По совету своего старого знакомого Якова Сегал, который после окончания РКВВАУ работал у нас в РКИИГА на одной из кафедр механического факультета преподавателем, я ознакомился с материалом известно журналиста, публициста Виктора Шандеровича «Мой друг Али – прямой потомок Магомеда». Конечно, материал, по сравнению с моими, далеко не профессиональными попытками освещения этой тематики, фундаментальный, как по собранному фактическому материалу, так и логического обоснования причинно-следственных связей освещаемых событий. Занялся я публикацией в связи с тем, что основным выводом работы Шенднровича является вывод о том, что любая идеология – суть религия, что очень похоже и на мои примитивные выводы. Естественно, никакой редакции, только объединил несколько абзацев, с целью адаптации материала к техническим особенностям нашего сайта, да из-за значительного объёма пришлось разделить его на две статьи.
 По праву давней дружбы, я спешу поделиться с миром историей его жизни Али, пока до нее не добрался Голливуд. От слова «жизнеописание» у читателя заранее сводит скулы. Чаще всего дело это нудное, посмертное, имеющее целью внесение объекта на скрижали истории. Но мой герой, хвала Аллаху, жив, здоров и совсем не стар — живет в Mонреале, растит детей, строит дома и продает их. Ничего героического.
Его зовут Али Аль-Мусауи. Родился он в Багдаде, и его дед был «алем», что по-арабски означает «ученый Корана» (по-русски — богослов). Генеалогическое дерево этого дедушки аккуратно ветвится до Хусейна, внука того самого Магомета, так что в заголовке - чистая правда. Али говорит: сорок три поколения, как одна копеечка! Даю, говорит, зуб на откол. Причем говорит это на хорошем русском языке.
Откуда у родственника пророка такое неожиданное богатство, вы узнаете, «если пойдете туда, куда поведу вас я». А заодно поймете, какое отношение эта удивительная биография имеет ко всем нам. Уверяю вас: ко всем! Вообще-то Али мог бы изложить историю своей жизни самостоятельно (на пяти языках), но радостно сослался на дислексию и от письменной работы «откосил». Талантливый человек не упустит случая полентяйничать. И главное, слово-то какое откопал: дислексия! Ну, дислексия так дислексия. На то и наш брат журналист, чтобы записывать.
Делалась эта книга так: Али приезжал в Москву, и мы садились в каком-нибудь хорошем месте; Али заказывал еду, не доверяя эту важную часть встречи человеку, не умеющему отличить ливанской кухни от персидской, а я доставал диктофон или блокнот и, выждав момент, начинал задавать вопросы, с ответов на которые Али уходил в свободное плавание. И правильно делал: самое интересное открывается в свободном плавании! Итак, слушайте же и не говорите, что вы не слышали.
Дедушки. Али родился в Багдаде в начале шестидесятых годов теперь уже прошлого, ХХ века. Отец его мамы, Наджи Юсеф, был родом из Эн-Наджефа. Название, красноречивое для арабов, ничего не говорит слуху неверных; между тем именно этот город на юге Ирака, в долине Евфрата, - духовный центр шиитов, и рождение здесь почти автоматически указывает на принадлежность к одной из ветвей мусульманства. Забавно бывает, покрутив колесико бинокля с сильной оптикой, вдруг обнаружить подробности, еще вчера сливавшиеся в неразличимый пейзаж. Шииты, сунниты. Мы и слова-то эти услышали недавно, а что там, за словами? Замучаешься разбираться, да и недосуг. Нам бы с рюриковичами разобраться, своих «иванов» от «василиев» научиться различать толком. Но вот - поворот колесика, и в чужом пейзаже крупно проступают столетия страстей и реки крови, которой не видно конца.
