 Как я говорил, кто «прошел» Узбекистан, становились настоящими
«химиками». Только позже, мы узнали, что это слово является нарицательным у
всех, кроме авиаторов. Как-то, в одной деревне нас спросили: «Кто вы?», Мы с
гордостью и, как бы небрежно ответили: «Да, химики мы!». «О-о-о!!! А за што?»
Тут только мы поняли всю нелепость ситуации.
Дело в том, что с какого-то момента,
на нашем складе, в аэропорту, «пропала»
летняя спецодежда, для АХР и нам стали выдавать черные спецовки, похожие на
робу заключённых. Ну, не будем же мы пачкать свою парадную форму, вот и
приходилось носить эту. И нас часто путали с заключенными, на вольном
поселении. «Химия», как они ее называли. «Да, нет! Лётчики мы!», «А-а-а!», уже
с улыбкой отвечали нам. Вот так, одно и то же слово, сказанное в разных
обстоятельствах, имеет, порой совершенно разное значение. После этого мы стали
называть себя всем, кем угодно, только не «химиками».
В связи с этим, был у нас интересный
случай. Работали мы по прополке, в совхозе
Полтавский, Чингирлаузского района, Уральской области. Командиром самолета у меня был добродушный Дима Сацкий, а авиатехник у нас
был, круглый как шарик, юморист Бояркин. Как-то после полетов, уже поужинав, мы
втроем шли домой. На нас была такая же «роба», а в руках мы несли нехитрые
продукты на завтрак (яйца, хлеб, молоко). Вдруг перед нами остановился
грузовик. Водитель хотел узнать, где находится «дежурка»? (по тем временам, круглосуточный магазин), так как было 12
часов ночи и обычные магазины уже не
работали. Мы, показав на проулок за
углом, сказали, что туда на машине не проедешь.
Пока он пошел туда пешком, его
напарник спросил, кто мы такие? «Саманщики!», не моргнув глазом, сказал
Бояркин. «А сколько зарабатываете?», «Много!», ответил он и назвал нереальную сумму. Мы с Димой еле
сдерживали себя, чтоб не
расхохотаться, «И как долго работать?»,
«Вот, через месяц закончим, и всю зиму будем жить припеваючи!». Он задумался,
что-то соображая, потом вдруг попросил: «Возьмите меня к себе на работу»... Мы
замерли в ожидании, как сможет «выкрутится» наш техник. Но он вдруг произнес,
как заправский «саманщик»: «Ишь ты,
какой хитрый, мы уже основной «замес» сделали, самую трудную работу,
теперь только штамповать осталось, да деньги в совхозе получить». Для
читателей, которые далеки от деревенского быта Казахстана, объясняю, что саман –
это такой большой кирпич из глины с соломой; это изделие до настоящего времени
является в сельской глубинке основным строительным материалом. После этого мы пошли дальше, держась за животы
от беззвучного хохота.
После нашей первой командировки в
Узбекистан, где мы «набрались» много опыта. Можно сказать «отточили» технику
пилотирования. В Узбекистане я работал пять сезонов.
Когда мы прилетели в г. Джизак, то
попали на одну точку с экипажем Михаила Захарова. Кроме того, что он был
отличным пилотом, он был моим другом. Мы даже какое-то время, дружили семьями и
хорошо узнали друг друга. Вскоре, за высокие достижения при производстве
авиахимработ, он стал Лауреатом премии Ленинского комсомола. Я всегда пытался
подняться до его уровня. И вот в этом году я занял первое место, обогнав его по
показателям. Так как Миша никогда не был тщеславным, он от души радовался моим
успехам. А так как мне «светило» получить «Переходящее знамя» (престижная
награда, того времени, которую, потом все же
«пронесли» мимо), он с удовлетворением сказал: «Давай, хоть сменишь меня
немного. А то я замучился выступать на всех пленумах и прочих мероприятиях, как
передовик производства». Теперь нам предстояло работать вместе. А чтобы не было
каких-то недомолвок, по поводу того, кому какое поле достанется, мы решили
работать, так сказать в «общую копилку». И при оформлении документов, разделить
все поровну. А так как наши вторые пилоты были друг другу «свояки» (у меня
Игорь Ставенчук, у него Володя Цесько), то в работе никаких разногласий не
было.
