За время своей работы в авиационно-технической базе я пережил несколько несчастных случаев на производстве. Случаи с наиболее трагическими последствиями я считаю необходимым описать. Все эти случаи известны работникам нашего предприятия, причины их возникновения так же не были секретом, однако нюансы и некоторые тонкости расследования их, не вошедшие в официальные материалы расследований, могут представлять некоторый интерес.
Впервые со смертью на работе, я столкнулся, будучи старшим инженером АТБ. Утром, в понедельник, ранней весной, перед основным зданием авиационно-технической базы, стояли несколько человек технического состава. Собрались вокруг большой лужи на асфальте, образовавшейся после ночного обильного дождя, обсуждали предстоящие работы на день. Шла интенсивная подготовка к вылету на авиационно-химические работы.
Своеобразное неофициальное совещание вёл бригадир «химиков» Елистратов. Это был техник с большим практическим опытом работы в отрыве от базы, до «курирования» сельскохозяйственной группы техников он работал инженером отдела технического контроля. Работал хорошо, материальную часть знал в совершенстве. Потом, по мере прихода в авиапредприятие специалистов с высшей инженерно-авиационной подготовкой, помогал мне, тогда ещё далеко не опытному старшему инженеру, с организацией авиационно-химических работ.
Я тоже присутствовал и даже, помню, обратил внимание на не совсем здоровый вид Елистратова. Белки глаз его покраснели, было видно, что говорит он с большим трудом, и единственным его желанием было желание опохмелиться. Надо прямо сказать, что среди инженерно-технического состава редко можно было встретить «праведного» человека. Нищета, бесправие, тяжелейшие условия работы, несоответствие оплаты труда её тяжести и ответственности, на фоне полного отсутствия перспектив каких-либо улучшений и перспектив роста, не способствуют душевному равновесию, которое большинство людей компенсировало простым и доступным способом, а именно, «расслаблением» с помощью спиртных напитков.
Елистратов упал наотмашь, прямо в лужу, всем своим грузным телом. Оперативно среагировали все, создалось даже впечатление, что все были готовы к такому развитию событий. Буквально за секунды его занесли в помещение слесарного участка, начали делать искусственное дыхание, прибежал из санчасти доктор Поплавский, который у нас недавно работал после окончания института, был ещё совсем «зелёный», тем не менее, тоже активно и профессионально пытался ещё что-то сделать, но, увы, к положительным результатам это не привело и он констатировал наступившую смерть. В дальнейшем было установлено, что умер Елистратов от обширного инфаркта.
Неоднократно я потом был свидетелем «откровений» техников, которые в причинах данного случая видели чрезмерное употребление спиртных напитков, свойственное и им всем, проклинали свою неудавшуюся жизнь, вынуждающую «забыться» в пьянстве, не исключая и предполагая, что и их всех ждёт, скорее всего, такая же трагическая кончина. Но, тем не менее, сердито и даже зло, с недоверием и подозрением относились к трезвенникам, разделяя их на тех, кто действительно не выпивает и выпивающих «подпольно», «в отрыве от коллектива».
Назначенная комиссия не нашла оснований для связи произошедшего случая с производством и дальнейшего расследования не последовало. Осталось только некое гнетущее состояние, которое ещё долго меня преследовало. Часто в разговорах, когда техниками случай обсуждался, говорили: «Вот если бы перед этим ему дали 100 грамм, то ничего бы и не было», при этом взор всех почему-то обращался ко мне (я был активным «борцом» с употреблением спиртных напитков на работе), как будто я должен был дать ему эти 100 грамм.
Случай и для меня стал поучительным, на этом примере я увидел губительные последствия злоупотреблений спиртными напитками, раньше я, конечно, знал и предполагал это, но теперь представлял не абстрактно, а достаточно реально. Помня это, теперь никогда не напивался до беспамятства, постоянно себя контролировал и выпивал только тогда, когда от этого нельзя было отказаться.