А вектор судьбы определяют иногда поступки людей задолго до твоего рождения; оглянувшись в семейные предания, можно разглядеть точку, в которой река твоего рода повернула туда, а не сюда. Вот, скажем, век назад, на исходе Российской империи, лопнул обруч «черты оседлости», и огромная еврейская семья моего прадеда-биндюжника - тринадцать детей! - разлетелась из белорусского местечка по белу свету. Моего деда «вынесло» в Москву, а его брата - в Аргентину. В начале двухтысячных, в Буэнос-Айресе, в толстенной городской телефонной книге, я откопал четырнадцать своих однофамильцев: Исаак Шендерович, Пабло Шендерович, Педро Шендерович. И с холодком по спине понял: этим Педро мог быть я! Но монетка легла иначе, и вот - судьба мне бродить по свету земляком Пушкина, а не Борхеса.
Вот и мой друг Али не имел бы никаких шансов прожить свою нынешнюю жизнь, если бы тот же век назад, в 1909 году, тетка его деда, втайне от родни, не отвела маленького Наджи Юсефа вместо медресе в светскую школу. И повернула судьбу рода! Традиционная арабская одежда, мужское платье, заправлялось в брюки за углом перед школой; на обратном пути, за тем же углом, маленький Наджи Юсеф снова приобретал очертания ученика медресе. Тайна продержалась несколько лет, но их хватило, чтобы в маленькую смышленую голову начали поступать знания, не предусмотренные Кораном.
Люди делятся на тех, которые не читают книг, читают разные книги и всю жизнь читают одну и ту же, сидя в московском ресторане век спустя, цитирует дедушку Наджи Юсефа гражданин Канады Али Аль-Мусауи. Дедушка начал читать разные книги. Он читал их жадно и с толком, и, когда в школу приехал король Фейсал Первый, юный Наджи Юсеф, за отличие в учебе, получил в подарок от короля часы и именную стипендию! Он продолжал учиться и учился еще десятилетия напролет, получив педагогическое и юридическое образование. Выходец из ортодоксальной семьи, Наджи Юсеф возглавлял министерство образования Ирака и учительствовал в сельской школе, когда впал в немилость у новых властей; был одним из ведущих адвокатов страны и членом ЦК Социал-демократической партии Ирака.
Он умер в 1973 году, введя род в интеллигентное сословие. Али вспоминает, как дедушка вместо сказок рассказывал ему какие-то истории. Много лет спустя Али узнал в этих историях толстовского «Холстомера», новеллы Цвейга, рассказы Горького и Чехова. В их доме был настоящий культ книги - не одной, многих! А родственники Наджи Юсефа, все до одного, так до конца дней и остались религиозными ортодоксами. И все их потомки до сих пор читают одну и ту же книгу.
А деда со стороны отца звали Ахмед Аль-Мусауи («По-нашему - «Моисеев», шутит Али). Его род тоже восходил к пророку, только у Ахмеда не нашлось тетки, которая вовремя отвела бы его в светскую школу; к юным годам Али отец его отца был «саидом», носителем черной чалмы и сокровенного знания, крупной религиозной знатью. Когда, мальчиком, Али возили к старому Ахмеду, они ехали в Эн-Неджеф, к золотому мавзолею тезки-пращура, и больные и прокаженные бежали за ними следом, и забегали вперед, и подставляли больные части тела, и молили, чтобы он плюнул. Плевок «саида» должен был излечить все болезни у тех, кто всю жизнь читал одну книгу, и дед Ахмед исправно плевал направо и налево.
Маленький Али уже не мог сделать этого. После Толстого, Цвейга и Чехова на людей особо не поплюешь. Четырнадцать веков напролет, в день гибели Хусейна, внука пророка, шииты побивают себя цепями. Зрелище не для слабонервных: побивают по-настоящему, в кровь, и рыдают тоже по-настоящему, как будто только сейчас узнали – размышляет потомок погибшего, размышляет вслух потомок погибшего, гражданин Квебека Али Аль-Мусауи.
