Из отряда были потеряны одна лошадь и два человека (конвоир и конвоируемый), ехавшие в одних санях, останки которых были обнаружены утром в 2-3 километрах от села. Из-за перенесённого стресса, отец начал курить.
После неудачной попытки овладеть наукой Гиппократа, отец, отличившийся в борьбе с кулачеством, райкомом комсомола был направлен в одну из сельских школ Ташлинского района Оренбургской области в качестве учителя начальных классов. Его теоретическая подготовка вполне соответствовала требованиям того времени, только теперь, с высоты прожитых лет, я понимаю, что его личные качества могли полностью раскрыться только на педагогической работе. Работа отцу нравилась, он этого не скрывал, детей любил; достаточно сказать, что учителем он проработал практически всю жизнь до пенсии, исключая войну. Сейчас мне представляется, что это были его лучшие годы. Получив после всех детских и юношеских передряг какое-то душевное равновесие, он полностью отдался работе.
Налаживалась и личная жизнь, отец женился. Об этом браке он рассказывал с неохотой, во-первых, потому, что мы были дети его второго брака, а во вторых, откровенно говоря, с женой ему не жестоко не повезло. По его рассказам его женили, да ещё «подсунули» ненормальную невесту.
Работая в одной из поселковых школ, отец снимал квартиру у вдовы одного из местных Оренбургских казаков. Судьба самого хозяина мне неизвестна, либо он погиб на гражданской войне, либо ушёл с атаманом Дутовым в Китай. У вдовы была дочь на выданье. Зная строптивый и заносчивый характер местного казачества, дед не приветствовал выбор отца, но, видимо уже ничего не смог сделать и дело свершилось. Характер у молодой жены действительно оказался «не сахар» и брак удачным назвать было нельзя. Отец стал выпивать, жестоко ревновать жену, распускать руки. В конечном итоге отец остался с двумя малолетними детьми, а жена угодила в психиатрическую больницу. Подробностей, конечно, я не знаю, но услышанное «краем уха» в глубоком детстве от пьяного отца и старшего брата, который учась в институте приезжал к нам на летние каникулы, придерживаюсь двух версий случившегося.
Отец выпивал и в пьяном виде вёл себя не должным образом, это, мягко говоря. Нечто подобное я отмечаю и у себя, полностью теряется контроль за поведением. Ничего нового при этом я не открываю, но выпивший отец наводил страх на своих близких, всё это усугублялось патологической ревностью к жене. Возможно, причиной трагедии первого брака отца и явилось такое его поведение.
По версии же отца, его первая жена была психически ненормальной с детства и её «сбагрили» первому попавшему чужому в селе человеку.
Как бы то ни было, двое малолетних детей на руках и работа в школе, которую нельзя оставить ни на минуту, заставили отца «попотеть», как он выкручивался в этой ситуации, я могу только предполагать. Спустя некоторое время, младший сын Шурик скончался от кори, а старший Володя жил то с отцом, который нанимал няньку, то с дедом; к этому времени дед забросил сельское хозяйство, перебрался в г. Бузулук и занимался кустарным ремеслом, в основном плотничал и стеклил.
В армии отец не служил, ему, как сельскому учителю, полагалась тогда безвременная отсрочка от службы, даже после начала войны его некоторое время не мобилизовали, однако воина «подчищала» тылы и долго довольно грамотный человек оставаться в тылу не мог, отца призвали. Подготовка его как военного специалиста заняла по тем временам довольно длительный период. Сначала отец был в лагере по подготовке, с ужасом он потом рассказывал о том, в каких условиях они тогда жили. Настоящий голод, каторжная работа и муштра с темна до темна. Жили в неотапливаемых землянках, на полу которых за ночь набиралось до полуметра воды. Пройдя полный курс обучения, при распределении, отца, как грамотного, на фронт не отправили, а откомандировали в Ворошиловоградское военное училище связи, которое было эвакуировано и базировалось в г. Уральске. Училище располагалось в здании Педагогического института. По рассказам отца учили мало, как говорится, между делом, в основном работали на строительстве военных объектов. Неудачный опыт начала войны заставил рассматривать даже Уральск, как потенциальное место военных действий. Кстати говоря, территорию Западно-Казахстанской области немцы однажды бомбили, правда, это был не город Уральск, а район Джаныбекского района, вплотную примыкающий к Сталинградской области, говорят, что пилот «заблудился» и сбросил бомбы в степи. Кроме того, рассказывают один анекдотичный случай, когда в район наших степей, для разведывательной и агентурной работы, в тогда уже оперативном, тылу, была заброшена немецкая диверсионная группа. Группа была плохо подготовлена, как организационно, так и материально; она долго не могла выйти на какой-либо населённый пункт, которых, кстати говоря, в этом районе можно пересчитать по пальцам и, проблуждав некоторое время по безлюдной, безводной барханной пустыне, на последнем «издыхании», их подобрал какой-то чабан. Они долго ему объясняли, что хотели бы сдаться в плен, он их, конечно, не понял, так как, естественно, не владел ни русским, ни казахским языком, а, поскольку они сначала требовали, а потом униженно просили, куда-то их отправить, он отправил их на близлежащее летнее пастбище к соседу. Так они блуждали довольно долго и только много недель спустя, благодаря «узун кулаку», о котором я упоминал ранее, весть о неизвестных людях дошла до района и за ними приехали милиционеры.
