал. Но перебрала всё до
единой бумажечки, отодвигая все шкафы и столы. Она плакала, рассказывая родным
своё горе. И я это помню, хотя была ещё ребёнком. Потом было служебное расследование,
прибыла комиссия с вышестоящей организации. Во время этой проверки, когда члены
комиссии ушли на обед, а мама обедала в кабинете, зашёл инженер, справился как
у неё дела, посочувствовал и говорит: «А ты за столом смотрела? Там, кажется,
что-то белеет». Мама обрадовалась, что документ нашёлся, хотя точно знала, что
его там раньше не было. Её не уволили, но перевели на нижеоплачиваемую работу.
Этот случай был для меня железной установкой: никому, никогда, ни в каком
случае без подписи ни одного документа. Моему ангелу-хранителю до пенсии оставалось года полтора. В одно прекрасное утро, так надо бы начинать эту часть
повествования, Алексей Федотович говорит:
- Ну что,
Люба, пора тебе готовить годовой отчёт. Уйду я на пенсию, а ты ещё ни разу
самостоятельно отчёт не составляла.
- Так Вы же
руководитель. Я и не знаю, как надо. Вы всегда сами делали, - неуверенно
проговариваю я.
- Да мне-то
не трудно это сделать. А кто тебе потом подскажет как надо. С тебя все только
спрашивать будут. Надо самой пробовать, пока я здесь. Для чего же я тебя
столько лет готовлю. Вот уйду, ты займёшь моё место. Да и мне не стыдно будет
командирам в глаза смотреть. Я согласилась, ну да всё логично. Техническая работа в
отделении давно уже стала только моей. Постепенно я вникала и в организационные
вопросы, примеряя на себя должность старшего инспектора. На планёрки и по
вызову руководства по-прежнему ходил Алексей Федотович, но теперь он ставил
меня в известность, что там происходит, и объяснял, в каких случаях и как надо
будет мне реагировать на тот, или иной факт. В разговоре как-то подсказывает мне:
- Когда
будешь подбирать человека на своё место, мужчин не бери, даже если будут
предлагать. Мужчины любого возраста не любят заниматься с бумагами. Да и многие
склонны к выпивке. Намучаешься. Молодых девчонок тоже не бери. Им нужно
выходить замуж, родить детей. Пойдут больничные и лет пять никакой работы, пока
дети не подрастут. Выбирай из женщин после тридцати пяти лет. Они в основном
уже отродились, дети подросли. Они не пьют так, как мужики, и это самые
ответственные работницы. Слушала его, а сама думала: «Как же он меня согласился
взять? Вот уж обрадовался, наверно, когда я ему про жениха говорила». Был ещё ноябрь, год не завершён, но мой всезнающий
претендент на пенсию всегда планировал работу и заблаговременно готовился к
ожидаемым событиям. После сдачи годовой отчётности начальник предложил мне
провести полную инвентаризацию имущества и документов отделения. Я завела новые
журналы и методично день за днём делала выверку материалов по всем журналам
учёта. Даже сама порадовалась, что всё у нас сошлось буковка в буковку. Как-то Алексей Федотович пришёл от командира и говорит:
- Тут такое
дело… Ты пойми, не я же назначаю на должности… Я ведь уже почти пенсионер. От
меня ничего не зависит. Уже с первых слов я поняла, о чём пойдёт речь. Не помню,
отвечала ли я ему и что. Из подсознания сразу всплыли сомнения, которые в
последнее время возникали, навеянные обрывками случайно услышанных фраз,
стихающих при моём появлении разговоров. Насторожил и тот факт, что Алексей
Федотович вдруг оформлял сам документы, которые обычно делала я. Что
происходит? Чего от меня хотят скрыть? Ну, мало ли какие тайны могут быть у
моего руководителя, отгоняла я от себя такие мысли. И вот ещё страничка из дневника того периода: «13 марта 1979
г. … У меня дела несколько похуже. Алексей Федотович уходит на
пенсию, но меня на его место не ставят, якобы по причине, что я не член КПСС.