Мы умело пользовались одним
аэродромом, стараясь, не «мешкать» на взлете и после посадки, чтобы не мешать
друг другу. Поля здесь были уже намного длинней, чем в Нижнем Чирчике. И мы
более свободно себя чувствовали в полете. Но это не давало нам права
расслабляться. Бывало, что поля, которые мы обрабатывали каждый свое, находились рядом друг с другом или вообще
один за другим, разделенные стеной пирамидальных тополей или высоковольтной
линией. Чтобы не столкнутся, при выходе из гона мы постоянно были на связи друг
с другом. В эфире стоял настоящий рабочий гвалт. Кто-то докладывал начало
работ, кто-то, продолжение, при контрольной связи, но, в основном, звучали
уточнения местоположения: «79, где находишься»? «На подходе», «22, ты где»? «на
развороте», «75, где ты»? «На грядке». «И такая дребедень, целый день».
Поэтому, если приходилось работать на «встречных курсах», всегда
предупреждали, без запроса: «21, выхожу
левым» и т.п.
Бывали моменты, которые запоминались
потом надолго. Не помню, в какую командировку это было, может и в эту. Нам
досталось поле около знаменитой реки, под названием Сырдарья, но так как
местность в этом районе горная, река
протекала в ущелье. Скорее, даже в каньоне. Наше поле находилось прямо на краю
обрыва. Представьте такую картину. Мы
летим на бреющем полете, над красивым
зеленым полем. И вдруг, оно резко
обрывается и перед нами возникает пропасть, глубиной, наверно метров 150, а то
и больше. А далеко внизу, в сизой дымке, протекает красивая голубая река. (
Кстати, когда мы ездили туда на машине купаться, то поразились, какая она
мощная и холодная). Поэтому трудно устоять перед искушением. И мы как в
американских фильмах, бросали самолет в эту бездну, забывая, обо всем на свете.
С
жадностью разглядывали созданный природой, неимоверной красоты ландшафт, с распростертыми внизу извилистыми берегами, и растущими на них
сиреневыми саксаулами и зелеными деревьями, не забывая, однако, выполнять
разворот, подстраиваясь так,
чтобы при подлете к обрыву, на котором начинается поле, у нас было положенные 5 метров. С переполненными чувствами, мы снова и снова
бросались в эту голубую бездну, забывая про самолет, и представляя себя,
СВОБОДНЫМИ большими птицами.
Да, даже только ради таких моментов,
стоило идти в авиацию! Как жаль, что тогда не было такой видеотехники, как
сейчас. Потому, что невозможно описать всего того, что мы видели своими глазами
и те чувства, которые нас переполняли. К сожалению это продолжалось лишь до тех
пор, пока не закончилось наше поле.
Но, не только такие радости
приходилось нам испытывать. Дело в том, что у Миши Захарова, в Джизаке, много родственников (где-то три семьи). И как
только наступал выходной, он вез нас к кому-нибудь из них, где у каждого была
отличнейшая баня. Не буду описывать подробности их жизни, по этическим
соображениям. Скажу только одно: жили они очень хорошо! Однажды помывшись в
бане и переночевав в прекрасном доме, я встал рано утром и вышел во двор. Почти
весь город был виден в лучах утренней зори, так как его дома постепенно уходили
в горы, которые вплотную подступали к нему.