Отец строил взлётно-посадочную полосу на аэродроме, который располагался на окраине города и на котором даже мне потом, после окончания института, пришлось поработать свыше года. Полоса была оригинальной конструкции, она была выполнена из шестиугольных бетонных плит с диаметром около метра. Плиты отливались где-то отдельно, а потом укладывались с зазорами на подготовленную и отнивелированную поверхность земли. Полоса дренажировалась, чего нет даже на новом, построенном тридцать лет спустя, аэродроме, на котором я проработал большую и лучшую часть своей жизни.
Когда война вплотную приблизилась к Сталинграду, отца хотели уже отправить на фронт в качестве сержанта, но кто-то из командования его видимо пожалел и он продолжал учиться. Только в 43 году, проучившись два года, ему присвоили звание младшего лейтенанта и отправили на фронт.
Воевал отец в составе 2 Украинского фронта. Закончил войну в звании старшего лейтенанта, а вот занимаемая должность так и не изменилась; с начала и до конца своей военной карьеры командовал он взводом связи. О способностях отца к прикладным наукам я уже упоминал, он довольно плохо представлял себе работу телефонного аппарата, так и не смог научиться работать на ключе, радиостанция для него вообще была недосягаема ни по конструкции, ни по работе, а если учесть, что и учёба была довольно условной, то говорить о значительном продвижении по службе, несколько некорректно.
Зато лучшие природные качества на войне раскрылись у него в полную силу. В его взводе не было ни одного не награждённого солдата. Отец мастерски, после каждого боя, писал представления о награждениях личного состава, которые, благодаря качественному освещению материала, как правило, не отклонялись. С просьбами об оформлении наградных документов к нему обращались даже начальники штабов батальонов и полка. Достаточно сказать, что в его взводе одному из солдат, по итогам форсирования Днепра, было присвоено звание Героя Советского Союза. Он часто писал отцу после войны, а к 40-летию Победы, отец написал заметку в областную газету, по месту жительства этого солдата; вырезку из газеты, я помню, он присылал.
О войне отец рассказывал больше всего и это естественно. Война была самая трагическая и эмоционально наполненная часть его жизни. Дважды был ранен, оба раза легко, в госпиталях не лежал, продолжал воевать.
В первый раз его ранили румыны, когда он, честно говоря, заблудился в тумане. Шёл-шёл в составе какого-то подразделения, был жуткий туман, видимо заснул на ходу, а когда очнулся, то услышал незнакомую речь. Быстро сообразив начал потихоньку отставать, на туман развеялся, его увидел противник и начал стрельбу. Пробежав несколько сот метров, он нашёл воронку от разорвавшейся бомбы и в последний момент перед укрытием почувствовал небольшой и безболезненный удар по правой ноге, на который и не обратил внимания. Только укрывшись от стрельбы, он обнаружил в сапоге что-то мокрое и горячее. Пуля прострелила икру ноги на вылет, не задев кость. В воронке отец оказался не один, здесь уже находился наш солдат довольно преклонного возраста. Перевязали ногу, поговорили о том, о сём и его товарищ предложил разбегаться по одному. Противник их больше не преследовал, дело было накануне капитуляции Румынии, чёткой границы в этом районе до прихода регулярных немецких частей не было, скорее всего, румыны «драпали» с фронта по домам, сами испугались и рисковать лишний раз не хотели. По очереди, в разные стороны начали расползаться. Вокруг никого не было, отец встал и пошёл, нога побаливала, но было терпимо. Успешно разыскал своих, которые остановились ранее не привал.