Потом у нас сгорел прямо на рабочем месте старый слесарь по фамилии Харитонов, который был уже на пенсии и «держали» его только за уникальные возможности в слесарном, токарном, фрезерном, медницком, малярном (можно перечислять до бесконечности) деле. Работая в авиации со времён фанерных «Фарманов», имел, ныне утерянные полностью, навыки выполнения авиационных столярных работ. Был он мастер «от бога», мог сделать всё возможное и невозможное. Был безотказным, никогда не считался с личным временем, не сетовал на судьбу, имел только одну слабость, присущую всем мастерам высокого класса. Выпивал. Никогда много не пил, не пил крепких напитков, только вино или пиво, был уже вполне состоявшийся алкоголик и небольшая, но регулярно употребляемая доза, была необходима для его успешной работы, до его трагического конца, это ему негласно позволялось.
В день трагедии он вышел на работу в выходной день. Стояла первая, очень жаркая в наших местах, половина лета. Был большой наплыв самолётов с «химии», «слетевшихся» на базу, для выполнения регламентных работ. Вышел на работу самостоятельно, было много работы с «химиками», они его просили, «день год кормит», в силу своего характера, отказать он не мог ни кому. Я даже не знал, что он в этот день работает. Где-то после обеда меня вызвали на работу. К этому времени пострадавшего отвезли в больницу, а я получил следующую информацию. Наш дед выполнял медницкие работы по ремонту маслорадиаторов, паял разрушенные соты, потом мыл радиатор. Пользуясь тем, что день был выходной, свободного времени было больше, решил постирать обмундирование. Налил в ведро бензин и начал стирать форменную куртку. В момент стирки бензин загорелся, старик не растерялся и, с целью спасти от пожара медницкую (приспособленный и оборудованный для этих целей вагончик), схватил пылающее ведро с бензином, отбежал с ним на безопасное расстояние, где и бросил его на землю, при этом ещё и активно тушил загоревшуюся траву. Естественно, сильно обгорел, но был ещё жив.
Следуя требованиям руководящих документов, я дал в несколько адресов телеграммы и поехал в больницу. Харитонов был в окружении немногочисленных родственников, на нём так и находилась обгоревшее обмундирование. Боли он не чувствовал, шутил и извинялся за случившееся. Я побеседовал с дежурным доктором, специалистом он не был, но сказал, что это послетравматический шок, здоровой кожи на пациенте практически не осталось и, скорее всего, результат будет трагический, что и подтвердилось на следующий день.
Расследование было полномасштабным. В составе комиссии работали представители инженерно-авиационной службы Казахского управления ГА, инспекторы по безопасности труда Профсоюза авиаработников, все представители аналогичных служб области и нашего авиаотряда. Как и всегда, вследствии имевших место упущений в организации технического обслуживания, было невозможно определить виновных. Вскрылась работа в выходной день, без издания соответствующего приказа, без дополнительной оплаты. Отметили и отсутствие в авиационно-технической базе централизованной системы по стирке и ремонту обмундирования, организовать которую администрация была обязана, в соответствии с требованиями действующего трудового законодательства, что вынуждало рабочих самим производить такую стирку.
Но почему загорелся бензин в ведре и случился пожар, комиссия так и не смогла определить, истинная причина ушла вместе с Харитоновым. Было выдвинуто несколько версий, каждая из которых, вполне обоснованно, могла быть причиной возникновения пожара, с последующей в результате этого гибелью человека.
Для просушки радиаторов после их мойки, использовались электронагревательные приборы. В маслорадиаторной всегда, даже зимой, было очень жарко, летняя жара положение только усугубляла. Возможно, загорелись капли бензина, образовавшиеся в ходе стирки обмундирования и попавшие на рабочие поверхности электронагревательных приборов, с последующим воспламенением паров бензина в ведре.