Меня заинтересовала одна голубятня, оригинально возвышавшаяся неподалеку над крышами
ближайших домов. Дело в том, что мой дед и отец, а также его брат, т.е. мой дядя, были страстными голубятниками. Я хоть и не стал одним из них, но, поневоле
нахватался кое-каких знаний. Мог
отличить, например, «ленто-хвостого» и «мохно-ногого», от,
допустим, «рябого» и
«креста», ну и другие премудрости. Здешний голубятник как раз начал «гонять» т.е. пугать голубей, чтобы они
взлетели и сделали несколько кругов. Не
буду объяснять голубиную технологию. Это,
другая тема. Меня заинтересовал
один голубь. Пока остальные «нарезали» круги вокруг своей голубятни, стараясь,
далеко не отдалятся, он, поднявшись невысоко, завис на месте, махая крыльями.
Потом сделав акробатический «фляг» (переворот назад через голову), завис, но
уже несколько выше. Потом еще кувырок и еще выше. Потом еще и еще.
Так он поднимался до тех пор, пока
почти не скрылся в вышине голубого неба.
Затем, все так же кувыркаясь, постепенно стал опускаться все ниже и
ниже. И все это, он проделывал на одном месте, как будто забирался и спускался, по невидимому столбу. Приземлился он
одновременно с остальными голубями. Я,
знал, от отца, что есть такие голуби. Они так и называются: «Столбовые». Но
никогда вживую их не видел. Позже дома, я рассказал этот случай отцу. Он был
очень доволен, что я увидел это своими
глазами, тем самым убедившись, что отец рассказывал правду.
Вскоре работа наша закончилась, и мы
стали готовиться к отлету на базу. Но в Узбекистане есть одна особенность. Как
только заканчиваются работы, ты сразу, резко, становишься, никому не нужен. Тебе нечего есть, а нередко
и не на чем спать. Так произошло и на этот раз. Но, у нас хоть, была
«Чайхана», в которой мы жили, а у
других, где, кстати, жил командир звена Молотков, ничего не осталось. Решили, что
все самолеты, а их набралось, кажется 5 или 6 штук, перелетят к нам. Как-нибудь
переночуем, а завтра отправимся в путь.
Когда все самолёты «собрались»,
оказалось, что нам абсолютно нечего есть. Стали решать, как же нам быть. Тут
Молотков вспомнил, что, когда летал, видел одинокий пруд, в котором даже с воздуха
было видно много рыбы. Забравшись в кузов грузовика, благо, парень, узбек, от
нас ещё «не отказался», мы поехали на тот пруд. Воды в нем было ниже колен. А
рыба аж кишела под ногами. Мы быстро
разделись и стали глушить её, кто палкой, а кто умудрялся ножом подцепить.
Набивая рыбой связанные узлом майки,
выносили на берег и складывали в кучу. Вскоре кучка была уже приличной.
Вдруг вдали, мы увидели, мчавшийся
грузовик. На нем подъехали два парня с ружьями. Увидев нашу толпу и узнав, кто
мы такие, спросили, кто у нас старший? Мы все
обернулись и чуть не расхохотались.
Наш Василич (Молотков), выходил из воды с двумя большими
толстолобиками в руках, в семейных черных трусах, с большим голым животом, но
за то, в лётной фуражке. «Я, старший!». Нам объяснили, что это
совхозный искусственный пруд. В нем рыбу разводят, а сейчас воду спускают,
чтобы ее выловить.
Командир, в свою очередь, пояснил
нашу ситуацию, что закончили работу, все нас бросили и нам нечего есть. К
нашему большому удивлению, они нас поняли и разрешили забрать всю выловленную
рыбу. Говорят: «Смотрим, что за наглость. Подъезжает машина, выпрыгивает толпа
людей и давай глушить нашу рыбу. Ну, раз так, извините». Ничего себе, это вы
нас извините. Вечером нажарили и наелись
вволю жирных толстолобиков, которых хватило даже каждому с собой в дорогу. А
через три дня, мы уже донимали
впечатлениями своих близких.
Впереди были новые приключения. Но
это уже немного другие истории. |