Во второй раз отца ранило осколком снаряда. Старшина, находясь на краю окопа, передавал ему котелок с обедом. Осколок разорвавшегося недалеко снаряда, на излёте, пробив обе стенки алюминиевого котелка, впился в шею отца. Отец сам вытащил осколок и перевязал рану, которая долго кровоточила, но сильно не болела и не причиняла особых неприятностей.
Надо отметить, что при лёгком ранении, редко кто отправлялся медсанбат по своей воле; если особых последствий ранения не было, люди оставались в строю. Объяснялось это очень просто. Во-первых, после ранения трудно было восстановиться в своей части, как правило направляли куда нужнее, а не туда, где служил. И во-вторых, прибыв в часть после ранения, соответствующими органами, в обязательном порядке, производились довольно серьёзные и не только документальные проверки подлинности ранения и обоснованности длительного отсутствия. Считая себя героем после ранения, психологически трудно было это пережить без нервных срывов.
Из наград отец имел несколько медалей и два ордена – орден Отечественной Войны второй степени и орден Красной Звезды. На фронт попал уже после Сталинградской битвы в район города Ростова, который несколько раз сдавали и брали. Затем Украина, Молдавия, Румыния, Болгария, Чехословакия, Венгрия. Закончил войну в Австрии, во взятии столицы Австрии участия не принимал, но был рядом и награждён медалью «За взятие Вены».
Как и все фронтовики, отец восхищался уровнем жизни людей в Западной Европе, правда, всегда делая оговорку, что если бы у нас был такой климат, то, наверное, мы жили бы лучше.
Завидуя своему двоюродному брату, который жил в г. Кизляре и работал на местном коньячном заводе главным бухгалтером; у отца всегда была навязчивая идея уехать в «тёплый край», где не надо валенок и тулупа, где растут яблоки и сливы, где тёплое море и море виноградного вина. Видимо он так замёрз в своей жизни, что юг для него всегда был розовой мечтой, к сожалению, так и не осуществлённой при жизни. По роковому стечению обстоятельств, умер отец, не выдержав незапланированной, но неотложной операции на мочевом пузыре, именно на юге, в городе Кисловодске, куда приезжал ненадолго в гости к сыну Олегу, моему младшему брату, который там постоянно проживал. Мой старший брат Володя на похоронах отца, о навязчивой идее отца вспомнил, отмахнув набежавшие слёзы.
Многочисленные военные эпизоды, которые рассказывал отец, детально в памяти не отложились. На обычный вопрос сыновей, скольких немцев отец убил, он всегда говорил, что конкретно никого не убивал, стрелять в сторону противника, стрелял, но чтобы при этом кто-нибудь падал, не видел. Рассказы о личном оружии сводились к револьверу в брезентовой кобуре (отец почему-то говорил кабур, в мужском роде), а затем, когда уже вышли на границу, о пистолете ТТ, который у него с самого начала имел заводской брак и толком не стрелял, постоянно, с завидной регулярностью, приходилось отправлять его в мастерскую.
Рассказывал отец и о своём ординарце. Я предполагаю, что командиру такого ранга ординарец на войне вряд ли положен по штату, однако таковой был. Видимо, среди солдат, даже в небольшом военном коллективе, существует обычай стремления выделения командира из общей солдатской среды, взятием на себя части его бытовых обязанностей. Ординарец отца, с которым он воевал до конца войны, был башкиром по национальности и родом из мест, где проживал отец до войны, видимо это их и сближало. По-русски он говорил с сильным акцентом и пел одну песню: Ой пижкан малина Ку-ку салмер халима, что значили эти слова отец не знал, а ординарец не говорил и только улыбался. Это был очень молодой, весьма энергичный солдат с довольно раскрепощённым характером. Вспоминается какой-то случай, когда этот «малый», даже спас отцу жизнь. В основном же, из отцовских повествований я понял, что ординарец был необходим в основном для добычи пищи, кормили на войне лучше, чем в тылу, но явно недостаточно для молодых и здоровых организмов, да ещё бывало и нерегулярно. В таких случаях солдаты отправлялись к местному населению, едва ли не более голодавшему во время войны, и добывали «хлеб насущный». Хорошо давали при быстром передвижении частей, в наступлении, когда встречи с местным населением носили радостный характер, хуже в длительной обороне, когда к одному хозяину приходилось обращаться по нескольку раз и ему, при его голодной семье, это надоедало. Ординарец отца был незаменимым «добытчиком» и в любых ситуациях без «навара» не возвращался.