Не исключено, что для нагрева паяльника, с помощью которого Харитонов паял радиатор, была использована паяльная лампа. Дед был ретроградом, не признавал электрических паяльников большой мощности, которыми участок был укомплектован и которые использовались в этой операции ремонта уже достаточно давно. Но, будучи старым практиком, трудно предположить, что перед стиркой он не потушил лампу.
Возможно, что старик просто курил во время стирки, по крайней мере я не могу его вспомнить без сигареты во рту, которая, казалось, находилась там постоянно. Парадоксально, но у старых авиационных техников нет такого предрасположенной боязни к бензину, как у всех остальных нормальных людей, постоянная работа с ним притупляет чувство безопасности. Уже в первую зиму на эксплуатации, я ужаснулся, когда техник слил бензин с самолёта в ведро и поставил ведро на выхлопную трубу работающей печки МП-85, для его подогрева и более комфортного затем мытья ремонтируемых деталей и рук. Когда я подбежал и активно пытался объяснить, что бензин может вспыхнуть, то пожилой техник, по моему Кравченко Володя, улыбаясь сказал, что у него не вспыхнет, а вот мыть бензином руки в тридцатиградусный мороз, гораздо неприятнее.
Комиссия, опиралась и на материалы недавно расследуемого аналогичного случая на Актюбинском авиаремонтном заводе, когда сгорел молодой мальчишка-слесарь. Он постирал обмундирование в бензине, одел его (на жаре авиационный бензин испаряется мгновенно), после чего закурил и весь воспламенился. Версия достаточно обоснованная, клочья сгоревшего обмундирования на Харитонове, когда я видел его в последний раз в больнице, в той, или иной мере, подтверждали это.
Но в качестве основной версии, была выдвинута экзотическая и, на мой взгляд, наиболее маловероятная. Исторически сложилось, что авиационное обмундирование, вместо пуговиц, которые легко отрываются и могут попасть совсем в не нужные места конструкции самолёта, всегда имело металлические замки и застёжки. При скольжении металла по поверхности оцинкованного ведра, в котором производилась стирка, возможно возникновение электростатической искры, которая и воспламенила бензин. Версия, конечно, оригинальная, но, повторяюсь, маловероятная. Тем не менее, я согласился с ней, в конечном итоге, это было не так уж и важно, в ходе работы комиссии было вскрыто столько серьёзных недостатков по организации безопасного труда, что их с лихвой хватало на «средний срок» тюрьмы, для должностных лиц, их допустивших, а та, или иная причина, приведшая к гибели человека, ни в коей мере не влияла на продолжительность этих сроков.
Где-то я уже отмечал, но при расследовании, в случае гибели человека, у членов комиссии довольно часто проявляется солидарность и на подсознательном уровне все начинают работать в направлении попытки обвинения в случившемся самого погибшего. Так было и в этот раз. Вся контролирующая вертикаль власти, представленная в комиссии, в той или иной мере была заинтересована в этом, всех можно было обвинить в ненадлежащем контроле за обеспечением безопасных условий труда на Уральском авиапредприятии, с соответствующими выводами. Прокуратура, которая в этом была действительно независимым органом, участие в расследовании не принимала, в силу специфичности отрасли и требовала заключения специалистов, чтобы потом согласиться или не согласиться с выводами комиссии. В связи с этим, согласно заключению комиссии, несчастный случай произошёл по вине пострадавшего по причине самовольного его выхода на работу в выходной день и нарушившего требования многих инструкций по охране труда. Таких инструкций у нас было великое множество, все они были достаточно грамотно оформлены, я всегда чётко следил, чтобы периодическое их изучение личным составом было документально оформлено, а журналы хранил у себя в сейфе.