Ирак был сшит королем Фейсалом из трех бывших турецких провинций: Басры, которой управляли шииты, Багдада, подконтрольного суннитам, и Курдистана. Король был большой прожектер, шииты с суннитами враждовали много веков, а курды вообще не арабы, со всеми вытекающими отсюда последствиями. Минное поле «дружбы народов», так хорошо знакомое нам по сталинской перекройке кавказских границ, было заложено под Ирак изначально и не взорваться не могло. А может быть, Фейсал был и не прожектер, а просто думал разделять и властвовать, Аллах его ведает, — но случилось то, что случилось. Случилось, впрочем, много позже. А мы с вами заглянем покамест в сороковые годы, которые в Багдаде были вовсе не роковыми, а вполне благополучно-либеральными, как минимум по азиатским меркам. Имперское влияние Англии таяло, и волнами накатывали сюда вести о победах СССР.
Про ГУЛАГ в Ираке ничего не знали, знали про победу над Гитлером, социализм и власть рабочих и крестьян, Советский Союз был светлым горизонтом для трудового народа и продвинутых отпрысков духовенства. Сын «саида» Ахмеда и сорок второе колено пророка Магомета, будущий отец Али пошел учиться в университет (вопреки воле своего отца, разумеется), попал в левую студенческую среду и быстро стал в ней лидером. Вера легко меняет полюса, но мессианское чувство не даст пропасть темпераменту! Его звали Хусейн, и обращались к нему в Багдаде - Хусейн абу Али (Хусейн, отец Али), когда моего друга Али еще не было в природе, имя будущего сына было предопределено. Уже четырнадцать веков старшие мальчики рода звались попеременно Хусейнами и Али, в память о зяте и внуке пророка. Но традиции расшиблись о классовую борьбу, сын «саида» отказался от престижной религиозной фамилии и взял другую, свободолюбивую - Ар-Ради, в честь пращура, жившего в девятом веке! (Ар-Ради, поэт и философ, был живьем замурован в стену тем самым Гарун-аль-Рашидом; тот еще был филантроп этот Гарун.)
Будущий отец Али взял себе фамилию предка-поэта и партийный псевдоним Салям Адиль («мир и справедливость» — так переводились эти слова и переводятся до сих пор). Он учительствовал в Багдаде, пока его не выгнали с работы и не посадили за коммунистическую пропаганду, но до тех пор успел сделать главное: познакомиться с мамой Али. Он был ее репетитором по математике («Она до сих пор ничего не понимает в математике», смеется мой друг Али). Зато до глубокой старости мама Али осталась твердокаменной марксисткой - так хорошо сагитировал ее в 1947 году молодой Салям Адиль! Сагитировал — и посватался. Будущий дедушка Али, тот самый Наджи Юсеф, согласия не дал (девочке было только шестнадцать), но упрямый Салям сказал, что будет ждать пять лет, и подарил ей кольцо. Тут-то его и посадили, и как раз на этот срок.
Времена наступали нешуточные. В ответ на создание левого Израиля в Ираке повесили на площади трех главных коммунистов, так что пять лет тюрьмы, выписанных молодому Салям Адилю, можно считать разновидностью педагогики. Невеста, так и не выучившая математику, начала ходить в тюрьму под видом сестры и стала связной с подпольем. На подпольной работе (уже после того, как непокорный сын «черного саида» вышел на свободу) они и провели медовый месяц. Товарищ Салям Адиль был к тому времени членом ЦК. В 1955 году он возглавил иракскую Компартию. Тайный, через иранскую границу, выезд в Москву, на ХХ cъезд КПСС, был их отложенным свадебным путешествием.
Рассказывая трагическую историю жизни иракского коммуниста Саляма Адиля, я ловлю себя на сложных чувствах, слишком давно ответом на коммунистическую риторику стала усмешка. Для нашего поколения, «славной молодежи семидесятых», эта усмешка была защитной реакцией на советский пафос: Брежнев со своим старческим Политбюро, «сиськи-масиськи», бодрые фальшивые голоса изо всех радиоточек, наглое племя освобожденных секретарей, «комса», в открытую фарцевавшая и делавшая карьеру, тупое сидение на собраниях в поддержку какого-нибудь африканского божка, повесившего на себя серп и молот - вот чем было для нас слово «коммунизм».