Беспрекословно отдавали последнее в Венгрии, Чехословакии, Австрии, но это, видимо, не были случаи патриотизма; советских солдат, всё-таки побаивались, да и трудно поверить, что в этих, относительно благополучных странах, было что-то последним. В Венгрии, например, отец с восхищением часто рассказывал, что они где-то добыли много сахара и пили ключевую воду из родника, котелком, наполненным до половины чистым сахаром. К сахару у отца было болезненное отношение, видимо наголодавшись в детстве, уже в условиях отсутствия дефицита этого продукта, постоянно злоупотреблял его количеством. После того, как отец выпивал стакан чая, на дне оставалось довольно объёмный нерастворимый остаток, он постоянно переусердствовал в норме.
При рассказах отец не мог обойти тему употребления на фронте спиртных напитков. Особенно красноречивы были воспоминания о погребах, заставленных громадными бочками с винами. С особым смаком отец рассказывал о ежедневной выпивке ста грамм наркомовских, которых после боя, учитывая потери личного состава, оказывалось гораздо больше нормы. Всё это, особенно учитывая некоторую природную склонность отца к употреблению спиртных напитков, проявившуюся ещё до войны и регулярность употребления водки в небольших объёмах, по заключению специалистов наиболее влиятельный фактор на развитие алкоголизма, не могло не сказаться на физическом и морально-психологическом состоянии отца после войны.
По мнению моего старшего брата Володи, который был после войны уже более или менее сознательным, отец с войны пришёл с достаточно сформировавшейся склонностью к алкоголизму, только его чувство ответственности перед детьми, опасение о преследованиях по партийной линии и природная скупость, не позволили ему окончательно спиться. Он жутко напивался, ночевал на земле в кустах, растеряв при этом много своих наград; глядя на его поведение и зная о судьбе его жены, никто из потенциальных местных невест, которых после войны было более чем достаточно, за него замуж не пошёл.
Однажды в Венгрии, отец встретил земляка. Надо сказать, что диалект Уральских казаков настолько особенный, что отличить его от простой русской речи не представляет большого труда. Игурец, полотенец - наиболее характерные примеры произношения слов. Даже посмеиваясь, сами над собой, казачки говорят: Ды каки арбужы, одна жавись, да и ту карга поклявала (Это значит, что арбузов нет, одна завязь, да и ту поклевали вороны). До недавнего времени, довольно сообразительная и практичная местная молодёжь, далеко в науку не шла. Написать сочинение, экзамен, который обязателен для поступления в любой ВУЗ, ученику, окончившему школу в Уральске, я не говорю уже о молодёжи сельских школ нижнего Урала, не представляется возможным, количество ошибок при этом может достигать нескольких десятков. Сразу оговорюсь, что в настоящее время проблема снята, в Уральской области русскоязычного населения осталось совсем мало и отличить наречие уроженца Уральска может только специалист; правда, возникли проблемы несколько другого характера, связанные с обязательным изучением государственного языка русскоязычным населением, но это не предмет настоящего повествования.
Так вот, однажды, переправляясь на другой берег реки, слух отца «резанула» до боли знакомая речь. Обернувшись к хозяину лодки, он увидел довольно пожилого человека, старика с большой окладистой и абсолютно седой головой, который разговаривал с попутчиком отца на русском языке.
Последующие объяснения подтвердили предположение отца, дед действительно служил в войске атамана Дутова, ушёл вместе с ним, а впоследствии судьба его забросила в Венгрию, где он и проживал. Родом он был из Коловертного, посёлка, расположенного в нескольких десятках километров от Уральска ниже по Уралу. Впоследствии старик хорошо угостил солдат в своём доме, убедительно просил отца, если останется живой, попытаться разыскать родственников, но его просьбу отец после войны так и не выполнил. Довольно далеко от места проживания отца был расположен этот посёлок, при доходах отца и постоянной загруженности по работе, доехать непосредственно на место не представлялось возможным, а писать письма с подобной просьбой руководству посёлка в то время было небезопасно.