Несмотря на то, что все сопутствующие этому причины в акте расследования были указаны, я проявил достаточно красноречия и они не «выпирали» из контекста документа, не привлекали к себе достаточно пристального внимания и не стали основанием для прокуратуры о возбуждении уголовного дела, естественно, с последующим, уже прокурорским расследованием и судом. Инспектором по охране труда Профсоюза авиаработников я был оштрафован на максимальную, в его компетенции, сумму в 50 рублей, около трети моей заработной платы за месяц, как говорится, «отделался лёгким испугом», хотя лёгким для меня этот случай можно назвать с большой натяжкой.
Безобразным и нелепым случаем гибели человека у нас был случай, произошедший с молодым нашим инженером, на авиахимработах по борьбе с грызунами, в противочумной станции «Калмыково». Работы проводились в августе месяце, работали несколько наших самолётов, «бросали» зерновые приманки по борьбе с грызунами, являющимися основными переносчиками чумы.
Для организации технического обслуживания самолётов, работающих в отрыве от базы, в составе экспедиции был инженер. Фамилии его, к сожалению, не помню, звали, по-моему, Алибек. Был он татарин, родители жили в «Шипово», это село на границе Уральской и Саратовской области. Инженер был не просто хороший, а очень хороший, как и в профессиональном плане, так и по характеру. Он окончил Казанский авиационный институт, имел квалификацию конструктора самолётов. Отработал положенные три года в конструкторском бюро Казанского авиационного завода и приехал на родину.
В авиационно-техническую базу я его взял, был пик «кадрового голода». Несмотря на непрофильность специальности, ввёлся в строй он очень быстро. Обладал мягким, послушным, бесконфликтным характером, поэтому ему все помогали, поддерживали и командование, и личный состав, а это немаловажно. Работал в оперативной смене технического обслуживания самолётов Ан-2, затем, разглядев в нём незаурядные способности, я его назначил начальником участка сельскохозяйственной авиации, как говорится, на «прорывной» участок, с большими объёмами работ. Здесь он за короткий срок сумел навести элементарный порядок, какого здесь не было никогда, слишком уж специфичным он был, как по особенностям технологии, так и контингенту работников. Личный состав здесь был «избалован» длительными работами в отрыве от базы, с соответствующими последствиями. Низкий уровень трудовой и технологической дисциплины, злоупотребление спиртными напитками и т.п. Тур авиационно-химических работ в «противочумке» был практически последним в Уральской области. После него, в сентябре месяце, мы летали только в Узбекистан.
В Калмыково тогда работали пять самолётов и десять экипажей. Дневная санитарная норма для пилотов, на таких, считающихся вредными, работах, была четыре часа в сутки, а светлое время суток позволяло эксплуатировать самолёты и по восемь часов, чем и объясняется такое количество экипажей, позволяющее вдвое сократить время обработки площадей. Народу на оперативной точке было достаточно много. Командовал звеном самолётов заместитель командира эскадрилии Куцелак. Как и Алибек, Куцелак считался «молодым» командиром. Заместителем командира эскадрилии его назначили недавно, хотя на «химии», в отрыве от базы, работал много и успешно. Был он раньше, ещё до моего прихода, техником по эксплуатации радио-электро-специального оборудования, работал в авиационно-технической базе. Активно летал в аэроклубе, окончил шестимесячные курсы пилотов в одном из центров гражданской авиации и пришёл в отряд уже пилотом. Пилот, как и техник ранее, Куцелак был хорошим, человек в авиации не случайный, патриот своего дела, авиацию любил.
В последний день работ, вечером, на базу поступило сообщение о том, что на оперативной точке пропал инженер.
Инженером по охране труда в авиаотряде работал тогда Лемешев Юрий Павлович. Это был «старый» лётчик-пенсионер, ранее много работал на «химии», в совершенстве знал специфику этих работ, на пенсию ушёл с должности командира эскадрилии. Потом он работал в нашем ВОХРе старшим смены, скончался, когда я работал уже в Казаэронавигации, от тяжёлой болезни.