Но этот уксус был когда-то вином. Мы еще застали людей, плативших своими жизнями за наивную и отчаянную попытку преодоления социальной гравитации. Мы помним честных коммунистов! На краю моей памяти старик в тюбетейке, вернувшийся из сталинских лагерей, а начинавший с лагерей царских - старший товарищ моей партийной бабушки. Рядом с ним сама бабушка, член ВКП(б) с 1918 года, приписавшая себе по молодости пару лет, чтобы поскорее вступить в ряды, тогда еще не казавшиеся позорными. Она качала потом седой головой: что мы наделали, что мы наделали! Ценой ошибки была жизнь, и если бы только своя. Но энергия заблуждения была мощной, а заблуждения искренними.
У каждой судьбы свои сроки и своя траектория, и в середине пятидесятых молодой Салям Адиль, под тайным знаменем Ленина, мечтал об освобождении Ирака от средневековья.Но настоящее средневековье, как оказалось, было у Ирака впереди. В 1958 году военные свергли короля Фейсала. Военные эти были левых убеждений, случается и такое. Их лидера звали Карим Кассем. Ломать не строить; перевороты вывихивают эволюционный сустав времени, а дальше - как получится. Получилось как всегда, то есть очень больно. Сначала резкое осуждение и гонения на националистов-баасистов, потом - откат в противоположную сторону; в обратную все полетело еще стремительнее. Баас расшифровывалась как «Партия арабского национального социалистического возрождения». Силу этого оксюморона - национальное и социалистическое «в одном флаконе», это уже испытала на себе Германия 1930-х. В Ираке начало фашистского ужаса выпало на шестидесятые. Массовые репрессии начались сразу после обратного переворота: пять тысяч человек были брошены в тюрьмы и оказались под пытками, и те, кто еще недавно проклинал короля Фейсала, с запозданием смогли оценить его сравнительное вегетарианство.
Попал в лагерь дед Наджи Юсеф. Отец Али, коммунист Салям Адиль, выданный предателем, был схвачен и спустя несколько недель погиб под пытками. Ему не было и сорока. Мать Али узнала о смерти мужа по радио, она училась в Высшей партийной школе в Москве. Она поседела в этот день. Поседела разом из-за этой вести и от страха за сына, о судьбе которого не было известно ничего. Али шел третий год. В последние месяцы перед арестом его отец жил подпольно, в семье иракского коммуниста, и когда за ними пришли, жена этого человека сказала пришедшим, что Али ее сын, только поэтому мальчик выжил. Их всех бросили в лагерь, но не расстреляли. Али баасисты искали по всему Багдаду, чтобы пытать и убивать на глазах отца: Восток - дело не столько тонкое, сколько традиционное. Концлагерь они устроили в королевском дворце («Дворцом конца» называли его в Багдаде в те годы). Маленький Али провел там несколько недель, «усыновленный» отважной иракской коммунисткой. Потом баасисты все-таки проведали, что сын Салям Адиля находится в лагере. Мой друг Али родился в рубашке, его успели вывезти из «Дворца конца» в корзине с бельем, как маленького Вито Корлеоне во второй части великого кино. Вывезли и пару лет прятали в Багдаде.
В четыре года, по чужим документам, Али попал в Кувейт, оттуда в Австрию, а потом в СССР. На летном поле «Внуково», у трапа, к нему бросилась и обняла незнакомая седая женщина, которая уточнила, что она не просто тётя, а его мама. Первым впечатлением от Советского Союза стала Центральная клиническая больница, ЦКБ. Потом были другие больницы, маленький иракский беглец из них не вылезал. Лечиться приходилось и от дистрофии, вынесенной из концлагеря, и от косоглазия (получил прикладом по голове при аресте отца). Он жил теперь в Москве, с мамой и двумя сестрами. В семь лет уже вполне русскоговорящий родственник пророка Магомета пошел в советскую школу, всё как положено - ранец, костюмчик мышиного цвета.
