Корни моего происхождения по линии отца уходят во времена Столыпинской реформы. Естественно, что документального подтверждения этому нет и знаю я это только от моего отца, который, кстати говоря, был великолепным рассказчиком и видимо считал своим долгом поделиться своими знаниями с потомками. Самое первое, что я помню, это продолжительные зимние вечера с керосиновой лампой и завораживающий, убаюкивающий голос отца, рассказывающий нам о «старой жизни». Мать в это время проверяла тетрадки своих учеников и, мне кажется, тоже прислушивалась к рассказам, по крайней мере, часто ловила отца на неточностях и несоответствиях рассказываемого и услышанного ранее. Мои младшие братья быстро засыпали, я же дослушивал всё до конца и просил рассказывать ещё и ещё. Хотя истории часто повторялись, но новые аранжировки и постоянно меняющиеся подробности вызывали глубокий интерес.
Предки, очевидно, жили где то в центральной России. Статус их до конца мне был не понятен, видимо из крестьян, но, очевидно, богатыми они не были. Самое загадочное и удивительное для меня было то, что один из родных братьев деда, дядя Поликарп, как называл его отец, служил регентом в храме Василия Блаженного в Москве. Недавно, когда я только немного познакомился с компьютерными технологиями, я попытался разыскать в Интернете «следы» этого дяди. Посетил несколько православных сайтов, но, к сожалению, ничего не нашёл. Сайты эти мне не понравились, кроме пышного оформления, информации на них практически нет, администрирование сайтов, на мой взгляд, на чрезвычайно низком уровне, видимо, современная церковь просто отдаёт «дань моде».
Сам дед Евстафий, будучи ещё довольно молодым, с маленькими детьми, переселился для ведения отдельного крестьянского хозяйства в Киргизские степи, в район города Акмолинска (позднее Цилиноград, затем опять Акмола и, наконец Астана – столица современного суверенного и независимого Казахстана), где в 1910 году и родился мой отец. Мне представляется, что это переселение было двух или даже трёхступенчатым, может быть в течении не одного поколения, потому что бабка (имени её уже не помню) имела мордовские корни, и переселение в Акмолинск происходило из Семиозёрского района Кустанайской области, куда они попали из Оренбургской области. Очевидно, что родители деда какое-то время проживали там, куда и относительно благополучно вернулись в начале двадцатых годов, когда жизнь на новом месте не принесла ожидаемого богатства, в особенности после известных событий 1917 года. Поначалу жизнь в Акмолинских степях казалась довольно перспективной, имея кое-какое состояние, дед, занимаясь скотоводством и землёй, «пошёл в гору». Скот и птица во дворе, большой надел земли, большая трудолюбивая семья, позволили в довольно короткий срок нажить кое-какое состояние. Практически все братья и сестра отца получили начальное образование, отца же, как наиболее способного к наукам, решили учить дальше. Выбор деда был довольно ограничен, учить либо на попа, либо на музыканта, как дядюшка Поликарп. Отец довольно сносно читал по-старославянски, ещё, будучи ребёнком, мог прочитать псалтырь над покойником, если местный поп, известный гуляка, был в отъезде на близлежащих хуторах, или в запое.
Способность воздействовать на сознание людей у отца была врождённой. Он был способен по наущению своей матери уговорить даже отца, несмотря на его непоколебимый до деспотичности характер. Впоследствии, только благодаря этому качеству, отец на протяжении всей своей жизни был активным проводником политики партии и правительства в жизнь народа на местном уровне, был активным комсомольцем в тридцатые годы, постоянно назначался секретарём парторганизации на работе и т.п.
Какое-то время отец прислуживал в местной церкви, но попом стать не захотел патологически, его тошнило от запаха ладана, не нравилась одежда священников, будучи довольно брезгливым, он не мог есть приношения прихожан, да и по сравнению с крестьянами многочисленная семья священника была гораздо беднее, то ли из-за пьянства, то ли из-за традиционной скупости общины, а отец с детства был довольно меркантильным и завистливым, считал каждую копейку, а к старости, особенно когда оказалось, что пенсия матери на несколько рублей больше, стал откровенно скупым и имел, в связи с этим, с ней постоянные ссоры и стычки, дело доходило даже до рукоприкладства, делил деньги на свои и матери, пытался вести хозяйство раздельно и т.п. Его поведение до смешного напоминало нам поведение деда Максима Горького, описанного им в своей повести «Детство».