Сразу вечером командир отряда (руководил тогда Агапов Вильгельм Павлович) назначил комиссию по расследованию случая. Нас с Юрием Павловичем откомандировали в Калмыково. Вылетели с восходом солнца и через полтора часа были уже на месте.
В Калмыков я раньше не был. Это был районный центр, обязанный своему названию тем, что располагался в предполагаемом месте переправы через Урал калмыков, народа, который пришёл с Монголии или Алтая и благополучно, уже в течении нескольких столетий, проживает на территории современной Калмыкии России. Стоит посёлок на самом берегу Урала, основали его Уральские казаки, был он одним из казачьих форпостов, расположенных по Уралу от Уральска до Гурьева, но уже в то время казахское население в посёлке преобладало, сейчас же, предполагаю, в Калмыково русские уже не живут. Архитектура строений в посёлке напоминала архитектуру центра и окраин Уральска, дома были выстроены в казачьем стиле, как у нас в «Куренях», много было и казахских землянок с глиняными крышами. Русское население Калмыково «жило» исключительно рыбой, запасами которой это место на Урале было богато, казахи традиционно разводили скот. Леса по берегам Урала в этом месте уже практически нет, у кромки воды произрастают кустарники и талы.
Основными «цивильными» центрами были противочумная станция и компрессорная станция нефтепровода, где подогревали, с целью снижения вязкости, густую Мангышлакскую нефть и мощными компрессорами прокачивали её до очередной подобной станции, расположенной на расстоянии 120-150 километров. На этих двух предприятиях работали квалифицированные кадры, а «противочумка», наряду с несколькими другими, расположенными на юге нашей области, была научным центром, где в весеннее-летний период работали научные сотрудники не только центральной Уральской противочумной станции, но и профессоры и доктора наук из Москвы и других научных центров всего Союза.
По прибытии на оперативную точку мы обнаружили всеобщую растерянность всего личного состава и сначала не могли понять, что же произошло. Рядовой личный состав, видимо по указанию командира, вообще самоустранялся от дачи какой-либо информации. Куцелок, судя по разбросанным по всему вагончику и смятым листам бумаги, наверное, уже в который раз, переписывал объяснительную записку и тоже не мог сказать ничего вразумительного, пропал Алибек вчера вечером и всё. По мере работы мы поняли, что такое состояние людей объясняется психологическим шоком, наступившим после осознания случившегося и их физическим, не совсем здоровым, состоянием, все были с глубочайшего похмелья.
Представитель комиссии от лётного отряда, уже и не помню, кто это был, хотел поговорить с Куцелаком индивидуально, нам с Юрой не хотелось, чтобы первичная информация была трансформирована и, возможно, искажена вмешательством руководства лётного отряда, но Куцелак ничего нам не говорил, решил, видимо, посоветоваться со своим начальником и нам ничего не оставалось, как оставить их наедине. Мы пошли в посёлок и решили поговорить с населением. С работниками противочумной станции Куцелак уже успел «поговорить» и они тоже молчали. Юрий Павлович, хорошо знавший одного из работников «противочумки» по фамилии Кукин, по совместной аналогичной работе в этих «краях» ранее, всё-таки смог добиться кое-каких результатов, вероятнее всего Алибек утонул.
С жителями посёлка поговорить было довольно проблематично, никто из нас двоих, к сожалению, казахским языком не владел. В столярке местного совхоза, наконец, нашли одного русского мужика, который коротко и ясно обрисовал ситуацию. Вчера самолёты уже не летали, выполнив все запланированные работы, решили организовать «отвальную». Отдыхали на берегу Урала, чуть выше посёлка, где была песчаная отмель, сам же посёлок расположен на крутом, отвесном и интенсивно размывающимся весенними паводками, берегу. Когда, после завершения пикника, пошли домой, обнаружили, что Алибека нет, ночью все интенсивно искали Алибека в воде (там, на обширной косе было мелко) и на берегу, но, к сожалению, не нашли. Нечто аналогичное мы узнали и из объяснения Куцелака, которое он, наконец, к тому времени, «родил» под бдительным руководством (чтобы не написал чего лишнего) своего начальника. Для порядка мы взяли объяснения от нескольких лётчиков и техников, все они повторялись «один в один».