Потом щедрая на повороты судьба его заложила очередную петлю, во второй класс Али пошел в родном Багдаде. Там случился очередной переворот, и генерал Ахмед Хасан Баакер снова повернул руль налево. Либерализация была настолько беспрецедентной, что в правительство вошли коммунисты и даже курды. Советский Союз по такому случаю получил доступ к иракской нефти, а маленький Али - к родному любимому деду, и пять лет, до смерти Наджи Юсефа, прожил возле него. На родину вместе с Али полетела его старшая сестра, Шада. Мама навсегда осталась в Москве; она так и не вернулась в страну, где убивали ее мужа. Любовь к Родине и ненависть к ней - две стороны одной медали.
Маленький Али увидел золотые и прощальные годы старого Наджи Юсефа: тот победил на выборах главы Союза адвокатов Ирака, аресты и унижения были позади, маленький сирота, тайно заправлявший в штаны арабское платье, чтобы пойти в светскую школу, заканчивал жизнь в уважении и достатке; рядом подрастал любимый внук, которому можно было давать разные книги и, не таясь, пересказывать Толстого и Чехова. Наджи Юсеф умер, когда скрипучее колесо истории пошло на новый кровавый оборот, он успел застать возвышение Саддама Хусейна. Уже погиб в странной автокатастрофе сын президента, стоявший на пути будущего тирана к власти. Бывший боевик и убийца, Саддам был в ту пору вице-президентом Ирака. Надо ли говорить, что и президент тоже умер довольно быстро и странно.
Читавшим шекспировского «Ричарда Третьего» нет нужды в багдадских подробностях; общий сюжет ясен и так. Иракские нацисты вернулись, чтобы остаться у власти уже пожизненно. История Ирака пошла своим типовым кровавым путем, а Али во второй раз и навсегда покинул родину. И на четырнадцать лет стал москвичом. Вдову погибшего лидера иракской Компартии поселили, разумеется, не где попало: Гагаринский район, престижный московский Юго-Запад, университет, научные институты. Население в тех краях обитало соответствующее. Там, в 31-й средней школе, на улице Двадцати Шести Бакинских Комиссаров, формировался теперь взгляд Али на мир. Его друзьями стали мальчишки с очень типичной, хотя и своеобразной генеалогией. Каждая вторая семья - потомственная, с царских времен, профессура, все деды репрессированные-перерепрессированные. В нашем поколении и социальном слое это было статистической нормой: один дед погиб на войне, другой репрессирован. В среднем так у нас и выходило.
Багдадские дедушки Али, адвокат Наджи Юсеф и мулла Ахмед, не погибали на фронтах Великой Отечественной и не пропадали в ГУЛАГе, но в фашистских застенках погиб его отец! Тема уничтоженных предков сплачивала мальчишек намертво; еще не диссидентство, но свободомыслие было нормой в 31-й школе, Булгаков и Оруэлл, Стругацкие и Венедикт Ерофеев были прочтены Али к семнадцати годам, «самиздат» и «тамиздат» вовсю ходили по рукам. Долгое время мой герой не мог понять: к чему эти прятки? что в этих книгах антисоветского? Стругацкие были пропитаны духом созидания и братства, Булгаков руками Воланда сокрушал зло, Оруэлл предостерегал против тоталитаризма, борьбе с которым отдал жизнь Салям Адиль. Советский Союз был для юного Али символом добра и прогресса. Одновременно с Оруэллом он читал «Брестскую крепость» и не видел противоречия в репертуаре.