Но это не совсем так, мне кажется, хотя тоже, конечно, имеет значение. О приёме
в члены КПСС мне отказали – служащая, много инженеров (основные специалисты)
подают заявление, и то их не могут взять. Вначале я сильно расстроилась, что-то,
о чём мне твердили, и во что я сама уверовала на сто процентов, вдруг не
сбылось, что на место старшего инспектора берут другого человека. Обидно, что
дурачили «пряничком», а я ушки развесила… Теперь я вроде бы успокоилась. Со своей будущей начальницей
мы побеседовали, на неё у меня, конечно, обид нет. На её месте мог бы оказаться
кто угодно. Назначает командир, а «подпевал» ему мой Алексей Федотович. Почему-то я к нему в душе стала плохо относиться. Мне
кажется, он стал каким-то лицемерным, стал меня обманывать по мелочам, скрывать
от меня, что ставят другую. А потом, когда Маша Иванова, впоследствии Колесова,
которая на его место пришла к нам, стал меня расхваливать: вот мол, она тебе во
всём поможет, она лучше меня может делать работу. Маша пришла в отряд раньше меня, ещё в старом аэропорту. Приехала она в Уральск из города ткачих "Иваново", кто "привёл" её в аэропорт знают, наверное, только очень близкие знакомые. Работала заправщицей самолётов, но была очень активна в общественной жизни
предприятия. Красивая, высокая, стройная брюнетка с внешностью Софи Лорен,
всегда «была на виду», очень волевая, всегда знала себе цену. Возглавляла комсомольскую организацию объединённого авиаотряда,
вступила в партию, работала в парткоме, достаточно требовательная, способная,
немудрено, что отдел поручили возглавить ей, несмотря на мою уже достаточно
солидную профессиональную подготовку, которую я приобрела. Мне так были противны похвалы начальника, я сидела и
злилась. Хотелось плакать от ущемлённого самолюбия, но всё это было бы для них
только смешно, и лишь подчёркивало бы мою глупость. Поэтому я ничего не
отвечала и занималась работой. Вообще так странно получается, мне моя работа очень
нравится, а вот последнее время иду с нежеланием. Стараюсь не подавать
окружающим вида, но на душе кошки скребут».
Вот такие откровения выплеснулись у меня от желания
присвоить то, чего мне не полагалось. Видимо рука провидения уже знала, куда
меня вести, а я ещё упиралась, обижалась, капризничала, что не всё в этом мире
по-моему. И мне казалось, что мне виднее, как будет лучше, но высшие силы не придавали
значения моим переживаниям, и вели меня – свою любимую дочь, как Авраам вёл
своего единственного сына Исаака, чтобы принести его в жертву по указанию
Божьему. Алексей Федотович вышел на пенсию. Мы расстались с ним сухо,
потому что «мировая скорбь» за неполученный пряник отбила у меня память добра,
что посеял этот человек в мою душу. Ведь проще всего обвинить невиновного,
потому что ему и оправдываться не в чем. Именно любимых людей мы терзаем за то,
что они не обеспечили нам всех земных благ, что не удержались на постаменте, на
который мы их водрузили в своём сознании.
С Машей Колесовой мы подружились и вместе с новой
сотрудницей – начальником отдела кадров Сергеевой Надеждой (кажется
Александровной), принявшей должность от незабвенного Акима Ивановича, каждый
день после сытного обеда в ресторане разгуливали по автобусной трассе минут
двадцать. И всё было хорошо. После выхода на пенсию Алексей Федотович появился в
авиаотряде раза два. Увидев меня, с радостью пошёл навстречу, улыбался, что-то
спрашивал, но я была вежливо холодна и чувствовала себя, примерно так, как
Печорин при последней встрече с Максим Максимычем (по Лермонтову). В последний
раз мы увиделись иначе. Он приехал по своим делам в аэропорт. Может, вылетал
куда-то самолётом. Мы разговаривали, мирно улыбаясь друг другу, как два добрых
знакомых, делясь своими новостями, и ощущение тепла переливалось из души в
душу.  Через год после выхода на пенсию Алексей Федотович умер. Я
узнала об этом значительно позже от кого-то из сотрудников авиапредприятия.
Подумалось: «А что я вообще знала о нём? Даже год рождения точно не помню, не
только какую имел профессию или образование. Никогда не была у него дома, не
видела его родных, не знаю ни адреса, ни телефона (никогда ему не звонила,
может, телефона и не было вовсе). Чем он занимался до работы в Аэрофлоте? Вот
только одну деталь запомнила. Спросила как-то,
где воевал в Великую Отечественную войну? «В разведке», - совсем
буднично, будто мимоходом ответил Алексей Федотович.
Для меня он стал наставником, который передал мне
замечательный инструмент – основы работы с документами, что впоследствии
пригодилось и в работе юриста. И ещё остался примером добросовестного отношения
к труду и мудрым учителем, мысли и слова которого приобрели для меня особый
смысл. И вот теперь желание рассказать о нём стало выше моих
сомнений. Ведь если ничего никому не рассказывать, то не будет истории. Люди не
будут знать о тех, кто был до них, и, следовательно, ничего не захотят
рассказать тем, кто придёт после них. Не будет ни сплетен, ни легенд, ни мифов,
ни сказок. Без информации окажутся писатели и читатели, юные и пожилые,
сослуживцы и родственники, а питать сознание плодами размышлений и человеческой
любви друг к другу всё-таки необходимо.
Любовь Токарчук, Ульяновск, март 2013 На снимках я в 1975 году, в школе рабочей молодёжи с подружками, с дочкой и мамой, в одной из командировок в Казахское управление ГА.
ДРУГИЕ СТАТЬИ ->
|