Пошли в районную прокуратуру, которая уже возбудила дело по факту пропажи человека. Прокурор был уверен, что Алибек утонул, но поиски пока ничего не дали. Для соблюдения формальностей мы были обязаны организовать медицинское обследование лиц, принимавших участие во вчерашнем мероприятии. Прокурор сказал, что пробы крови медиками уже взяты, к сожалению, на месте определить в пробах концентрацию алкоголя невозможно, нужно везти пробы в Уральск. В такую жару перевести пробы на расстояние 300 километров весьма проблематично, за 6-8 часов дороги эти пробы будут непригодны для анализа. Сказал, что если это необходимо, то может передать их нам, чтобы мы доставили их в прокуратуру города Уральска. Мы сказали, что зайдём за пробами перед вылетом, на том и распрощались.
Выехали на место происшествия, здесь несколько человек ходили по воде с баграми, пока поиски были безрезультатны. Я залез в воду, довольно долго бродил, уяснил, что отдыхали ребята на песчаной отмели, которая простиралась на большое расстояние около одного километра, в отдельных местах дно отмели обрывалось в глубокие (до двух метров) ямы. Под противоположным берегом была глубокая, с сильным течением, протока. С нами были несколько техников, с которыми я, поочерёдно с каждым, заходил в воду, убедительно просил вспомнить, когда он наблюдал Алибека в последний раз. Сопоставив данные нескольких человек, я примерно установил возможное место гибели. Многократно, в течении полутора-двух часов, безуспешно обследовал эти места, нырял в ямы, смотрел под водой (вода была исключительно прозрачная, видимость под водой доходила до нескольких метров по горизонтали). Когда один из техников «проговорился», что Алибек не умел плавать, всё было ясно. Будучи выпивши, Алибек, естественно, купался со всеми и попал в такую яму. Поскольку все были пьяные, поначалу никто и не заметил его отсутствия, а потом было уже поздно.
Можно было лететь домой, но все, почему-то, не спешили. Повезли нас обедать в «противочумку», долго и обстоятельно кормили, настойчиво, вплоть до «ты меня уважаешь», предлагали выпить, от чего мы, естественно, отказывались. Руководил всем сервисом упомянутый мной ранее Кукин, который вёл с Юрием Павловичем длительный разговор, вспоминали, как они работали раньше и какой «бардак» сейчас. Потом сломалась машина, на которой нас возили, её долго чинили, а когда приехали на аэродром, то оказалось, что самолёт до сих пор не заправлен, долго заправляли. Здесь я уже понял, а Юрий Павлович, как бывший и опытный лётчик, понял это давно и сразу, вся эта комедия разыгрывается только для того, чтобы мы не взяли с собой анализы крови, хотя я и не настаивал на этом. Мне тоже не хотелось усложнять процесс выяснения причин случившегося, «приплетая» сюда ещё и употребление спиртных напитков экипажами, при работе на оперативной точке, что было категорически запрещено требованиями руководящих документов. Не остались бы в стороне и организаторы этого мероприятия, «заказчик», в лице противочумной станции, по договору тоже нёс ответственность за отсутствие контроля за работой экипажей. Наконец, командир самолёта, который нас привёз сюда, сказал, что до захода солнца остался один час сорок минут, надо вылетать, все сразу вспомнили, что надо заехать в прокуратуру, но некогда, выражая при этом видимое сожаление. Кукин же заверил, что сейчас сходит к местным за крючьями, это такая снасть, с помощью которой у нас ловят «красную» рыбу, и быстро найдут тело.