Взаимоотношения на войне, по рассказам отца, являлись зеркальным отображением взаимоотношений гражданского общества. Конечно, война накладывала определённый отпечаток на характеры и поведение людей, воинская дисциплина и почти физическое ощущение смерти как-то размывали границы и нивелировали отношения, воспитывали в духе братства и товарищества, но, всё равно, наряду с правдивыми и добропорядочными, были и откровенно подлые люди, с абсолютными бессеребрянниками уживались воры и насильники; один офицер, кстати говоря, украл однажды у спящего беспробудным пьяным сном отца тот злополучный ТТ, который потом и подбросил, убедившись в его полной неисправности, доносы в СМЕРШ носили регулярный и плановый характер, никто не был застрахован от преследований этого жуткого атрибута той войны, мародёрство и откровенный грабёж мирного населения тоже имели случаи, особенно за границей.
Отец был довольно суеверным человеком. Уже за границей, видимо по стечению каких-то необъяснимых с научной точки зрения, обстоятельств, несколько человек из его окружения, увлёкшись сбором и накоплением трофеев, погибали в боях. В Австрии, уже после фактического окончания войны, один генерал устроил показательный расстрел мародёра, который произвёл на отца неизгладимое впечатление, отец рассказывал об этом неоднократно и весьма эмоционально. Он всё время подчёркивал, что остался жив, только потому, что ничего не брал чужого, воспитывая в нас чувства честности и добропорядочности. Эти качества, унаследованные, видимо, от отца, кстати говоря, сильно навредили мне в период попытки построения рыночных отношений, при осуществлении, так называемой, приватизации. Занимая довольно приличный пост в руководстве Уральского аэропорта и имея, по оценкам специалистов, довольно высокий интеллектуальный уровень, позволявший вложить его в будущее рыночное предприятие в качестве капитала соучредителя, я всячески препятствовал этим нововведениям, а когда понял, что всё это бесполезно, просто ушёл на рядовую работу, в отпочковавшееся от аэропорта предприятие, с государственным федеральным управлением.
Учитывая скаредность отца и врождённую его скупость, мне понятно, с каким трудом отцу приходилось быть предельно честным, по отношению к трофеям. Тем не менее, с войны отец привёз немецкий полуаккордеон и большой, тяжёлый морской бинокль, в одной половине которого была треснувшая оптика и хорошо было видно только одним глазом. Отец только очень жалел, что при обыске после мобилизации, у него изъяли маленький трофейный пистолет «Вальтер». Биноклем мы играли в детстве, высматривали всё, когда отец брал нас «на природу», в луга и степь, потом, будучи уже достаточно большим, 5-6 классе, я обменял его на очень красивый, на мой взгляд, китайский кошелёк. Узнав об этом, отец сильно скандалил, сделку расстроил, он очень дорожил этой фронтовой реликвией. Аккордеон был предназначен для Володи, но он, по-видимому, унаследовал отцовские музыкальные качества и играть, несмотря на предпринятые попытки, так и не научился и аккордеон был продан учителю немецкого языка, нашему соседу под странной фамилией Шабала, который очень хорошо играл на всех музыкальных инструментах, правда, с несколько странной, восточной манерой исполнения; только будучи уже взрослым, я понял истинное происхождение фамилии соседа и осознал причины и особенности его музыкального таланта.
Наиболее близко на войне отец сошёлся со своим командиром роты по фамилии Хрененко. Это был добродушный хохол с Николаевщины, кадровый офицер, хороший профессионал, отличавшийся среди остальных офицеров тем, что в любом, даже самом невыгодном для подразделения положении, имел наименьшие потери личного состава. Его неоднократно пытались повысить в должности, но он под любыми предлогами отказывался, признаваясь отцу, что при повышении он не сможет так сильно влиять на тактику проведения боёв и потери из-за его ухода возрастут, а он этого не хотел бы.
Отец в бою суеверно и подсознательно держался около него, а Хрененко утверждал, что никогда не погибнет и не допустит, что бы кто-то погиб рядом.
У ротного в оккупации осталась жена, с которой они поженились в начале войны. Её первый муж, тоже кадровый военный, погиб в первые дни войны в Брест-Литовске, там же умер и их первенец, после чего она возвратилась на родину, на Херсонщину, где и вышла замуж за офицера, квартировавшего на квартире её родителей. Часть, в которой служил Хрененко, получила приказ на отступление и очень оперативно снялась с места, спустя несколько дней после свадьбы. Таким образом, молодая жена осталась с родителями в оккупации.