По мере развития событий, после революции, дед тоже пришёл к выводу о бесперспективности карьеры священнослужителя и отдал отца в учение местному еврею-скрипачу, который играл в посёлках и на хуторах на свадьбах. Дед был очень практичным человеком, он не мог не отметить, что результаты тяжёлого крестьянского труда не на много отличаются от доходов музыканта, который только «пилик-пилик» в воскресенье на свадьбе и целую неделю пьяный, не говоря уже о внешнем виде, манерам и одежде, которые, естественно, значительно отличали скрипача от простых хозяев, конечно же, в лучшую сторону. Все дети старого музыканта учились в городе, он привозил их на каникулы на извозчике, что являлось недопустимой роскошью для остальных жителей посёлка, которые передвигались в основном пешком, либо на быках, лошадей берегли для пахоты и других сельскохозяйственных работ. Широко распространённое использование быков и крайне ограниченное использование лошадей, несмотря на их относительную многочисленность, характерно для степного местного крестьянского хозяйства того времени. Отец рассказывал, что на лошади он ездил только в ночное и впервые проехал в настоящем седле только в армии.
Трёхнедельное пребывание в учениках скрипача подтвердило полную профнепригодность отца в качестве музыканта, у отца полностью отсутствовал слух, это потом констатировал и я, получивший в детстве кое-какое музыкальное образование, в течении двух лет, в кружке баянистов при районном доме пионеров. Хорошо у отца получались только речёвки, исполнявшиеся на одной ноте и которым он научился во времена становления комсомольской и пионерской организаций, хотя и здесь у него возникали проблемы с ритмом. Одно из таких «произведений» отец регулярно исполнял на всех гулянках. Это были какие-то антирелигиозные стихи Демьяна Бедного. Зарыдала горько матушка, Напился её Панкратушка, Нализался, налимонился, С попадьёй не церемонился, Ухватил её за холочку, Всю измял ей сверху чёлочку, А, блюди себя, блюди себя, блюди, На молодчиков в окошко не гляди…
Конечно, учитель с первого прослушивания определил, что этому кандидату в музыканты «медведь на ухо наступил», но чтобы придать своему заключению более весомый и основательный вид, он выдержал приличную паузу. В данном случае, благодаря довольно весомому положению деда и заслуженному уважению его среди односельчан, срок пребывания отца в учении был небольшим и необременительным, за его пребывание у музыканта даже не взяли платы. Отец рассказывал, что среди учеников скрипача были ребята с аналогичными способностями, но бесплатно работающими на многочисленную семью музыканта в течении двух-трёх лет и научившимися за это время только натирать смычок, да бессистемно стучать на бубне. Скрипач, хорошо зарабатывая на всевозможных сельских торжествах, кормил своих учеников, которые в своём большинстве были из довольно бедных семей, это устраивало всех. Естественно, хлеб свои они отрабатывали сторицей, работая с утра до ночи в хозяйстве учителя.
После двух безуспешных попыток определиться с профессиональной ориентацией, напрашивалось два выхода из создавшегося положения. Первый, самый естественный, безболезненный и наиболее выгодный в материальном положении, работать в хозяйстве деда и продолжать семейные традиции. Но, по рассказам отца, дед, имеющий большой жизненный опыт, определил, что ничего хорошего из этого не выйдет. Отец несколько выделялся из всех детей полным отсутствием каких либо способностей, как в хозяйстве, так и в каком либо ремесле. Дед, был хорошим хозяином, наряду с отличным ведением хозяйства в поле и со скотом, делал все необходимые работы самостоятельно, практически не обращаясь к местным специалистам; мог и с деревом и с железом что-нибудь сотворить, был отличным стекольщиком, мог сложить печку и на скорую руку смастерить горшок, всю жизнь собирал всякий инструмент; в дальнейшем, во время Отечественной войны способности деда к ремеслу, его природная смекалка, крестьянская жадность, скупость и даже скаредность, можно сказать, спасли жизнь в голодном тылу его семейству и многочисленным родственникам. Об этом мне рассказывал мой старший брат Владимир, сын отца от первого брака, который будучи подростком, жил с дедом во время войны в г. Бузулуке Оренбургской области.
Проанализировав способности отца, дед решил «учить отца дальше», он выделялся среди детей некоторыми особенностями в восприятии чисто теоретических, но не прикладных наук. В общей сложности отец закончил 7 классов общеобразовательной школы, по тем временам, для сельской молодёжи это было почти академическое образование и послужило основной базой для всей дальнейшей жизни моего родителя.