Я, признаться, не вижу его тоже. Добро и зло - мерцающие материи, и редко бывают приколочены раз и навсегда; так ловят изменчивый сигнал в радиоэфире, шаря по шкале настройки: надо прислушиваться, надо все время прислушиваться. Сколько продержалась в Али вера в СССР как оплот мира и прогресса, сам он твердо сказать уже не может, но этот песок вымывало каждый день. Авторитарные абсолюты рушились в детской голове, может быть, это ранний удар фашистским прикладом так хорошо помогает становлению ценностей? Но один день и один случай Али помнит хорошо. В учебнике с торжественным придыханием описывался подвиг мальчика, который погиб, пытаясь потушить загоревшийся колхозный трактор, и маленький Али пришел к маме с сомнением: стоило ли погибать ради этого? Ведь это же кусок железа, а тут — человеческая жизнь! Для коммунистической мамы такого вопроса не существовало: общественное благо стоило жизни, оно стоило многих жизней! Общественное благо? Трактор? Колхозный трактор! Колхозный! А мальчик? Мальчик, весь, сколько его было, пошел на пример в учебнике, на назидание. Вместо собственной жизни, вместо любви, счастья, радости, женщин, путешествий, книг, детей, внуков. Али представлял себя на его месте. Он был сыном погибшего коммуниста, и он не был трусом, но что-то мешало ему идти погибать за трактор. Разум протестовал.
А вокруг распадалось на куски то, что казалось совершенно незыблемым при взгляде из Багдада, над советской властью издевались даже в кремлевской больнице! Член ЦК Украины, шахтер, рассказывал анекдоты про Стаханова. Маленький твердокаменный Али чувствовал себя последним оплотом марксизма. Чувствовал, впрочем, недолго. «Я был левым до приезда в СССР», сформулировал он много лет спустя. Там, где прошло его детство, совестливый человек не мог не стать человеком левых убеждений! «Укуси меня за десять фильсов», — предлагала бедная иракская девочка девочке богатой. Десять фильсов, медные копейки, неоткуда было взять ей и ее родителям. Иракская нищета была такой, какой даже мы, неизбалованные дети советских разночинцев, не можем себе представить.
Али вспоминает путешествие с дедом-адвокатом в дом их прислуги. Это был ад, сорок пять градусов в тени. Дом стоял в череде других раскаленных лачуг, построенных из кусков жести. Путешествие, объясненное желанием вручить подарок на день рождения дочери прислуги, было затеяно, разумеется, в педагогических целях: Наджи Юсеф выводил внука в реальность. Дед был социалистом, твердым сторонником образования и эволюции, но нищета плодила сторонников левых идей в так хорошо знакомом нам кардинальном варианте, идея насилия витала в воздухе и распространялась, «как мухами зараза». Дядя, брат матери, тоже был коммунистом, и все сказки в семье были про коммунистов: коммунист Спартак, коммунист Робин Гуд. Даже Тарзан был коммунистом! «Вот только с Красной Шапочкой были проблемы» - усмехается Али.
Житель успешного Квебека, он сформулировал потом главную удачу двадцатого столетия. Слава Богу, что Маркса внимательно прочитали капиталисты, а не рабочие! Велфер, инструмент социальной помощи, увидел белый свет в 1918 году в Новой Зеландии, рассказывает Али. Может быть, именно Россия, через весь земной шар, просветила головы тамошнему правительству? Совершенно не исключено: урок-то был яснее некуда. Если не делиться — отнимут. Если не реформировать — взорвется. Если не уходить — свергнут. Элементарная двухходовка, а вот поди ж ты, век спустя авторитарный баран снова упирается рогами в глухую стену и ни на сантиметр оттуда! Так и стоят по всему миру, упершись рогами, пока не сдохнут или не пойдут на мясо. Но и свежий пример Чаушеску, Милошевича и Каддафи - не впрок оставшимся. Стоят насмерть! По соседству (в странах, которым повезло) размеренно, не улетая за края, качается маятник здравого смысла, и пока новая Россия закаменевала в своем новом абсолюте, соседка Польша сменила Валенсу на Квасьневского, Квасьневского - на Качиньского, Качиньского - на Коморовского. Налево, направо, снова налево. Консерваторы не дают экономике развалиться. Либералы не дают ей стать бесчеловечной. Но осторожнее! Если маятник раскачать слишком сильно, возвращение будет страшным. Тогда на смену Марии Антуанетте придет Робеспьер, а потом придут за самим Робеспьером. Тогда на смену социалисту Альенде, разрушившему экономику страны, придет генерал Пиночет, и стадионы станут концлагерями. Тут голодуха - там репрессии. Или гражданская война и репрессии с обеих сторон, как во Франции два века назад, как в Испании тридцатых годов прошлого века.