Прилетели домой, командир ждал нас на аэродроме, доложили обстановку, мне показалось, что Агапов уже всё знал из других источников, но тем не менее. Уже ночью мне позвонили домой и доложили, что тело Алибека нашли как раз в том месте, где я долго, упорно и безуспешно нырял. Ещё раз убедился в коварности Урала, не терпит он пьянства. Недаром мой отец, большой любитель выпить, даже он, всегда в подобных случаях уносил костёр подальше от берега и никого из собравшейся компании не пускал в воду, к этому его приучил его отец.
На следующий день прилетели все, привезли и фиолетовое тело Алибека, которое передали подъехавшим из посёлка родственникам. Ездили хоронить на следующий день, были все «химики»-техники, работавшие с ним, пилоты не поехали. Когда мы подъехали, то уже заканчивали строительство могилы, здесь встретились с Бекежан Умбетовичем Жубаншовым, это наш техник, который работал с Алибеком в этой экспедиции и жил тоже в этом посёлке, он «наводил последние штрихи», обустраивая могилу по мусульманскому обычаю. Было жалко мать, которая в слезах вопрошала меня, как я смог это допустить и корила себя за то, что излишне оберегала Алибека, не пускала на речку, в результате чего он так и не научился плавать. На могиле я выступал с последним словом, было тяжко. Случай этот совпал с пиком Горбачёвского «сухого закона», водки на поминках не было.
Случай был квалифицирован, как не связанный с производством.
Трагический случай явно производственного характера произошёл в авиационно-технической базе, по истечении едва ли двух недель работы нашего нового командира Машукова А.В. В субботу, 14 января, на «Старый Новый год», авиатехник Думчев, при обслуживании самолёта, в составе бригады авиатехников, был смертельно травмирован, взорвавшейся ёмкостью агрегата мойки двигателей. Я был дома, меня вызывал на работу Машуков, через диспетчера АДП, который толком ничего не рассказал, но я понял, что произошло что-то очень серьёзное и непоправимое. В аэропорт попал только к вечеру. Машуков, по-моему с Барашковым (председатель нашего профсоюза), руководили из депутатской комнаты. Ждали прокурора, который должен был появиться вот-вот. Тело Думчева лежало на стартовом пункте нашей медсанчасти. Собрав необходимую информацию, я доложил о случае Сегедину В.В., который был в это время главным инженером управления, в Алма-Ату. Сегедин был дома, внимательно меня выслушал, велел продублировать всё телеграммой, пожелал успехов в расследовании, было видно, что переживал за меня.
Из опроса присутствующих тут же в аэровокзале техников понял, что при мойке двигателя самолёта с использованием специального агрегата, баллонная часть этого агрегат оторвалась от площадки, на которую была приварена и ударила Думчева в грудь, в область сердца, после чего Думчев скончался.
Авиатехник Думчев работал у нас около года. Пришёл он к нам при весьма загадочных обстоятельствах, явно по чьей-то (установил я это только потом) протекции. Судя по документам, он, после окончания авиационно-технического училища ГА, распределился в Актюбинск, несмотря на то, что был родом из Уральска и его родители проживали здесь. Изучая записи в его трудовой книжке, я обнаружил значительный перерыв в его деятельности, после того, как он был уволен с Актюбинского авиапредприятия, дальше, после перерыва, шла запись о его работе на Балхашском медеплавильном заводе, с которого он к нам и пришёл. Сам Думчев ничего не говорил и только потом я узнал, что в Актюбинске он был осуждён за какое-то преступление, отсидел свой срок, затем приехал в Уральск, где его «устроили» на работу. В нашей авиационно-технической базе, на должностях техников, работали два двоюродных брата Донсковых, которые приходились близкими родственниками Думчевым, дочь одного из Донсковых работала у нас главным бухгалтером. Ну, картина для меня немного прояснилась, я постарался не придавать этому никакого значения, мало ли бывает различных случаев в молодом возрасте, тем более, люди его рекомендовавшие были в аэропорту известны и глубоко порядочны. |