Об учёбе отец что-то рассказывал, но подробности как-то стёрлись в памяти. Помню только, что был у него друг Сенька, бесшабашный «оторви голова», с которым они дружили и который часто спасал отца от местной шпаны. О своих особых достижениях ничего не рассказывалось, видимо особых способностей отец не проявлял. Увлекался в основном собаками, прикармливал бродячих и очень их любил, страсть эта передалась и всем нам. До сих пор не могу смотреть без умиления на щенят, а взгляд любой собаки, в отличии от одинакового для всех и равнодушного взгляда кошки, настолько осмысленный, что трудно уверовать учению академика Павлова, что поведением животных руководят инстинкты.
Однажды, будучи в возрасте 8-9лет, я утром сидел на завалинке и тихо плакал, после очередной и, мне кажется, беспричинной взбучки отца. В то время у нас жила маленькая собачка по имени Кукла, дворняжка жёлтой масти с белыми подпалинами, сильно похожую на нашу степную лисичку-корсака и отличавшуюся необыкновенным интеллектом. Она сочувственно заглядывала в глаза, виляла хвостом и всем видом призывала забыть всё и отвлечься. Видимо осознав своим собачьим умом, что все её попытки бесполезны, она пошла в угол двора к дровяному складу, откопала, ранее спрятанную кость, принесла и положила около моих босых ног, поделившись со мной своим самым сокровенным. Я никогда и никому не поверю, что её действиями руководили инстинкты и рефлексы.
Что послужило причиной переселения семьи деда на историческую родину, до настоящего времени остаётся только догадываться. До раскулачивания дело видимо не доходило, хозяйство, по рассказам отца, было далеко не кулацкое. Из гражданской войны отец запомнил только, что было голоднее, чем обычно, да то, что приходили в село и белые и красные, но активных военных действий отец не помнит. Симпатии были на стороне красных, что лишний раз подтверждает небольшое состояние деда. Единственное отличие, которое смог отметить 8-10летний отец в то время, заключалось в длине хвостов у лошадей военных. У красноармейцев хвосты лошадей были довольно коротко и ровно отстрижены, это придавало им непривычно опрятный, особенный вид. Предпринятая попытка придать хвосту своей лошади красноармейский вид, в силу несовершенства имеющегося инструмента (ножницы дли стрижки овец) и малолетства исполнителей, привела однажды к плачевным результатам. В результате неоднократных выравниваний, хвост был отрезан под самую репицу и всё-таки оставался лохматым. Эту жестокую порку отец хорошо запомнил и часто вспоминал, когда кто-либо из его сыновей делал что-то по-своему, без спроса у родителей и наносил при этом какой-то урон хозяйству.
Дед был по тем временам довольно грамотным человеком, он мог писать и фантастически быстро и точно считал в уме, чем приводил в восторг своих партнёров по работе. Еще со времён, когда семья деда жила в Оренбургской области, он хорошо говорил по-казахски, это было обусловлено необходимостью постоянного общения с кочующими в степи казахами, основной бизнес при этом заключался в натуральном обмене продуктов земледелия на животноводческую продукцию. Масштабы были, конечно, не те, что у крупных скотопромышленников, но всё-таки в урожайные годы излишнюю пшеницу дед обменивал на скот. Основная часть, безусловно, шла на собственное использование, но при хорошем положении вещей излишки скота гнали в Оренбург и продавали по ценам, несоизмеримо большим, чем складывались в степи. Практика эта имела место и в Акмолинске, но больших барышей дед не нажил.
Отец рассказывал, что иногда дед брал его в степь. Впечатлений от этого ему хватило на всю жизнь. Быт казахов, ведение хозяйства, обычаи, поведение имели свои особенности и отличались от жизни в посёлке. Я с детства помню, как отец восхищался такими продуктами казахов, как курт, куже, айран, кумыс, бешбармак. Когда я впоследствии всё это попробовал, то не нашёл в этом ничего особенного, если не наоборот, всё невкусно и непривычно и стал относиться к рассказам отца несколько критически, возможно потому, что уровень нашей жизни был уже значительно выше, я не помню голода, тогда как отец в своём детстве голодал постоянно.
Очень образно отец рассказывал о «барымте». У казахов издревле существует обычай угонять скот у соседей, причём, если вор не попался, это считается не воровством, а доблестью. Конечно, если хозяин скота ловит похитителя на месте преступления, то дело может закончиться не только страшными побоями, но и смертью, ну а если всё обходится благополучно для похитителя, то хозяину остаётся уповать только на случай, который поможет отомстить вору по абсолютно аналогичному сценарию, тем более что, кто украл и куда угнал, хозяину скота становится известным сразу после осмотра места происшествия; данные эти потом только находят подтверждение посредством «узун кулака». Это выражение в переводе с казахского языка означает «длинное ухо», то есть способ распространения вестей в степи, с удивляющей наше сознание скоростью.