Тогда — уже нет и не будет никакой золотой середины: только вылет с размаху за края, в очередную кровь! И, милости просим, выбирать между фашистами и леваками. И всякая власть отныне - только пожизненно, причем уже поневоле, ведь оппоненты не оставят тебя в живых после того, что ты сделал с ними! И полное, на десятилетия, закаменевание враждебных идеологий, и взаимная интронизация убийц. Сколько крови пролили бакинские комиссары, прежде чем маятник прилетел к ним самим! По улице имени этих комиссаров шел в школу юный Али Аль-Мусауи, сын погибшего главы Компартии Ирака. В Москве, в семидесятых годах прошлого века, не было лачуг, крытых жестью, и фашистов еще не было тоже. Страна строила коммунизм, и улицу в районе метро «Аэропорт» назвали именем Саляма Адиля. Пройти по улице, названной в честь твоего убитого отца, за тысячи километров от родного дома - какое объемное, должно быть, чувство!
Саудиты еще не обрушили цены на нефть, и строительство коммунизма (по крайней мере, в Москве) протекало вполне сносно. То есть собственно в коммунизм тут уже не верил никто, кроме мамы Али, но жаловаться было грех. Это были странные времена, ей-Богу. Глядя через оптику сорока минувших лет, даже умилишься: как жили! «Таганка», «Современник». В кинотеатре «Форум» на десятичасовом вечернем сеансе показывают «Зеркало» Тарковского, а захаровского «Мюнхгаузена» так просто по телевизору! Массовых казней уже нет, а шпроты и палка колбасы в заказе еще есть. В Москве живут и Капица, и Высоцкий, но главные люди здесь, конечно, мясники и директора мебельных магазинов, места знать надо, говорят же вам: будет и югославская горка, и билет на «Таганку». Москва же!
Дефицит юного Али если и интересовал, то только книжно-театральный, и если что-то огорчало его в СССР по-настоящему, так это цензура. В Багдаде-то можно было купить любые газеты! А Али хотел знать все - дед Наджи Юсеф, первый в их роду человек, читавший «разные» книги, передал эту нешуточную страсть внуку. Они с одноклассниками пристрастились слушать «голоса» и добывать журнальчики, пахнущие не нашими типографиями. До развала Союза оставалось десятилетие с гаком, но «Шаги командора» из книги Венедикта Ерофеева, были для Али свершившимся фактом. К окончанию школы он твердо знал, что не будет коммунистом. «Совок» сделал все для того, чтобы Али свернул с дороги отца, как свернул когда-то с дороги своего отца Салям Адиль. Ни мира, ни справедливости не было на коммунистических путях, как не было их и на путях Аллаха.
Друга Али, Мишу Столяра, не выпускали в Штаты. Матушка Советская власть расстаралась для этой семьи. Деда, американского еврея, представлявшего США по линии Коминтерна, расстреляли в тридцатых, его сына, будущего отца Миши, сослали в ГУЛАГ. В семидесятых его, чудом уцелевшего, держали на поводке из-за жены-геофизика, она знала какие-то страшные секреты про геофизическое устройство Родины, и о том, чтобы отпустить их за океан, не могло быть и речи! Пятнадцать лет семья Столяров обивала пороги советских инстанций, демонстрируя журналы на языках народов мира, в которых давно были опубликованы все эти секреты Полишинеля, но Родина продолжала стоять на страже! Она стояла на ст раже полтора десятилетия, и полтора десятилетия смотрела на невыездных Столяров в упор, насупив брови и заложив уши берушами, пока не сдохла вместе со своими серпами-молотками и геофизическими секретами вековой давности.
В начале статьи рисунок отца Али
Виктор Шендерович 2015 год
ДАЛЕЕ, часть 2 -> |