Ротный очень уважал и любил жену и, несмотря на то, что прожил с ней всего несколько дней, сильно тосковал и много о ней рассказывал. Отец, как наиболее близкий его друг, сопереживал вместе с ним, вспоминая своих родных, близких, свой неудачный брак и по-хорошему ему завидовал.
По стечению обстоятельств, при освобождении Украины, часть их оказалась в непосредственной близости от места жительства жены. Воспользовавшись этим обстоятельством, командир роты поехал туда, взяв с собой моего отца. Жена и её родители оказались живы и здоровы. Конечно же, никто из них не ожидал этой встречи, которая, спустя два дня, плавно переросла в проводы. Отец убедился, что ротный «не трепался», жена оказалась действительно очень привлекательной и доброй.
Ротный погиб неоправданно глупо, в нетрезвом, по поводу продолжительного празднования Победы, виде, уже после официального окончания войны, в неожиданно развязавшемся бою с организованной группой власовцев, прорывавшихся к союзникам; смертельно раненый, умирал он на руках отца. Хоронили его всем полком, человек он был заслуженный, его все знали и уважали.
Как говорил отец, Европу, туда и назад, прошагал он пешком. После окончания войны, в маршевом порядке, проследовали они из Австрии, до города Одесса, где ждали приказа о демобилизации. Отцу, как получившему военное среднее специальное образование, предлагали остаться в Советской Армии, однако, реально осознавая свои профессиональные способности и неустроенность семейной жизни, он отказался. Сильно не уговаривали, военных профессионалов было вполне достаточно.
Послевоенная Одесса представляла собой некий конгломерат, состоящий из военных, воров, бандитов, предателей, не успевших покинуть город, разной мелкой шантрапы и другого, довольно пёстрого по составу, люда. С заходом солнца начиналась непрерывная стрельба, затихавшая только к утру.
Томившиеся в ожидании демобилизации офицеры, из-за отсутствия какой-то ни было дисциплины, по словам отца, отдыхали после войны и предавались беспробудному пьянству. Его друг, знакомый ещё с войны лейтенант по фамилии Середа, играл на отцовском трофейном аккордеоне и пел, модные в то время, песни. Отец часто, в меру своих способностей, пытался нам спеть о девушке, которую полюбил парень исключительно за красоту её чёрных кос, за день до свадьбы перекрасила свои волосы в соломенный цвет. Это было в горах под Алупкой, Он безумно её уважал, За глаза называл он голубкой, А при встрече гражданкою звал. С ней взбирался порой на утёсы, Под ногами не чуя земли, Эх вы косы, вы чёрные косы, До чего паренька довели.
После демобилизации, отец приехал домой в г. Бузулук. Его отец продолжал «работать на себя», плотничал, стеклил, чем и спас от неминуемой смерти внука Володю и других родственников. Брат рассказывал, что в начале войны, когда ещё были какие-то продукты, дед покупал муку, сам пёк хлеб, (бабушка к тому времени уже умерла), резал, сушил и складывал в огромные мешки из парусины, которые всю войну хранились на тёплом и сухом чердаке. Ежемесячно, он с внуком перебирал эти сухари, подозрительные, начавшиеся портиться ели, хорошие хранили дальше, бдительно оберегая от мышей. Когда приехал отец, небольшой запас четырёх-пяти летних сухарей, ещё сохранился.
Несколько месяцев отец не работал, гулял после фронта. Встав на учёт в районо, ему дали направление в село Новая Александровка, расположенное в двух-трёх километрах от Бузулука, где он проработал несколько послевоенных лет. Брат продолжал жить с дедом, т.к. пьяное поведение отца не позволяло находиться рядом, да и привык он уже к деду. Замуж за отца никто не шёл.
Способности грамотно, последовательно и убедительно писать, видимо унаследованные от деда, толкнули отца написать письмо вдове его фронтового друга Хрененко, которая, к удивлению отца, на письмо ответила. Переписка была немногочисленной и короткой по времени, вскоре Любовь Афанасьевна в девичестве Ивченко, прибыла в Бузулук для совместного проживания, но это уже в следующем повествовании. |