Грамотность деда вызывала уважение в посёлке, на особое уважение грамотный человек вызывал в степи у казахов. Очень часто дед брался писать всевозможные прошения, естественно в качестве оплаты предлагался скот, в количестве, соответствующем уровню прошения. Один такой случай, когда прошение одного из влиятельных людей аула Оренбургскому атаману, написанное дедом, нашло положительное решение, в качестве оплаты был предложен верблюд, который был с благодарностью принят, зарезан, разделан на месте и благополучно, совместно со всеми жителями аула, съеден.
Все события, которые происходили в жизни деда, он записывал в особые толстые разлинованные книги. Книг было несколько, по рассказам отца и старшего брата, которые их видели и читали, это были несколько необычные записи. Во первых, дед не делал пропусков между словами, каждая запись была как бы одним словом, причём запись начиналась с большой буквы и кончалась хорошо обозначенной точкой. В одной такой записи могли быть сведения о рождении ребёнка, отёле коровы, покупке чего-либо для хозяйства, занятие денег в долг и их отдача, деревенские новости, результаты охоты или рыбалки и т.п. К сожалению, до меня эти книги не дошли, не было их и у отца, будучи в гостях у старшего брата в г. Коврове, я спросил о книгах, брат ответил, что у него их нет, видимо книги остались у каких либо родственников, короче, пропали бесследно. Конечно, наличие этих книг существенно повысило бы качество моего повествования, но, увы, приходится отталкиваться только от устных рассказов. Это не было бы так обидно, если бы дед был абсолютно безграмотным, как большинство его сверстников, или события происходили на два-три поколения раньше, когда история в бедных слоях общества передавалась потомкам только в виде устных рассказов; основные результаты просвещения низших слоёв общества второй половины 19 века в данном случае не могут быть использованы, остаётся уповать только на то, что моё потомство получит информацию о своих корнях и происхождении в более систематизированном виде.
По окончании 7 классов, дед отправил отца в Оренбург для учёбы в медицинском техникуме, в котором он благополучно проучился всего 2 месяца.
Я уже упоминал, что отец отличался необыкновенной способностью убеждать и после первого общения с незнакомыми людьми он всегда производил впечатление весьма разумного, грамотного, неординарного человека. По прибытии, в очень короткий срок, отец был принят в комсомол, а в качестве первого комсомольского поручения, он был откомандирован вместе с другом Ефимкой Синяковым для борьбы с кулаками в отдалённый район области, сплошь заселённый башкирами; с медицинским техникумом пришлось распрощаться навсегда, потому что после прибытия, спустя год, отец не смог догнать однокурсников, тем более, что изучалась латынь, кости и органы, где нужна была просто неосознанная зубрёжка в очень ограниченных временных рамках и в превышающих человеческие физические возможности объёмах. Тем более что к тому времени он осознал, что медицина далеко не та отрасль, которой можно посвятить жизнь, тем более, что к прикладным наукам, я об этом уже говорил, у отца не было абсолютно никаких способностей.
О работе в башкирских степях отец тоже рассказывал. По деревням и хуторам ездил он в качестве уполномоченного райкома, в составе небольшого вооружённого отряда, состоявшего из 5-7 человек, в основном работников так называемой Чрезвычайной комиссии, подобранных, как правило, из бывших красноармейцев и имеющих определённые заслуги и награды. Отобранный хлеб вывозили, людей в санях семьями доставляли на железнодорожную станцию и сдавали для дальнейшего этапирования. Рассказывал отец об этом неохотно, видимо пережил определённую душевную травму. Только один эпизод этой эпопеи я запомнил. Зима была снежная и суровая, в целях конспирации работали по ночам. Несмотря на то, что оружия после гражданской войны у населения хранилось много, пользоваться им не рисковали. К незаконно хранящим оружие мера наказания была одна, расстрел. В связи с этим окончательно обнаглели волки и однажды ночью, ближе к весне, на лесной дороге, на отряд напала стая волков. Их количество и поведение не позволили даже вооружённому отряду безнаказанно проехать. Выбегая группами из леса, они бросались на запряжённую в сани лошадь, останавливали её, а затем расправлялись с ней и с людьми, сидящими в санях. Отец говорил, что сначала стрелял по волкам из револьвера, в котором быстро кончились патроны и никакого эффекта эти выстрелы не произвели, а затем только с остервенением стегал лошадь кнутом, которая и вывезла его и ещё двух человек, следовавших с ним, к ближайшему селу, стоящему вдоль дороги. |
